ы, говорит господь; я разрушил их башни,
опустошил их улицы, и нет на них путников. Города их обезлюдели,  лишились
жителей.
   _Незнакомец_. Это какое-то безумие.
   _Господин Шульц_ (звонит кельнеру). Скажите, черт  вас  побери  совсем:
что это вы там, в соседней комнате, всех  двенадцать  апостолов  поселили,
что ли? Неужели вы не можете заткнуть пасть этому болтливому Иеремии?
   _Кельнер_. С ним, к сожалению, ничего не поделаешь. Это проповедник. Мы
уже попросили его завтра освободить комнату.
   _Господин Шульц_ (незнакомцу). Бесконечно сожалею. (Кельнеру.) Марш!

   Кельнер уходит.
   Голос рядом становится тише.

   _Господин Шульц_. А как вы представляете себе дальнейшее  регулирование
цен на заказы в мае и июне?
   _Незнакомец_.  Не  думаю,  чтобы  министерство  согласилось   на   ваши
предложения.
   _Господин Шульц_. Как же так, ваше превосходительство! Нельзя  забывать
о стачке на предприятиях  Гейнзиуса.  Она  оказывает  влияние  и  на  моих
рабочих, будоражит их. Мне приходится день ото дня увеличивать специальные
суммы на подкуп, чтобы  надежные  элементы  успокоительно  действовали  на
других. Вообразите, ваше превосходительство, что забастовка начнется  и  у
меня на заводах. Что же тогда делать правительству с его заказами?
   _Незнакомец_  (с   усмешкой   разглядывает   Шульца).   Вы   расходуете
специальные суммы только на то, чтобы успокоить ваших рабочих,  или  также
на то, чтобы не успокаивать рабочих Гейнзиуса?
   _Господин  Шульц_  (громко  хохочет,  фамильярно   хлопает   по   плечу
незнакомца). Черт  возьми,  ваше  превосходительство!  Вы  -  единственный
человек  из  правительства,  у  которого  старому  Шульцу  есть  еще  чему
поучиться.
   _Голос рядом_. Я говорил: бойся меня, повинуйся мне.  Иначе  я  разрушу
жилище твое. Но  нет,  они  рано  собрались  в  путь.  Все  дела  их  были
мерзостны.
   _Господин Шульц_. Этот библейский олух совершенно несносен. Пойдемте  в
ресторан.

   Уходят.

   _Голос рядом_ (очень явственно). Ваше серебро и ваше золото  не  смогут
спасти вас в день его гнева. Ваша кровь превратится в грязь и ваша плоть -
в прах. И настанет день трубного гласа и грома войны.


        13

   Комната Томаса. Поздние сумерки. Свет не зажжен.
   _Анна-Мари_ сидит, ждет. _Томас_ входит. Анна-Мари всхлипывает.

   _Томас_. Кто здесь?
   _Анна-Мари_. Я, Томас.
   _Томас_ (потрясенный). Анна-Мари. Ты вернулась!  (Неловкими  движениями
зажигает лампу.) Анна-Мари...
   _Анна-Мари_. Не смотри на меня. Мне стыдно.
   _Томас_. Чем я могу помочь тебе?
   _Анна-Мари_. Я стосковалась по болезни, бедности, отчаянию. Потому  что
на других путях я нигде не могу найти тебя.

   Молчание.

   _Томас_. Ты останешься теперь у меня?
   _Анна-Мари_. Ты не спрашиваешь, откуда я?
   _Томас_ (взглядывает на нее; тихо). Нет.
   _Анна-Мари_ (встает, молча начинает убирать в  шкафу).  Хорошо.  Так  я
приготовлю чай, Томас.


        14

   Библиотека на вилле у Георга.

   _Георг_ (один, читает книгу). "Мы,  европейцы,  в  общем  очень  хорошо
понимаем  поборника  справедливости  и  очень  плохо  -  святого,  ибо  мы
исследователи и скептики, нам нужны мерило и закон. В мире  исследователей
и скептиков святой всегда недоказателен, к тому же он -  юродивый,  чудак,
беглец, лишний; поэтому паука в равной мере высмеивала его и  превозносила
справедливого". (Швыряет книгу прочь.) Я не хочу думать о Томасе.  (Звонит
по телефону.) Жена еще не возвращалась? Как только  она  придет,  сообщите
мне. (Кладет трубку, шагает взад и вперед.)
   Я никогда не любил дымящих труб моей фабрики, но  меня  злит,  что  она
замерла. Сказать бы этому сброду два слова - и все было бы  в  порядке.  В
конце концов улещиваешь  ведь,  если  нужно,  упрямую  собаку  двумя-тремя
ласковыми словами, и при этом у  тебя  нет  чувства,  будто  ты  солгал  и
унизился.
   Я знаю, как двусмысленна болтовня о чести и собственном достоинстве,  я
не верю в слова. Так почему же я не  могу  разговаривать  с  этой  сворой?
Высокомерие? (Останавливается перед статуей Будды.)
   Где жил он, там смирение переходит в гордыню, смирение и гордыня схожи,
как два близнеца.
   _Томас_ (входит). Я не помешал вам?
   _Георг_ (вежливо). Нисколько. (Указывая на Будду.) Эту статую  я  купил
две недели тому назад. Взгляните на нее.
   _Томас_. Я пришел по очень важному делу.
   _Георг_.  Было  время,  когда  вы  не  остановились  бы  перед  далеким
путешествием ради того, чтобы взглянуть на эту статую.
   _Томас_ (уклончиво). Это время миновало. (Пауза.)
   _Георг_ (любезно). Что вы хотели мне сказать? Прошу вас.
   _Томас_. Я пришел поговорить  о  стачке.  Ваши  рабочие  ожесточены  до
крайности. Тем не менее я беру на себя уладить все на условиях, которые  в
основном вы уже приняли. Примите их до конца,  и  через  три  дня  рабочие
выйдут на работу.
   _Георг_.  Прошу  вас,  Томас,  не  надо  никаких  фокусов,   когда   мы
разговариваем с вами с глазу на глаз. Вы прекрасно знаете,  что  для  меня
важнее другое. Эти молодцы хотят выжать из меня деньги - два миллиона - на
повышение заработной платы. Отлично. Я должен восстановить на работе обоих
зачинщиков. Отлично. Но не называть вымогателя вымогателем,  а  подлеца  -
подлецом? Нет. Хотя бы заводы простояли до Страшного суда. Нет.

   _Томас_ молчит.

   _Георг_. Неужели вы всерьез можете требовать этого от  меня?  (Тихо,  с
гримасой брезгливости.) Вы хотите, чтобы  я  сел  за  один  стол  с  этими
молодцами, заискивающе похлопывал их  по  плечу,  танцевал  с  их  потными
девушками, восхищался их пугливыми, тупыми, хмурыми детьми? (Встает.) Нет,
дорогой Томас. Деньги - пожалуйста. Но своим "я" не желаю жертвовать ни на
йоту.
   _Томас_ (стоя перед Буддой). Что ему тут делать, если вы так говорите?
   _Георг_. Самоотречение, которому он учит,  не  имеет  ничего  общего  с
вашим пошлым смирением.
   Я не желаю произносить  дешевые  фразы.  Я  моим  рабочим  не  друг.  Я
оплачиваю их точно так же, как кормлю своих ломовых лошадей. И точка.
   _Томас_. Очень удобно закрывать глаза. Очень удобно видеть  различия  и
не видеть общего. Очень удобно, когда кто-нибудь зовет на  помощь,  пожать
плечами: я, мол, не понимаю диалекта, на котором ты говоришь.
   _Георг_. Вы - хороший оратор, Томас. Но мы не на митинге. Я не принимаю
на веру фразы. Меня вы  не  ошеломите  фонтанами  красноречия.  Дайте  мне
факты.
   _Томас_.  Если  вашим  рабочим  не  доступно  ничего,  кроме  жратвы  и
распутства, почему они настаивают, чтобы вы извинились? На ваше  извинение
они хлеба ведь не купят. Почему они не довольствуются деньгами?
   _Георг_. Они, вероятно, не упирались бы, если  бы  их  не  подстрекали.
Если бы вы, Томас, их не подстрекали. Они были тупы и довольны.  А  теперь
они кричат о "чести" и "человеческом достоинстве". И они несчастны.
   _Томас_. Да, это я подстрекал их. Я  разбудил  в  них  недовольство.  Я
ненавижу тех,  кто  довольствуется  малым.  Во  всех  бедствиях  на  свете
виноваты те, кому не нужно многого.
   _Георг_.  Вы  как  будто  только  что  говорили  о  смирении?  Странное
смирение. С винтовками и бомбами. Не кажется ли вам порой самому, что  это
- та же гордость, только замаскированная?
   _Томас_. Когда я вижу человека бедного, опустившегося,  то  не  разницу
между ним и собой я замечаю; нет, я чувствую, что сам нисколько  не  лучше
его. Я знаю, что мы - братья, и отношусь к нему по-братски. Это и есть мое
смирение.
   _Георг_. Братья. Ерунда. Гете и какой-нибудь людоед не  братья.  Одного
среди тысяч я, может быть, признаю братом. С единственным я могу общаться,
пожалуй, даже приду ему на помощь.  А  масса,  множество,  человечество  -
вздор.
   _Томас_. Вы не думаете, что созерцателю, стоящему  над  человеком,  вне
человека, разница между так называемой духовно развитой личностью и массой
должна казаться до смешного ничтожной? Животное развилось в человека, а вы
не допускаете,  что  духовно  неразвитый  человек  может  преодолеть  одну
крохотную ступень и подняться к нам, развитым? Я верю в это, Георг.
   _Георг_. Верить в человека - это теперь модно. Дешевая,  удобная  мода,
каждый может следовать ей, она  всем  к  лицу.  Очень  легко  смешаться  с
массой. Трогательно и удобно говорить каждому встречному: ты мой брат.  Вы
не думаете, что гораздо трудней защищаться, оградить себя от этой  бациллы
гуманности?
   _Томас_. Здесь уже никакая логика не поможет. Здесь чувство берет  верх
над самыми логическими доводами. Я не могу сидеть сложа руки,  углубляться
в размышления, рассчитывать и взвешивать, читать  книги  и  писать  драмы,
когда вокруг столько горя.

   Выстрел в окно.

   _Томас_ (вздрагивает). Что это?
   _Георг_. Будда разбит.
   Только бы Беттина скорей вернулась. Она поехала в город. И  ничего  мне
не сказала. (По телефону.) Что случилось?  Погнались  за  ним?  Прекрасно.
Благодарю. (Кладет трубку.)  Жаль  статуи.  Мне  она  доставляла  огромную
радость.
   Я хочу рассказать вам коротенькую историю, Томас. Однажды Будда подошел
к небольшой речушке, на берегу которой жил святой старец. Святой был очень
старый и очень святой. Такой святой, что он мог  перейти  через  реку,  не
омочив ног. Это была его  специальность.  Он  показал  свой  фокус  Будде.
Действительно, перешел реку туда и обратно, не замочив  ног,  и  был  этим
очень горд. Будда сказал ему: "Очень хорошо, сын мой, прекрасно. Но почему
ты не переехал на лодке?"
   _Томас_. К чему это вы?
   _Георг_. На  свете  есть  много  такого,  что  нуждается  в  улучшении.
Допустим.  Но  разве  нельзя   этого   уладить   административным   путем?
Организацией? Для чего утруждать дух, душу? (Тихо смеется.) Почему  вы  не
садитесь в лодку, если вы хотите переправиться через реку?
   _Двое слуг_ (вводят оборванца). Это он, господин  Гейнзиус.  Мы  успели
его поймать, когда он перелезал через забор. В полицию уже позвонили.
   _Георг_. Оружие у него отобрано?
   _Слуга_. Да. Вот оно.
   _Георг_. Прекрасно. Он останется здесь до прихода полиции.
   _Слуга_. Вы хотите остаться с ним вдвоем...
   _Георг_. Здесь еще господин Вендт.
   _Слуга_ (не то испуганно, не то презрительно). Господин  Вендт!  (Слуги
уходят, покачивая головой.)
   _Томас_. Почему вы стреляли?
   _Оборванец_. Он назвал нас подлецами. Зверь и тот кусается,  когда  его
разъярят.
   _Георг_. Гм...
   _Оборванец_. Вот вы стоите здесь, ухмыляетесь, потому что вы отделались
благополучно,  а  я  попался.  Но  погодите,  придет  другой  и   уже   не
промахнется.
   _Георг_ (смотрит на него, ходит взад и вперед перед осколками, затем  -
неожиданно). Уходите скорее. Не то полиция застанет вас здесь.
   _Оборванец_ (вытаращив глаза). Что? Я могу...
   _Георг_. Вот выход. Сверните направо, там начинается лес...
   _Оборванец_ (ухмыляется). Ну, спасибо. Очень благодарен. (Исчезает.)
   _Томас_. На жесты вы мастер, Георг.
   _Георг_. Неприятно запирать зверей в клетку.  Только  и  всего.  А  вы,
Томас, любите сильные эффекты, признайтесь. Мои заводы стоят,  мои  статуи
разбивают вдребезги, в меня самого стреляют. Ваши доводы не  лишены  силы.
(Вспышка света.) Автомобиль. Наконец-то Беттина. (Очень любезно.) Простите
мою агрессивность. Ни я вас, ни вы  меня  не  переубедите.  К  чему  тогда
спорить? У меня, впрочем, перед вами преимущество: вы меня, как  личность,
не признаете, а я вас - признаю.

   _Беттина_ входит: бледная, окровавленная, лицо перевязано;
   ее поддерживает под руку горничная.

   _Георг_ (бросается к ней). Что случилось, Беттина?
   _Беттина_ (горничная и Георг усаживают ее в кресло).  Ничего,  дорогой.
Пустяки.
   _Горничная_. Они бросали в машину камнями. Мы были уже у  самой  виллы.
Осколки стекла попали в лицо.
   _Георг_. Бегите же. Звоните врачу.

   Горничная уходит.

   _Георг_. Беттина. Милая Беттина. Очень больно тебе? Чем тебе помочь?
   _Беттина_. Ничего, дорогой, ничего.
   _Томас_ (медленно приближается). Беттина.
   _Георг_ (вспылив, по тихо). Уходите. Я ненавижу вас.
   _Томас_ (с усилием поворачивается, делает несколько  шагов  к  выходу).
Прощайте.
   _Беттина_. Подойдите ко мне, Томас. (Протягивает  ему  руку.)  Забудьте
то, что он сказал.

   Томас берет ее руку.

   _Георг_. Уходите.

   Томас в большом горе удаляется.



        КНИГА ВТОРАЯ

                                 Тот, кто действует, всегда лишен совести.
                              Лишь у созерцателя есть совесть.
                                                                     Гете.


        1

   Комната Томаса. _Анна-Мари_. _Кристоф_. _Конрад_.

   _Анна-Мари_. Вы его не убедите.
   _Кристоф_. Но должен же он понять. Надо рассуждать трезво. Как быть? Не
подставлять же ему голову под пули только потому, что он гений?
   _Анна-Мари_. Никто не может его теперь понять.  Он  часто  внушает  мне
страх.
   _Конрад_. Когда ему вручат приказ о явке, тогда будет уже поздно.  Пока
еще довольно легко освободить его. Надо только, чтобы он захотел этого.
   _Анна-Мари_. Но он не захочет. Он прямо-таки ждет этого приказа. Уверяю
вас.
   _Конрад_. Томас - это сгусток ненависти. С тех пор как  он  умолк,  его
глаза агитируют лучше, чем самые пламенные речи.
   _Анна-Мари_. Он совершенно перестал спать. Прошлой ночью он  прилег  на
полчаса и вдруг начал стонать. Я спросила: "Ты спишь, Томас?" -  "Нет",  -
отвечает он, встает, одевается, садится к  окну  и  смотрит  в  ночь.  Без
конца. Я спрашиваю: "Что с тобой?" Он только взглянул на  меня,  и  взгляд
был такой пустой, что у меня мурашки по спине побежали. И бросился вон.  И
вот до сих пор его нет.
   _Кристоф_. Надо с ним поговорить. Вы, Конрад, должны урезонить его.
   _Томас_ (входит). Вы здесь? Военный совет держите, а?
   _Анна-Мари_. Ты, наверное, голоден, устал. Приготовить тебе завтрак?
   _Томас_. Да, приготовь мне завтрак.

   Анна-Мари уходит.

   _Томас_. Я буду пить кофе и, может быть, даже булочку съем, а то и две.
Видите, друзья, я благоразумен.
   _Кристоф_ (печально). Почему ты не разговариваешь с нами? С тех пор как
газета запрещена, ты совершенно не говоришь с нами.
   _Томас_. О чем говорить? Вы добры ко мне. Вы преданны нашему  делу.  Вы
отважны. Именно отважны, - это настоящее слово. Но мне нечего сказать вам.
При всем желании. О чем говорить, друзья? Каждый из  нас  может  спросить:
почему? Но другой ответит ему  тем  же  вопросом:  почему?  Конрад,  умный
Конрад, скажите, о чем говорить? (Похлопывает его по  плечу;  насмешливо).
Голосовать против военных кредитов, что ли?
   _Конрад_. Да, следовало бы. Среди прочего - и это.  Бросать  оружия  не
надо. Чем больше война раздувает отчаянье,  тем  лучше  наши  перспективы.
Надо уметь спокойно смотреть на кровь, если хочешь быть врачом. Разве  это
мужество - закрывать глаза при виде крови? Разве это мужество - бежать  по
ночам в лес и там кричать деревьям о своем отчаянье?
   _Томас_. Нет. Мужественно убить какого-нибудь генерала,  зная,  что  за
это убьют тебя. Мужественно обратиться с речью к народу,  зная,  что  тебя
бросят за решетку. Я не обладаю мужеством, умный Конрад; я  не  могу  быть
трезвым, милый Кристоф. Я вижу, как люди сходят с ума, я  вижу,  как  люди
умирают гнусной смертью, и тела их сваливают в ямы, как мусор. Я  не  могу
рассуждать трезво, друзья.
   _Кристоф_. Что ж ты собираешься делать, Томас?
   _Томас_. Ждать.
   _Конрад_. Чего?
   _Томас_. Этого я не могу вам сказать. Этого  не  выразить  словами.  Вы
себе представьте: пока мы  здесь  с  вами  разговариваем,  там  непрерывно
умирают люди. Железо и огонь мечут они друг  в  друга;  день  и  ночь  они
убивают друг друга. Представьте это себе! Я  не  могу  рассуждать  трезво,
друзья мои!
   _Конрад_ (с силой). Томас Вендт! Проснитесь!  Неужели  вы  в  состоянии
сидеть  и  предаваться  горестным  размышлениям?  Неужели  вы  не   хотите
действовать?
   _Томас_. Помните редактора Веннингера? Он носил пенсне, он был уродлив,
озлоблен, он смотрел на людей исподлобья. Он пошел и застрелился и взвалил
на меня тяжкое бремя. И Беттина. Вы  знали  Беттину  Гейнзиус?  Достаточно
было  увидеть  ее,  чтобы  понять,  что  такое  красота.  Теперь  ее  лицо
обезображено навеки. Потом расстреляли рабочих. Семнадцать человек, если я
не ошибаюсь. И много рабочих брошено в тюрьмы на долгие годы. На моем пути
стоят могильные кресты; много, очень много крестов. Я не хочу действовать,
Конрад.
   _Конрад_. Поберегите себя. На будущее. В ближайшие дни вас  призовут  в
армию. Разрешите мне похлопотать о вашем освобождении.
   _Кристоф_. В самом деле, Томас. Ведь  это  же  бессмысленно:  позволять
глумиться над собой какому-нибудь прохвосту унтеру, валяться в  промозглых
окопах. Бессмысленно  позволять  помыкать  тобой,  как  скотиной,  и,  как
скотина, идти на убой.
   _Томас_ (взглянув на него; очень сухо). Конечно, Кристоф,  в  этом  нет
никакого смысла. Так. А теперь  я  буду  пить  кофе.  Я  чертовски  устал.
(Говорит в сторону соседней комнаты.) Анна-Мари, готов кофе? Если  желаете
составить мне компанию, прошу вас. Но ни слова о  войне,  освобождении  от
призыва и о каких-нибудь действиях. Ни слова.


        2

   Отлогий берег реки. Скамья. Вечер.

   _Анна-Мари_ (одна). Так я сидела  тогда.  И  так  же  заходило  солнце.
Теперь я бы этого больше не сделала. Он  уехал,  едва  взглянув  на  меня.
Когда я купалась в деньгах, я тосковала по нем. Теперь я  почти  рада  его
отсутствию. Три недели назад я отерла бы грязь с сапог последнего  нищего.
Почему же теперь я всем своим существом  жажду  нарядных  людей,  света  и
музыки? Я не хочу нести чужое бремя - нужду, уродство. Я не могу жить так,
как он от меня требует. Я не хочу быть тенью Томаса.

   Георг входит.

   _Анна-Мари_ (вскрикивает). Георг! Беттина сказала мне, что вы в плену.
   _Георг_. Был. Обменен, как тяжелораненый. Я хотел повидать Томаса.
   _Анна-Мари_. Он ушел в армию.
   _Георг_. Он страдает?
   _Анна-Мари_. Он этого жаждал. Когда  был  получен  приказ  явиться,  он
ожил.

   Георг удивлен.

   _Анна-Мари_. Он почти не разговаривает. Не разберешь,  что  с  ним.  Он
озлоблен. Смотрит сквозь тебя и не видит.
   _Георг_. Надо ему помочь.
   _Анна-Мари_. Как? Какими средствами?
   _Георг_. Я освобожу его.
   _Анна-Мари_. Он этого не хочет. Он не позволит этого.
   _Георг_. Когда он увидит, что в  казарме  нет  ничего  трагического,  а
всего лишь пустая зловонная скука, он станет сговорчивей. (Оглядывает ее.)
Знаете ли, Анна-Мари, вы изменились.
   _Анна-Мари_. Я?
   _Георг_. Сначала вы были маленькой девочкой. Затем вы жадно  потянулись
ко всему, что ярко, вы были полны любопытства и какого-то пестрого вздора.
А внутри было пусто.
   _Анна-Мари_ (чувствуя беспокойство  под  его  взглядом).  Как  поживает
Беттина?
   _Георг_ (продолжает смотреть на нее).  Все  это  прошло  через  вас,  и
теперь вы опять стали самой собой.
   _Анна-Мари_. Как поживает Беттина?
   _Георг_ (мрачнеет). Рубец останется. Пятна  останутся.  Лицо  останется
обезображенным. Никакой надежды. (Молчание.)
   _Анна-Мари_. Вы много пережили?
   _Георг_. Не мало. Балы в казино, а в пяти километрах смерть и мерзость.
Города с измученными, ожесточенными жителями. Плен. Лазарет. Но я не хотел
бы упустить ничего из всего этого.
   _Анна-Мари_. Вы как будто похудели. Но в сущности не изменились.
   _Георг_. Того, кто способен глубоко чувствовать, книга  может  потрясти
так же, как  ужасы  боя.  Война  сейчас  так  далека  от  меня,  что  иное
театральное представление кажется мне более реальным.
   _Анна-Мари_. Вы не трус, Георг. Это вы показали  во  время  стачки.  На
фронте вас, вероятно, многое увлекало, нравилось вам.
   _Георг_. На фронте нечем вдохновляться. На  второй,  третий  день  ужас
превращается в скуку.  Трупный  запах,  вонь  отхожего  места  -  все  это
становится  чем-то  привычным.  Слушаешь