ия
рассказам советницы Кайнценхубер и директора гостиницы "Манхарт".
   Викерсберг лежал и чувствовал себя расслабленным, недовольным, а иногда
- даже обманутым богом и людьми. Флиртовать с женщинами, появляться  среди
толпы,  ему  поклоняющейся,  и  взирать  на  нее  с  иронией,  но  не  без
удовлетворения, пить хорошее вино на берегу прекрасного озера  -  он  мало
ценил эти возможности в ту пору, когда они ему представлялись.  Теперь  он
охотно много дней заполнил бы без остатка такими  радостями,  хоть  они  и
пошловаты. Не говоря уже об "Асмодее". Как хорошо было бы  закончить  его!
Но ведь жизнь наша длится шестьдесят лет,  а  если  дольше  ей  продлиться
суждено - восемьдесят, и сколько бы ни длились наши дни, в заботах и труде
они проходят.
   Вдруг он понял, почему теперь, на  исходе,  ему  почти  что  удалось  в
совершенстве воплотить свой замысел.  Он  внезапно  постиг,  кто  была  та
девушка в пустыне,  от  которой  исходило  сияние,  озарявшее  всю  драму.
Десятки лет прошли с тех пор, как он видел эту девушку,  быть  может,  она
давно уже умерла, но он отлично помнил, как  она  -  худощавая,  стройная,
чуть угловатая - тогда повернула голову. Видел ее  в  длинном  старомодном
голубом платье, в котором она была, когда он познакомился с ней на большом
народном гулянье, где-то в предместье.  Ибо  тогда  он  был  очень  молод;
правда, он лишь потехи ради, настроившись на  иронический  лад,  пошел  со
своими приятелями поглядеть на это грубоватое народное увеселение, но  все
же он в те  времена  был  еще  весьма  далек  от  той  суровости,  которая
впоследствии заглушила в нем жизнь, -  и  обратил  на  девушку  в  голубом
гораздо больше внимания, чем хотя  бы  на  саксонку  Ильзу.  Он  не  часто
встречался с ней, и все же теперь, в кальтенфуртской  больнице,  отчетливо
видел ее крупную руку, поношенные коричневые туфли,  весь  облик  стройной
девушки, тогда казавшейся ему такой лучезарной и разумной.  Вероятно,  она
такой и была, но она родилась лет  на  десять  раньше,  чем  следовало,  в
безвременье. Десятилетием позже она, вероятно, поступила бы в университет,
нашла бы себе поприще. Тогда она служила в какой-то конторе, там  она,  по
всей вероятности, и закисла. Если он недавно пошел  погулять  с  саксонкой
Ильзой, то лишь потому, что посадка головы этой стройной худощавой девушки
чем-то напоминала ему ту, в голубом. Жаль  все-таки,  что  он  никогда  не
попытался узнать, как сложилась ее жизнь.  Нет,  не  жаль.  Это,  наверно,
принесло бы ему разочарование. А так - пред ним теперь девушка пустыни  из
драмы "Асмодей" излучает нежный свет.
   Было бы омерзительно, если б взоры посторонних наделили девушку пустыни
собственной своей пошлостью. Он беззлобно представлял себе, как  глупо,  с
каким  тупым  непониманием  взирала  бы  на  нее  та  же  саксонка  Ильза.
Потребовал, чтобы ему  принесли  его  бумаги.  Заставил  сиделку  в  своем
присутствии отобрать все, что имело отношение к "Асмодею". Затем велел  ей
написать  письмо  в  маленький  прирейнский   городок,   кельнеру   Францу
Клюзгенсу, в котором просил его немедленно по получении письма  телеграфно
дать обещание, что он ни единой душе не сообщит о пакете,  который  Роберт
Викерсберг намерен ему послать. Потом  велел  ей  уничтожить  это  письмо,
сложить отобранные листы "Асмодея" в пакет,  перевязать  его,  запечатать,
написать на листке бумаги: "После моей  смерти  вручить  господину  Францу
Клюзгенсу, кельнеру, в Б. на Рейне". Роберт Викерсберг подписал записку  и
взял с сиделки слово, что она сохранит его тайну. Брать слово  с  кельнера
Франца было излишне.  Он  вглядывался  в  широкое,  простодушно-спокойное,
внушающее доверие лицо сиделки и испытывал лукавую радость при мысли,  что
"Асмодей", все же ему удавшийся, попадет не в руки дельцов, гоняющихся  за
посмертными произведениями, а в руки кельнера Франца. Он наслаждался  этой
радостью. Это было чудесное переживание, быть может, лучшее в  его  жизни,
если не считать времени, некогда проведенного им с девушкой в  голубом,  и
длилось оно долго, едва ли не четверть часа.  А  затем  началась  тяжелая,
бесконечная агония.
   Саксонка Ильза  была  ошеломлена,  когда  узнала,  кто,  во  славу  ей,
переплыл озеро. Старик оказался великим человеком: то был не кто иной, как
поэт Роберт Викерсберг, не столь знаменитый, конечно, как иной боксер  или
чемпионка по теннису, но все же в достаточной мере известный. В  сущности,
он ведь умер из-за нее. В течение целого вечера она  пребывала  в  великом
смятении, не пила, не ела, не обращала  внимания  на  юнца.  Она  была  не
столько раздосадована, сколько удручена  тем,  что  не  знала,  кто  такой
Роберт Викерсберг. Если бы она  проявила  ловкость  и  настойчивость,  ей,
вероятно, удалось бы стать его любовницей или хотя бы женой.
   Но на другой день она пришла к иному выводу: то, что он умер ради  нее,
- гораздо более эффектно. Она намекнула  на  это  журналистам.  Вскоре  ее
провозгласили последней  любовью  Роберта  Викерсберга.  Разведенная  жена
поэта совершенно стушевалась перед нею. В одном из  литературных  журналов
саксонку сравнили с Ульрикой фон Левецов, последним увлечением поэта И.-В.
фон Гете. Родители убедились, что они  бессильны  побороть  художественное
призвание дочери, и саксонка Ильза, молвою  объявленная  поздней  подругой
Роберта Викерсберга, обрела в нем великолепный трамплин для своей карьеры.
   Похороны поэта Викерсберга  явились  зрелищем,  по  своей  пышности  не
уступавшим  похоронам  композитора  Лайшахера.   Съехались   представители
правительства, крупнейших  организаций,  театров.  Объединенные  певческие
общества  Кальтенфурта  и  Фертшау  почтили   память   великого   усопшего
исполнением  нескольких  прочувствованных  кантат.  Все  газеты  поместили
подробные отчеты, с многочисленными иллюстрациями.
   Многие заинтересовались  озером  Фертшау  и  курортом,  на  берегу  его
расположенным.  В  неурочное  время,  после  сезона,  наступило  небывалое
оживление. Совет  общины  Фертшау  вынес  решение  установить  бюст  поэта
Викерсберга на небольшой площадке в конце береговой  аллеи,  против  бюста
местного уроженца, композитора Лайшахера.



        ВЕНЕЦИЯ (ТЕХАС)

   Перри Паладин вошел в туристическое агентство "Синдбад",  -  конторское
помещение порядочных размеров с окошечками  и  столами.  Он  огляделся  по
сторонам, ища, кого бы спросить, где директор. Увидел на одном  из  столов
табличку с надписью: "Мисс Глория Десмонд,  справки".  Увидел  девушку  за
этим столом, а позади девушки - большой, очень  пестрый  плакат:  "Венеция
ждет вас".
   За эту минуту от девяти  сорока  пяти  до  девяти  сорока  шести  Перри
Паладин подпал под власть колдовских чар,  и  началась  история  поселения
Венеция (Техас).
   Перри был тогда молодой человек лет двадцати семи  -  двадцати  восьми.
Носил он  длинный  серый  сюртук,  серый  котелок,  ботинки  на  шнуровке,
перчатки и золотые запонки. Время действия  -  начало  века,  президент  -
Теодор Рузвельт, на каждые тридцать тысяч  жителей  в  Соединенных  Штатах
приходится триста телефонов и один автомобиль.
   Перри направился к девушке, к Глории Десмонд, а  сердце  опережало  его
шаги. Глория сидела перед ним в наглухо закрытом синем  платье  и,  удобно
расположив на столе руки  в  длинных,  до  запястья,  тюлевых  рукавах,  с
ленивым любопытством смотрела ему навстречу. Он был полон ею, видел  перед
собой только ее белоснежное  лицо  сердечком,  ее  огромные  синие  глаза,
черные как смоль волосы  и  пестрый  плакат  позади  нее  с  повелительным
призывом: "Венеция ждет вас". Вся его предшествующая жизнь испарилась  как
дым, молодой положительный,  честолюбивый  делец  Перри  Паладин  перестал
существовать, его вытеснил трубадур Перри.
   С трудом овладел он собой и осведомился о мистере Фергюсоне.
   - Подождите, пожалуйста, - ответила Глория, и он не уловил, что  у  нее
резкий и тусклый голос.
   Она скрылась, и мир опустел.
   Она вернулась и сказала:
   - Присядьте, пожалуйста. Мистер Фергюсон сейчас будет к вашим услугам.
   Он сидел и смотрел на нее. Он понимал, что неприлично глазеть на  чужую
девушку, и все-таки глазел на нее. Она делала вид, будто что-то записывает
и разбирает бумаги.
   Движения ее были медлительны, а  временами  она  с  вялым  любопытством
поднимала свои синие глаза на Перри.
   "И этот попался", - думала она.
   Прозвучал звонок.
   - Пожалуйста, - сказала она и пошла вперед. Как автомат, последовал  он
за юбкой, которая, покачиваясь, плыла перед ним. Плотно  облегая  округлые
бедра, юбка расширялась от колен и, как колокол, воланами падала до земли;
Глория не приподымала ее с дамским жеманством двумя пальчиками, а  держала
крепко всей детской пятерней, да так высоко,  что  виден  был  весь  подол
шелковой нижней юбки. Так вплыла она впереди околдованного Перри в кабинет
мистера Фергюсона.
   Перри  Паладин  был  совладельцем  фирмы  "Сидней  Браун"  и  занимался
перепродажей земельных участков.  За  время  депрессии  последних  лет  их
компания скупила много участков, пригодных  для  постройки  дач.  Ныне  же
экономика снова находилась на подъеме, пора было приступать  к  реализации
приобретенных земель, и Перри пришел договориться с мистером Фергюсоном об
усовершенствовании сообщения с одним из намеченных дачных поселков.  Перри
работал в деле с самой  юности,  он  привык  к  такого  рода  переговорам,
спрашивал и отвечал чисто автоматически, и мистер Фергюсон не заметил, что
с ним говорит вовсе не Перри  Паладин,  а  лишь  оболочка,  личина  Перри.
Духовным взором  Перри  видел  не  дачные  места,  не  железные  дороги  и
омнибусы, он видел только синие глаза, крепкую ручку, которая приподнимала
падавший до земли подол, и плавные движения туго обтянутых сукном округлых
бедер. После того, как все было договорено и согласовано, мистер  Фергюсон
проводил посетителя до порога. Перри вышел в общий зал.  За  своим  столом
перед плакатом сидела Глория. Перри потянуло к ней.
   - Мне хотелось бы получить кое-какие сведения, -  начал  он,  -  насчет
путешествия в Венецию. - И он улыбнулся с натужной веселостью.
   - Морские путешествия - четвертое окошко, - объяснила Глория.
   Перед четвертым окошком толпились люди.
   - Я тороплюсь, - сказал Перри,  -  могли  бы  вы  устроить,  чтобы  мне
прислали справку на дом?
   Глория посмотрела на него с ленивым любопытством.
   "Прочно попался", - подумала она и ответила:
   - Справку вам пришлют, сударь.
   - Сегодня же? - переспросил  он,  и  в  тоне  его  звучала  мольба.  Он
задумал: "Если она отпустит меня ни  с  чем,  тогда  жизнь  моя  загублена
вконец, если она пойдет мне навстречу, тогда я женюсь на ней".
   - Сегодня же, - подтвердила Глория и записала его адрес.  -  В  крайнем
случае я принесу ее сама, - пообещала  она.  -  Мы  закрываемся  в  шесть,
значит, я могу быть у вас в конторе около половины седьмого.
   К четверти седьмого у Перри сердце замирало от нетерпения.  К  тридцати
пяти седьмого он дошел до отчаяния.
   Она явилась без десяти семь.
   У него захватило дух от радости. Она вручила ему  обещанную  письменную
справку и с тем ее миссия была закончена. Он придумывал фразу  за  фразой,
лишь  бы  не  отпустить  ее.  Она  не  торопилась  уйти,  но  и  не  очень
поддерживала разговор. Мать внушила ей на  смертном  одре:  "Взамен  денег
завещаю тебе совет. Родители оставили тебе в наследство два качества: я  -
красоту, она у тебя  есть,  отец  -  ум,  которого  у  тебя  нет.  Научись
пользоваться тем и другим, сиди смирно, много улыбайся и мало говори".
   Глория чтила память матери и следовала ее совету.
   Тем не менее Перри кое-что узнал, а именно, что  на  свете  она,  можно
сказать, одна как перст и что у мистера  Фергюсона  ей  служится  неплохо.
Когда же Перри ввернул, что плакат позади ее стола очень ей к лицу, у  нее
в ответ прозвучала даже лирическая нотка. Ее и самое иногда тянет повидать
Венецию, жаль только, что это так далеко и так дорого стоит. При этом  она
улыбнулась глубокомысленно и загадочно.
   За ночь Перри обдумал то, что  с  ним  стряслось.  Он,  трезвый  делец,
живший в ладу, с собой и с миром, но веривший в пышные фразы  и  в  пылкие
страсти, на собственном опыте вдруг увидел, что идеал не  досужая  выдумка
длинноволосых эстетов. Нет - идеальное начало существует.
   В нем самом оно прорвалось наружу. Оно оказалось явью. Оно  воплотилось
в Глории и Венеции.
   Ибо Глория и Венеция были слиты воедино.  С  первой  же  минуты  плакат
"Венеция ждет вас" стал атрибутом красавицы  Глории,  как  шлем  считается
атрибутом бога войны Марса, а остроконечная бородка - атрибутом дяди Сэма.
Целый день, начиная с девяти сорока пяти, идеал, явившийся Перри в  образе
Глории и Венеции, настаивался в нем,  а  сейчас,  среди  ночи,  вылился  в
созидательную мысль. В деловую мысль, так как Перри  был  делец  до  мозга
костей. "Венеция ждет вас". Волшебный зов возымел действие, и  должен  был
возыметь на всякого; не был же он, Перри, исключением, он  был  такой  же,
как все, - американец  начала  века.  Глория  не  лгала;  вся  Америка  не
устремлялась в Венецию лишь потому,  что  это  отнимало  много  времени  и
денег. Так вот, он, Перри, послушается Глории и сделает Венецию  доступной
каждому. Венеция перестанет быть бесконечно далекой и дорогой,  где-то  за
океаном, он, Перри, устроит Венецию у себя, чтобы в нее  удобно  и  дешево
было попадать по железной дороге. Ему уже  виделись  плакаты  вдоль  всего
побережья; на переднем плане Глория; кивая головкой, она взывает  ко  всей
нации: "Техасская Венеция ждет вас".
   Ибо с первой же минуты ему стало ясно и другое - новая Венеция вырастет
на  техасской  земле,  на  тех  угодиях,  которые  фирма  "Сидней   Браун,
перепродажа земельных участков" успела  скупить  немногим  больше  чем  за
восемьдесят тысяч долларов.
   Новая Венеция, техасские земельные участки, крупное предприятие  -  все
это витало перед ним в образе Глории, в  образе  синего  соблазнительно  и
туго прилегающего платья, которое проплыло впереди него по  туристическому
агентству "Синдбад".
   И так, полный сладких грез и веры в себя, Перри Паладин уснул.


   Когда он изложил новый замысел своему  компаньону  Сиднею  Брауну,  тот
обозвал его сумасшедшим.
   Действие происходило в квартире Сиднея, после ужина, они сидели втроем,
третьей была дочка Брауна Кэтлин.
   Сидней, положительный пятидесятилетний  мужчина,  весьма  благоволил  к
Перри. Обычно за ним таких сумасбродных выдумок не водилось.
   - Надеюсь, ты сболтнул это в шутку, - заметил он.
   - Значит, ты отказываешься участвовать в моей Венеции? - спросил Перри,
его толстощекое лицо вытянулось, приняло выражение  непреклонности,  какую
он напускал на себя при серьезных деловых переговорах.
   Удивленный и даже раздосадованный Сидней обратился к дочери:
   -  Что  это  на  него  накатило?  Подумать   только,   сын   почтенного
лесопромышленника!
   - Мне кажется, от замысла Перри нельзя попросту отмахнуться, -  обычным
своим ровным голосом  возразила,  однако  же,  Кэтлин;  это  была  рослая,
крепкая девушка с приветливым, решительным лицом,  волевым  подбородком  и
крупными зубами.
   Сидней Браун считался с мнением дочери.
   - И ты туда же, Кэтлин? - спросил он. - Видно, я отстал от жизни.
   - Слово "Венеция" ласкает слух,  в  нем  есть  притягательная  сила,  -
обосновала свою точку зрения Кэтлин.
   - Акционерная компания "Венеция (Техас)", - мечтательно протянул Перри,
- это же прямо тает во рту. Кэтлин права: слюнки текут, да и только.  -  И
подумал о Глории.
   - Как ты себе это представляешь? - ворчливо спросил Сидней.  -  Где  ты
денег  возьмешь?  Не  успеешь   ты   толком   приступить   к   делу,   как
железнодорожные и банковские воротилы припрут тебя к стенке.
   Тут выяснилось, что в отношении финансирования Перри рассчитывал  вовсе
не на банки и железнодорожные компании, а на Оливера Брента.
   Оливер Брент был помешан на Европе. Большую часть времени  он  проводил
там в цивилизованной праздности. Человек он был весьма состоятельный и  не
раз, забавы ради, вкладывал  суммы  в  фирму  "Сидней  Браун,  перепродажа
земельных участков". Не исключено, что такое  начинание,  как  акционерное
общество "Венеция (Техас)" заинтересует его.
   -  Если  послать  ему  толково  составленную  смету,  возможно,  он   и
раскошелится, - заметила Кэтлин.
   - Со сметой надо быть поосмотрительнее, чтобы кто не пронюхал про такую
мысль и не перехватил ее, - вставил Перри.
   - Ты невесть что воображаешь о своей мысли, - поддразнил его Сидней.
   Минуту в Перри происходила внутренняя борьба. Ведь мысль-то не  его,  а
Глории, как же он смеет утаить существование  Глории,  он  должен  открыто
поведать о ней. Он должен сообщить друзьям, что намерен на  ней  жениться.
Конечно, их это неприятно поразит и расхолодит, но с его стороны  было  бы
подлостью струсить и не объявить себя приверженцем идеала и Глории.
   - Мысль вовсе не моя, а одной моей приятельницы, - храбро начал  он.  И
так как оба удивленно воззрились на него,  заключил:  -  Ее  зовут  Глория
Десмонд. Кстати, я на ней женюсь.
   - За одну минуту такой ворох новостей, - сказал Сидней.
   Кэтлин сидела  пришибленная,  на  ее  широком  простодушном  лице  было
написано разочарование.
   Ей очень нравился Перри, она надеялась, что он сделает ей  предложение,
с его словами многое рухнуло для нее. Но держалась она молодцом.
   - Когда ты нам покажешь свою невесту, Перри? - спросила она.
   - Как только вы пожелаете, - ответил Перри.
   Затем разговор  вернулся  к  техасской  Венеции,  к  уточнению  деловых
подробностей.


   Когда Перри предложил Глории жениться на ней, она не слишком удивилась,
только улыбнулась приветливо и чуть-чуть загадочно и сказала  "да".  Когда
же он сообщил ей, что намерен осуществить ее  мысль  и  устроить  Венецию,
которая будет поближе и подешевле, она не удивилась совсем.
   - Это очень мило с твоей стороны, Перри, - обычным своим резким голосом
и с обычной чарующей улыбкой сказала она.
   Сидней Браун и Кэтлин ничуть не  пленились  Глорией.  Она  попросту  не
понравилась им. Но люди они были воспитанные, очень расположенные к  Перри
и похвалили приятную наружность Глории. К свадьбе Кэтлин подарила  картину
масляными красками и бронзовую статуэтку, а Сидней Браун тандем и  вазу  с
искусственными цветами.
   Тем  временем  Оливер  Брент  прислал  ответ.  Он  писал,   что   мысль
превосходна именно потому, что она  до  предела  невежественна  и  нелепа,
Сидней и Перри как нельзя лучше справятся с ней, а потому он согласен дать
деньги.
   Письмо было прочитано с двойственным чувством.  Но  так  или  иначе,  а
денежки обеспечены.
   За устройство техасской Венеции  все  принялись  с  необычайным  жаром.
Перри  взял  на  себя  верховное  руководство  и  рекламу,  переговоры   с
железнодорожными и пароходными  компаниями,  налаживание  дешевых  средств
сообщения. На Сиднее лежало строительство и техника, на Кэтлин - искусство
и культура.
   Из Венеции в штате Техас предполагалось сделать культурный  центр  Юга.
Было вырыто пятнадцать миль каналов, сооружена  площадь  Святого  Марка  с
колоннадами, возведены  дворцы  эпохи  Ренессанса,  дугообразные  мосты  и
мостики.
   Правда, у дворцов были всего лишь дощатые оштукатуренные  фасады,  зато
построили  театр,  где  можно  было  по-настоящему  сидеть,  так  же   как
концертный  зал  и  лекторий,  а  затем  учредили  академию  с  постоянной
художественной выставкой.
   Сидней Браун вздыхал, что культура пожирает львиную долю бюджета. Перри
тоже сомневался в рентабельности культуры. Но ведь и возникла-то вся затея
из его стремления к идеалу, значит, ему и надлежало решительно  отстаивать
это свое стремление...
   - Чему я должен отдать пальму  первенства  -  комфорту  или  идеалу?  -
спрашивал он у