нно  вслушивался,  чтобы  не  пропустить  ни  одного  звука,  что  не
почувствовал запаха, щекотавшего ему ноздри. Теперь он  неподвижно  стоял  в
темноте и знал, что поворачивать уже поздно, что он просто не в  силах  уйти
от этого запаха. Беглец  осторожно  прошел  в  глубь  комнаты,  подкрался  к
кухонному столу и по запаху нашел тарелку с мясом.  Это  был  сочный  кусок,
зажаренный на хорошем масле  и  посыпанный  петрушкой.  Беглец  с  жадностью
набросился на еду, запихивая в рот такие большие куски,  что  с  трудом  мог
проглотить их. Ты жрешь, как животное, сказал он себе, ты хуже диких зверей,
среди которых бродил пять суток. Но остановиться он не мог  и  ел,  пока  не
согнулся от рези в желудке; его вырвало. Он с  трудом  удержался,  чтобы  не
вынуть куски мяса из собственной блевотины.
   Ранний яркий  весенний  свет  заглянул  в  комнату  и  осветил  человека,
стоящего на коленях перед своей блевотиной. И в ту же минуту беглец  услышал
звуки, которые могла издавать  только  спящая  женщина.  Он  ни  секунды  не
сомневался, что там, наверху, спит женщина, и по обстановке кухни понял, что
она живет одна. Тогда он встал и прислушался. Вытер губы. Там спит  женщина.
Он закрыл глаза и попытался представить ее  себе.  На  цыпочках  поднялся  в
спальню. Похоть уже овладела им. Руки у него дрожали так, что  он  с  трудом
отворил дверь.
   С Бу-Бу сорвали одеяло, и сквозь  нее  пронесся  горячий  вихрь.  Она  не
оказала  сопротивления,   но   крепко   вцепилась   в   этого   незнакомого,
требовательного человека. В лоне ее бушевал шторм, заливший  ее  влагой.  От
боли Бу-Бу бросало то в жар, то в холод, эта боль заставила ее застонать,  и
она не узнала собственного голоса. Наконец незнакомец упал на  нее,  глубоко
вздохнув от наслаждения, и тогда ее затрясло, но не от страха, а от страсти.
Потом Бу-Бу дремала в тишине и чувствовала себя счастливой. Она не  обращала
внимания на незнакомца, который все говорил  и  говорил,  рассказывал  ей  о
тюрьме и о своих преступлениях, словно  верил,  что  его  исповедь  способна
разогнать тьму и что-то изменить в его  жизни.  А  она  видела  перед  собой
девочку в буковом лесу, девочке было одиннадцать лет, и на ней было платье с
рукавами, украшенными рюшами. Девочка бродила  среди  деревьев  и  вышла  на
поляну. Там она села на пень и высоко подняла юбки. Весеннее солнце  согрело
ее лоно. Бу-Бу заснула, видя перед глазами самое себя, а беглец рядом с  ней
все продолжал говорить. Во  сне  время  потекло  вспять,  приемные  родители
превратились в монахинь, и наконец Бу-Бу, завернутая в  плед,  оказалась  на
церковной паперти.
   Она проснулась от собственного крика. Внимательно оглядела комнату. Рядом
с ней уже никого не было. Только несколько черных волосков  на  простыне  да
вмятина от его тела. Она встала и  тщательно  вытрясла  постель.  Проветрила
комнату. Основательно вымыла ее. Первые дни после этого невероятного события
Бу-Бу ходила вялая и боялась, что незнакомец вернется. Но он не вернулся,  и
ее  тревога  уступила  место  теплому  блаженному  чувству.  Она  попыталась
вспомнить, о чем говорил тот человек и  как  его  звали.  Но  она  вспомнила
только имя, хотя и не была уверена, что его звали именно так, возможно,  это
было всего лишь случайное слово в потоке его слов: Латур.

***

   От крика роженицы с пола взметнулась пыль, повивальная бабка сунула ей  в
рот башмак, чтобы заставить замолчать. Наконец плод был извлечен и положен в
объятия плачущей матери. Младенец покрутился,  открыл  глаза  и  внимательно
уставился на мать. Бу-Бу поразил странный  блеск  его  глаз.  Он  как  будто
изучал ее, пытаясь понять, кто его родил и  в  какой  мир  он  попал.  Бу-Бу
поцеловала покрытое слизью личико сына. Как зачарованная, смотрела она в его
глаза цвета морской синевы. На маленький кривой  носик  и  на  всклокоченные
черные волосы. Она уже любила его. Мальчик громко кричал.
   Повитуха принесла ушат воды и взяла мальчика.  Новорожденный,  оторванный
от матери, ударил ногой повитуху, словно уже понял, что нельзя  ждать  добра
ни от кого, кроме матери. Привычными руками повитуха смыла с мальчика  кровь
и слизь. Она скривилась, осматривая это новорожденное создание. Для  ребенка
Бу-Бу он был слишком мал. Круглое, почти без подбородка, личико, сморщенная,
как у старика, кожа. Кривой, точно сломанный, нос. Сильно выдающаяся  вперед
нижняя челюсть делала младенца похожим на грызуна. Мальчик некрасив, в  этом
нет никакого сомнения, подумала повитуха, но  удивляться  тут  было  нечему.
Крепко держа его извивающееся тельце,  она  смыла  кровь  с  жестких  черных
волос. Она тщательно мыла младенца, и каждое  движение  губки  позволяло  ей
лучше рассмотреть его. Но чем дольше  повитуха  смотрела  на  мальчика,  тем
страшнее ей  становилось.  На  своем  веку  она  повидала  много  некрасивых
младенцев, но этот мальчик  был  страшен,  как  дьявол.  Проводя  губкой  по
головке младенца, она  разглядывала  его  маленькое  отвратительное  личико.
Мальчик открыл рот и зашипел. Испуганная повитуха уронила  его  в  лохань  с
водой и отскочила назад. От этого шипения у нее  мороз  побежал  по  коже...
Бу-Бу уже сидела в постели и кричала повитухе, чтобы та вытащила ребенка  из
лохани. Ее крик был так грозен, что повитуха тут же забыла о  своем  страхе,
бросилась к лохани  и  вытащила  ребенка  из  воды.  Бу-Бу  следила  за  ней
взглядом, не сулившим добра, если  нечто  подобное  повторится.  Вся  дрожа,
повитуха держала ребенка на вытянутых руках. Ей было страшно прижать  его  к
себе и не хотелось смотреть на него. Но повитуха была любопытна, и, хотя она
закрыла глаза, чтобы не видеть это исчадие ада, и решила  не  открывать  их,
пока не покинет дом,  она  все  же  приоткрыла  один  глаз  и  взглянула  на
младенца. Он смотрел прямо на нее. Сперва с  выражением  гнева  и  ненависти
взрослого человека. Но потом его лишенное подбородка личико  изменилось,  он
улыбнулся повитухе и симпатично заморгал глазками. Его глаза  цвета  морской
синевы словно заглянули ей в душу. Повитуха с удивлением открыла оба  глаза.
Ей трудно было поверить, что ребенок как  будто  заискивает  перед  ней,  но
выглядело это именно так. Она перестала дрожать. Странно, подумала она. Но у
него красивые глаза, очень красивые. Им  не  место  на  этой  отвратительной
роже, они не имеют никакого отношения к этому ужасному ребенку. Она невольно
улыбнулась мальчику и осторожно прижала его к себе. Бу-Бу,  уже  вставшая  с
окровавленной постели, подошла к ней и с оскорбленным видом  вырвала  у  нее
ребенка.  Повитуха  вздрогнула.  И  начала  медленно  собирать  свои   вещи.
Сопровождаемая подозрительным взглядом Бу-Бу, она покинула роженицу.  Позже,
проходя по улице Сен-Леонар, мимо верфей, к своему дому на  окраине  города,
она вспомнила  внешность  мальчика,  вырвавшееся  у  него  шипение  и  снова
похолодела от ужаса.
   Всем знакомым повитуха рассказала о родах  Бу-Бу,  люди  передавали  этот
рассказ друг другу, слух, как чума, распространился по  городу.  Вскоре  уже
весь Онфлёр знал о безобразном ребенке с глазами  цвета  морской  синевы,  и
люди заговорили о  malin-carum    и  руке  дьявола.  Даже
священник призадумался. И только одного  Гупиля  нисколько  не  смутили  эти
слухи. Он был убежден, что все это ложь и сплетни, и спустя  несколько  дней
отправился к Бу-Бу.
   Гупиль пришел, чтобы поговорить о делах и раз навсегда покончить с  этими
слухами. Все было в образцовом порядке.  Бу-Бу  была  счастлива,  и  мальчик
ничем не отличался от обычного ребенка, хотя Гупиль должен был признать, что
более безобразного существа ему видеть  не  приходилось.  Дабы  окончательно
убедиться,  что  городские  сплетни  нелепы,  Гупиль  подошел  к  ребенку  и
осторожно погладил его по головке. Мальчик загулил, как гулят все  младенцы.
Ничего особенно страшного в нем не было. Гупиль  усмехнулся  про  себя  и  с
презрением  подумал,  как  доверчивы  и  пугливы  люди.  Они  готовы   жадно
заглотнуть любую приманку, не прибегая к разуму, которым  природа,  невзирая
ни на что, все-таки одарила их. Он поцеловал Бу-Бу в обе щеки и  пожелал  ей
счастья. Потом наклонился, чтобы поцеловать и ребенка. Но,  заглянув  в  его
холодные синие глаза, испытал неприятное чувство и поспешил уйти.
   Прошло какое-то время, прежде чем Бу-Бу заметила, что мальчик не способен
испытывать боль. Она обнаружила это, когда  в  первый  раз  подстригала  ему
ногти. Не так-то просто подстричь крохотные детские ноготки большими грубыми
ножницами, и, хотя Бу-Бу была крайне осторожна,  она  все  же  порезала  ему
пальчик, показалась кровь. Бу-Бу испугалась, заохала,  а  Латур  непонимающе
смотрел на нее. Не изменившись в лице, он рассматривал свой  залитый  кровью
палец. Бу-Бу удивилась. Неужели родители должны объяснять детям, что от боли
плачут? Мысленно она  обратилась  к  своему  детству,  но  вспомнила  только
собственный ужас перед болью. Она постаралась утешиться тем, что со временем
мальчик научится плакать, и еще подумала: вот и хорошо, раз  он  не  плачет,
значит, он не чувствует боли.
   Когда Бу-Бу впервые появилась в Онфлёре вместе с сыном, люди со страхом и
любопытством окружили ее. Одержимая материнской любовью, она решила, что они
хотят полюбоваться ее красавцем, и с гордостью показала им ребенка. Рыночные
торговки смотрели на него с таким почтением, что Бу-Бу  невольно  вспомнился
младенец Иисус. Взглянув на его личико, женщины быстро уходили прочь.  Бу-Бу
со  смехом  рассказывала  окружающим  о  его  проделках,  обычных  проделках
младенцев, которые матерям кажутся необыкновенно важными, а всем остальным -
скучными. Разумеется, эти истории  не  вызвали  у  женщин  интереса,  и  они
разошлись. Все же он не исчадие ада, думали они. Все это болтовня.  Конечно,
мальчик ужас как некрасив, он просто отвратителен. Но  что-то  в  его  синих
глазах внушало им непонятное уважение. Ибо, как бы им ни хотелось,  люди  не
могли отрицать, что глаза  у  Латура-Мартена  Кироса,  как  потом  окрестили
мальчика, напоминали глаза детей на портретах великого  маэстро  Грёза.  Они
были прекрасны и, по-видимому, умиротворяюще действовали  на  людей.  Всякий
раз, когда Бу-Бу брала Латура с собой в  Онфлёр,  люди  подходили  к  ней  и
смотрели на его личико, словно хотели убедиться, что  мальчик  действительно
безобразен. Но глаза у него от Бога.
   Когда священник  неохотно  плеснул  на  голову  Латура  воду  из  купели,
стоявшей в глубине церкви, и пробормотал свое благословение, мальчик брыкнул
ногой и попал священнику в лицо. Священник пошатнулся с ребенком  на  руках.
Смущенный и растерянный, он отдал ребенка матери. Бу-Бу  была  огорчена.  На
паперти она потрепала Латура за ухо и пожурила его  за  то,  что  он  ударил
священника. Латур, улыбаясь во весь рот, смотрел на нее. И хотя она  трепала
его ухо так, что пальцы у нее чуть не свело судорогой, мальчик этого даже не
заметил. Возвращаясь домой через лес самой короткой дорогой,  Бу-Бу  думала,
что понятия не имеет, как следует вести себя матери,  как  надо  воспитывать
ребенка, чем его можно заинтересовать, чтобы научить любви и послушанию. Как
вообще нужно обращаться с ребенком, который не чувствует боли?

***

   Во время беременности Бу-Бу казалось, что  ее  со  всех  сторон  окружают
зеркала. В лужах, в неподвижной воде городского пруда,  в  блестящем  яблоке
она видела себя. Вернее, свой живот. Во всем отражался ее  еще  неродившийся
ребенок, мир был на сносях. Она вообразила, что стала вдвое толще, и впервые
в жизни гордилась своей толщиной, которая свидетельствовала, что  ребенку  в
ней уютно. В действительности Бу-Бу не так уж сильно  и  потолстела,  однако
живот ее принял другую форму и стал крепче. Каждый  вечер,  раздевшись,  она
садилась на кровать и не отрываясь смотрела на свой пупок. Ей казалось,  что
живот растет у нее на глазах. Потом стали слышаться звуки. Похожие на  шорох
бабочек. Урчание. Дробь. В конце концов кулачки ребенка  уже  изо  всех  сил
колотили в перегородку, отделявшую его от мира. Он бил  все  сильнее,  и  ей
чудилось, что эти удары отзываются в комнате музыкой. Потом  ей  становилось
страшно. Она пряталась под одеяло и пыталась отогнать мысль, что она  плохая
мать и оказала бы услугу и миру и ребенку, лишив его жизни как можно скорее.
Подобные мысли болью накатывали на нее,  но  потом  им  на  смену  приходило
облегчение и она снова видела мир в розовом свете. Вперевалку она ходила  на
рынок в Онфлёр за осьминогами, которых раньше никогда не ела. Теперь  настал
их черед. Сырой осьминог, жареный осьминог,  суп  из  осьминога.  Бу-Бу  ела
осьминогов и не могла наесться. Весь дом пропах осьминогами. Являясь  к  ней
со своим обязательным еженедельным визитом,  Гупиль  закрывал  нос  платком.
Однако, несмотря на ее эксцентричное поведение и блеск в  глазах,  никто  не
предполагал, что Бу-Бу Кирос беременна.  Фигура  ее  оставалась  прежней,  а
радость, которой она светилась, люди принимали  за  бесстыдное  высокомерие.
Кровопийца, она была счастлива и даже имела наглость показываться на людях!
   Пока Бу-Бу носила ребенка, она не обращала внимания на  перешептывания  и
косые взгляды, но стоило ей родить, и людскую злобу она  стала  воспринимать
как угрозу. Она редко покидала дом. Уход за мальчиком превратился в любовный
ритуал; она лежала в постели, положив его рядом с  собой,  и  позволяла  ему
засыпать с соском во рту. Он сосал с  такой  жадностью,  что  у  нее  болела
грудь, кровотечение и боли после родов тоже еще не прошли. Но все  огорчения
заслоняла блаженная радость материнской любви. Бу-Бу никогда и  не  мечтала,
что станет матерью, это как  будто  лежало  за  пределами  ее  возможностей.
Потому-то она и чувствовала себя Божией избранницей  и  от  гордости  у  нее
голова шла кругом. Каждый раз, когда ребенок  ночью  просыпался,  плача  или
кашляя, она вскакивала от ужаса, думая, что он умирает. Ей казалось, что она
присвоила дар, предназначенный благородной особе,  и  боялась,  что  кто-то,
обнаружив ошибку, придет и отнимет у нее сына.
   Когда Бу-Бу не могла справиться  с  малышом,  она  плакала,  считая  себя
плохой матерью. Тогда ее посещали страшные мысли  о  своей  беспомощности  и
детоубийстве. Она закрывала дверь в комнату, где лежал ребенок, и  пряталась
в другом конце дома. Забиралась под кухонный стол или  убегала  в  лес,  где
могла побыть в одиночестве. Часто ей  требовался  не  один  час,  чтобы  она
успокоилась и могла вернуться к ребенку. Она находила его одеяльце мокрым от
слез и рвоты и наказывала себя тем, что не ела целый день. Бу-Бу желала лишь
одного - быть Латуру  хорошей  матерью.  Она  хотела  подарить  ему  любовь,
превосходящую все на свете.
   Латур сидел под обеденным столом и мирно играл. Совсем маленький, он  был
уже очень ловким и проявлял особый интерес к мелочам. Однажды он поймал двух
кузнечиков, осторожно прижал их задние лапки и крылышки к туловищу и оторвал
им передние лапки. Кузнечики стали неповоротливыми,  они  уже  не  могли  ни
летать, ни прыгать. Они ползали по кругу, оставляя за собой на каменном полу
полоску зеленой слизи, словно из них сочилась краска. Латур сидел неподвижно
и следил за красивыми насекомыми. Слушал их приглушенную песню. Застывший  и
сосредоточенный, он наблюдал за их движениями. Детское лицо  засияло,  когда
один кузнечик, собрав силы, оттолкнулся задними лапками, взмахнул крылышками
и упал обратно, его усики были вытянуты  вперед,  точно  руки.  Лицо  Латура
изменилось,  взгляд  наполнился  состраданием.  Он   наклонился   к   глазам
кузнечика, но они были как мертвые. Тогда он щелкнул кузнечика по хвосту,  и
тот сделал новый прыжок вперед. Латур, довольный, улыбнулся.
   Он выбрался из-под стола. Очень осторожно,  чтобы  не  спугнуть  радость.
Взглянул в лицо матери, давясь от смеха. Она отложила свои бумаги и счета  и
взяла его на руки, а он закрыл глаза и прижался носом к  ложбинке  между  ее
огромными грудями, пахнущими оливковым маслом и потом.  Трудно  описать  это
наслаждение. Латур покрыл мать горячими поцелуями. Когда же она заперлась от
него в спальне, он стал дергать ручку двери, но попасть внутрь  не  мог.  Он
знал, что мать там, но она не отзывалась. Латур долго слушал под  дверью.  В
комнате было тихо, и он вообразил, что эта тишина означает, что  матери  там
нет. Наконец она вышла к нему, и он обнял ее с таким  жаром,  что  ей  стало
стыдно.
   В глазах людей Бу-Бу  была  ростовщицей  и  потаскухой,  наживающейся  на
процентах и кредитах, жадной и грубой. В ее доме царила тишина, заставлявшая
звучать все предметы - сковороды и кастрюли, монеты и даже перья, когда  она
писала долговые обязательства, и прошло немало  времени,  прежде  чем  Латур
обнаружил, что его мать умеет дарить не только блаженство.
   Когда мать с сыном, рука в руке, шли по городу, женщины на улице  дю  Пюи
косо смотрели на них из подъездов. Они бранились и плевали им  вслед.  Бу-Бу
делала вид, что не замечает их, но мальчик  оглядывался  и  таращил  на  них
глаза, от его открытого взгляда им становилось не по себе. Они замолкали. Но
их домыслы цвели пышным цветом.  Мадемуазель  Кирос  получила  по  заслугам,
родив поросенка, хотя в этом мальчике, несомненно,  было  что-то  особенное.
Кто его отец? Ведь Бу-Бу никогда не видели рядом с мужчиной. Уже четыре года
она жила одна в простом каменном доме, и трудно было поверить, чтобы  кто-то
из городских  парней  бродил  вокруг  ее  жилища  и  домогался  расположения
хозяйки. Разве что какой-нибудь слепец вышел из леса? Или Бу-Бу спарилась  с
козлом, а то и с жеребцом? А может, это согрешил  приезжий  моряк,  до  того
изголодавшийся по женской плоти, что уже не видел, кто лежит рядом с  ним  в
постели? Старые женщины шептали, что, верно, между ее коленями  побывал  сам
дьявол, дабы пустить на землю свое пагубное семя. Но так как никто никого не
видел и доказать что-либо было невозможно, слухи  заглохли:  женщины  решили
пренебречь случившимся и делать вид, будто мальчика  не  существует.  Однако
это было не так-то просто.  Маленький  Латур  притягивал  к  себе  городских
кумушек. Они исподтишка бросали на него взгляды  и  порой  окружали  его  на
тихих улочках. С нескрываемым любопытством они  изучали  Латура  и  находили
любые предлоги, чтобы прикоснуться к его сморщенному,  как  печеное  яблоко,
лицу. Они хихикали  и  задавали  ему  глупые  вопросы.  Однажды  утром  жена
священника застала трех молодых женщин, укрывшихся  с  Латуром  за  соляными
складами.
   - Оставьте его и ступайте прочь! Прочь! Или вы не видите, что в нем живут
дьявол, змей и рыкающий лев?
   Она ткнула в  Латура  дрожащим  указательным  пальцем,  и  женщины  более
внимательно посмотрели на мальчика. На его лицо, почти лишенное  подбородка,
кожу в складках, большие грустные холодные глаза, и по  телам  их  пробежала
дрожь ужаса. Они подняли  глаза  на  жену  священника  и  согласно  закивали
головами. Похожая на скелет, она дрожала от негодования.
   - Распутницы! Вы кончите в аду! Разве вы не видите,  что  он  уже  играет
вами?
   И она завела долгую речь об искушении и грехе.
   - Я заставлю своего мужа заняться  им,  -  закончила  жена  священника  и
удалилась  восвояси.  После  того  случая  женщины  Онфлёра  уже   опасались
приближаться к  Латуру.  Каждое  воскресенье  священник  по  настоянию  жены
предупреждал своих прихожан, чтобы они не  позволяли  любопытству  и  глупым
желаниям взять в них  верх  над  благопристойностью,  разумом  и  верой.  Но
женщины украдкой все-таки поглядывали на  Латура  и  подкрадывались  к  нему
поближе, делая вид, что заняты совсем другим.

***

   Когда Бу-Бу редкий раз выходила из своего  дома  с  его  мягкими  тенями,
дома,  ставшего  продолжением  ее  тела,  ее  членов,  плоти  и  запахов,  и
вперевалку спускалась в город на рынок,  горожанки  отворачивались  от  нее.
После рождения на свет Латура страх