го несправедливого брюзгу Марэ. Слова Рамона о том, что он
вот-вот найдет убийцу, разгуливающего по Парижу, генерал-лейтенант  встретил
довольно резко.
   - И как давно вы уже ищете этого убийцу? - с ядовитой иронией спросил он.
   Рамон утешал себя тем, что ему поручили  это  в  общем-то  незначительное
дело потому, что побег де Сада оскорбил полицию, и ему, Рамону,  собственно,
оказали честь, направив его в Лакост. И тем не менее всю дорогу в Прованс он
мечтал о возвращении в Париж.
   В пути их застал дождь. Проливной дождь. Он стучал по  листьям  деревьев.
Канавы были полны воды, поля и дороги словно слились друг  с  другом.  Рамон
бранил кучера. Но в конце концов ему стало ясно, что продолжать путь  -  это
попусту тратить время и силы. Они остановились в придорожном  трактире.  Всю
ночь Рамон лежал и слушал, как в кронах деревьев шумит ливень.
   В замке маркиза не оказалось.  Однако  в  его  кабинете  они  нашли  гору
рукописей. Романы. Рассказы. Пьесы. Статьи. Рамон велел двум слугам  отнести
все в  карету.  Сам  же  обошел  замок  и  записал  кое-какие  наблюдения  о
легкомысленном  убранстве  зала  и  беспорядке  на   кухне,   словно   хотел
запротоколировать тот факт, что в поисках маркиза он  осмотрел  все  углы  и
закоулки.
   В одной комнате он нашел распятие, и ему стало неприятно. Там же в  шкафу
лежали  орудия  пыток,  плети,  щипцы,  манжеты,  наручники.   Рамон   долго
разглядывал  эти  орудия  боли  и  даже  забыл   о   своих   заметках.   Что
привлекательного  в  боли?  Что  заставило  такого  человека,  как  де  Сад,
посвятить свою жизнь культу  боли?  Неожиданно  Рамон  подумал,  что  только
любовь могла толкнуть  человека  на  столь  абсурдные  действия.  Он  быстро
покинул комнату, так и не сделав никаких  записей,  потом  выбранил  слуг  и
сказал, что они должны работать быстрее.
   По возвращении в Париж он решил  первым  делом  прочитать  все  сочинения
маркиза. Ему хотелось поскорее покончить  с  этим  и  вернуться  к  разгадке
таинственных убийств. Страница за страницей читал он длинные пассажи.  Время
от времени вставал из-за стола и бесцельно  ходил  по  комнате,  словно  для
того, чтобы стряхнуть с себя что-то нечистое, какую-то заразу. Садясь  снова
за стол, он заставлял себя думать, что  лежащие  перед  ним  записки  -  это
испытание, посланное ему Богом. Если он не сможет продраться через эти сотни
страниц, исписанных столь же витиеватым почерком, сколь  витиеватой  была  и
манера изложения, то не сможет раскрыть и дело. Рамон прикусил кончик  пера.
Встал и плюнул в окно.

   "Прощай пристойность! Прощай честь! Руссо, Вольтер, вам есть чему у  меня
поучиться! Вы ошибаетесь, рассуждая о  добродетели,  рассуждая  о  разуме  и
возвышенных идеалах, а также утверждая, что доброта - это единственный  путь
к счастью. Вы должны были показать нам, что жестокость сильнее  добродетели.
Ибо только так можно возбудить  в  читателе  интерес.  Да-да,  покажите  нам
женщину, которая насилует своего сына. Убивает его. Отправляет свою мать  на
виселицу и выходит замуж за собственного отца. Но так писать вы  не  смеете.
Не можете. К сожалению, у вас недостает таланта увидеть, что природа  -  это
жестокая машина. В ваших мелочных  произведениях  нет  ничего  по-настоящему
ценного. Ваши сентиментальность и пристойность фальшивы. На  вас  уже  легла
тень таланта месье де Сада. Прощайте!"

   Рамон неожиданно заметил, что не  может  пересказать  небольшую  историю,
которую только что прочитал. Мысли его витали  далеко,  они  привели  его  к
совсем другой истории. Он читал слова,  но,  должно  быть,  в  то  же  время
сочинил нечто свое, ибо в рассказе де Сада не могло говориться  о  том,  что
Рамон только что прочел. Он отложил рукопись. Закрыл  ненадолго  глаза.  Эта
работа была испытанием, но скоро оно будет  позади.  Глупо  терять  рассудок
из-за какого-то сочинителя. Рамон  выпрямился  в  кресле  и  начал  медленно
листать страницы назад. Потом сосредоточился и снова принялся за чтение. Все
повторилось. Он опять прочитал ту же историю и понял, что вовсе не был  сбит
с толку, напротив, перед ним лежал текст, который мог помочь  ему  разгадать
таинственную личность убийцы. Рамон перечитал несколько абзацев:

   "Я  не  получила  ответа  на  свои  многочисленные  вопросы.  Для   этого
удовольствие, испытываемое министром, было слишком сильно.
   - Мадемуазель! - воскликнул министр, мой любовник, и поманил меня к себе.
   Он ласкал ягодицы епископа и в то же время хлестал кнутом старую женщину,
подвешенную на ремнях к потолку. Епископ же направил свой член в  анус  юной
Розарии. Министр протянул мне кнут:
   - Начинайте, дорогая. И не жалейте сил. Подчиняйтесь только  наслаждению,
ибо нет ничего более святого, чем наслаждение.
   Я хлестала его. Унижала и с улыбкой на губах причиняла ему боль. А  потом
уже позволила мужчинам делать со мной все,  что  они  хотели,  лишь  бы  они
обращались  со  мной  как  с  последней  продажной  девкой.  Чем  глубже   я
погружалась в грязь и позор, тем острее было испытываемое мною наслаждение и
тем сильнее была радость.
   На другое утро я шла через лес в чужой стране, позволяя  ветру  охлаждать
мои ноющие члены. Выйдя на поляну, я увидела нечто потрясшее  меня.  Дорогой
читатель, ты, конечно, уже понял, что мне не чужды жестокие извращения и что
даже в самых гнусных действиях можно найти наслаждение.  Однако  открывшаяся
мне случайно картина потрясла меня до глубины души.
   Маленькая фигура в треуголке склонилась  над  человеком,  распятым  между
четырьмя столбами. Язык жертвы был вырезан и валялся на земле рядом  с  ней.
Несчастный издавал какие-то булькающие звуки. Невысокий палач держал в  руке
скальпель и невозмутимо трудился над тем, чтобы обезглавить свою жертву.
   Жертва извивалась, она явно жаждала смерти. Эта жажда смерти отражалась и
на лице палача. Меня словно пригвоздило к земле за низкими ветвями деревьев.
Я не смела пошевелиться. Почти целый час  палач  не  позволял  своей  жертве
умереть. Но, даже охваченный злом, он не потерял спокойствия. Вид у него был
довольный. Иногда он негромко вскрикивал.  Он  был  целиком  поглощен  своим
делом. Одержим этим жестоким удовольствием.  Наконец  изящным  движением  он
перерезал жертве горло. Сделав надрез от уха до уха, он снял кожу с лица еще
живого человека. После чего начал препарировать мозг...
   Я пошла домой, потихоньку собрала свои вещи и покинула эту чужую страну и
министра, понимая, что должна забыть все виденное и слышанное и вернуться на
стезю добродетели".

   Описание было слишком похоже на modus operandi убийцы, чтобы  счесть  это
сходство случайным. Рамон рывком встал из-за стола.  Он  думал:  если  я  не
наделаю ошибок, то найду его, а уже тогда, поймав убийцу, смогу отдохнуть.

***

   После месяца свободы маркиз был арестован в Лакосте. Рамон стоял в камере
номер шесть Венсенской тюрьмы и ждал, когда  стражники  введут  маркиза.  Он
любовался  красивым  видом,  открывавшимся  из  окна,  крепостными  рвами  и
деревьями, что окружали белые стены замка. Маркиз сразу же  стал  браниться.
Он выкрикивал богохульства и размахивал руками.
   - Суд в Эксе оправдал меня. И тем не  менее  меня  опять  привозят  сюда.
Почему? На основе показаний этой  сумасшедшей  дуры.  Мадам  президентши.  И
таких же идиотских lettre de cachet. Об этой клике можно сказать то же,  что
Пирон  сказал о Французской Академии:
"Вас тут сорок человек, а ума у вас только на четверых".
   Маркиз фыркал, жестикулировал и гримасничал. Но Рамон  не  позволял  себе
раздражаться.
   - Самое позорное, самое ужасное, инспектор, то, что я  никогда  не  прощу
тех, кто держит меня в заточении без всяких законных оснований и  прав,  мне
даже не говорят, когда меня освободят и освободят ли вообще. Это негуманно и
неразумно. Это жестоко. Чертовы палачи!
   Рамон кивнул. Когда маркиз наконец  успокоился  и,  тяжело  дыша,  сел  к
столу, Рамон  расположился  перед  ним.  Он  достал  из  кармана  фрака  тот
маленький рассказ и положил на стол:
   - Вы знаете этот рассказ?
   Маркиз глянул на рукопись. Потом с презрением посмотрел на Района:
   - Разумеется, знаю. Я же его и написал. Вы украли у меня  мое  сочинение,
месье, а теперь возвращаете его мне. Очень любезно с вашей  стороны.  Можете
идти, и радуйтесь, что к преступлению, которое куда тяжелее моего, относятся
вполне гуманно. Я не стану заявлять на вас. Прощайте.
   Рамон натянуто улыбнулся:
   - Давайте заключим соглашение. Если вы  расскажете  мне  правду  об  этой
истории, я сделаю все, что в моих силах, чтобы освободить вас отсюда.
   Маркиз сплюнул на пол.
   - Когда я первый раз попал сюда, все говорили: "Это не больше чем на  три
месяца". Они собирались сделать все, что  "в  их  силах",  чтобы  освободить
меня. Через два года мне сказали: "Вряд ли это продлится больше  трех  лет".
Теперь не говорят ничего. Теперь все как воды в рот набрали. Объясните, чего
эти мерзавцы добиваются, держа в секрете дату  моего  освобождения?  Неужели
они не понимают, что это несправедливо и что я не стану  лучше  оттого,  что
меня сюда заточили.  Неужели  они  не  понимают,  что  я  не  вынесу  такого
обращения?
   Рамон пытался  не  встречаться  глазами  с  горящим  взором  маркиза.  Он
оглядывал камеру, книги, стопку бумаги, лекарства.
   - Месье де Сад. Я прочитал ваши сочинения.  Пьесу,  рассказы,  романы.  В
жизни  не  читал  ничего  более  омерзительного.  Если  вы   так   возмущены
бесчеловечностью  и  несправедливостью  по  отношению   к   себе,   как   вы
выражаетесь, то почему пишете такие безнравственные сочинения?
   Маркиз склонил  голову  набок  и  ответил,  подражая  дружелюбию  Рамона,
давшемуся тому с большим трудом:
   - Дорогой инспектор, разве тюрьма, ежедневные унижения, грязь,  идиотизм,
царящая тут бесчеловечность, которые отличают всю систему  правосудия  нашей
нации, не доказывают мою правоту? По-моему, это точная картина нашего мира.
   - Вы подстрекаете к жестокости.
   - Все это укладывается в рамки легкомысленных кутежей, в жизни я  никогда
не делал того, о чем писал  в  своих  сочинениях.  Нужно  уметь  отличать  в
сочинении вымысел от действительности. Я никогда  не  был  ангелом.  Но  мои
преступления до смешного ничтожны по сравнению  с  теми,  какие  совершаются
каждый час правящей верхушкой этой страны.
   - Это всего лишь отговорки.
   - Я и не ждал, что вы меня поймете.
   - Если вы такой  противник  несправедливости,  расскажите  мне,  кто  тот
убийца, о котором вы писали. Кто лишил жизни того невинного человека?
   - Это вымышленный персонаж.
   - Нет, не вымышленный. Убийца расправляется со своими жертвами  необычным
способом, он определенно знаком с  правилами  трупосечения  и  анатомией.  Я
расследую пять  очень  похожих  убийств,  совершенных  в  Париже.  За  этими
преступлениями и тем убийством, которое описано в вашей истории, стоит  один
и тот же человек. Оно случилось на самом деле.
   Маркиз молчал, но Рамон вдруг понял, что маркиз знает, о ком идет речь.
   - Скажите мне, кто этот убийца.
   - Нет.
   - Вы заставляете меня подозревать вас.
   - Вы знаете, что это не я.
   Рамон выпрямился:
   - Как вы можете защищать того, кто убивает себе подобных?
   - Зачем мне кого-то защищать?
   Рамон наклонился через стол:
   - Помогите мне, маркиз. Помогите себе. Скажите, как найти этого человека.
Сделайте так, чтобы он понес наказание и больше никого не убил. Поймите,  вы
совершаете ошибку, непоправимую ошибку, отказываясь помочь мне.
   - Объясните, почему я должен верить в  систему  французского  правосудия.
Выпустите меня отсюда, дайте мне хотя бы минимальное основание поверить, что
вы стремитесь к справедливости, тогда  я  помогу  вам.  Но  если  вы  будете
держать меня взаперти, как бешеную собаку, будете сутками терзать меня своим
молчанием, то я отвечу вам тем же.
   Рамон встал так резко, что стул закачался и упал.
   Тюремные ворота отворились, и Рамон оказался  в  темноте.  Он  направился
через зеленую лужайку к своей карете,  но  вдруг  остановился  среди  темных
стволов. Обернулся и посмотрел на величественный замок Венсен, на его  белые
башни, высившиеся над камерами. Он попытался отыскать камеру номер шесть,  в
которой томился маркиз. Ты от меня не уйдешь, подумал он с холодным  гневом.
Ты расскажешь всю правду, даже если мне придется прибегнуть к старому методу
и статье 146 от 1539 года. Я позабочусь,  чтобы  тебя  привязали  к  дыбе  и
пытали огнем, пока ты не заговоришь.
   Но  потом,  когда  он  сидел  в  своей  комнате  и,  глядя   в   темноту,
прислушивался  к  тревожным  звукам  вдали,  он  вдруг  подумал,  что  опять
заразился чужим образом мыслей. Злость, которую он  испытал,  покинув  замок
Венсен, была не его, это была злость убийцы.
   На следующий день рано утром Рамон  пришел  к  мадам  де  Сад.  Он  долго
разговаривал с нею, но она крайне неохотно сообщала ему какие-либо сведения.
Он спросил, знакомо ли  ей  имя  Латур-Мартен  Кирос,  но  она  отрицательно
покачала головой. Когда же он спросил, не знал ли ее муж этого человека, она
сказала,  что  никогда  не  слышала  этого  имени.  Рамон  объяснил  ей  всю
серьезность дела и наконец показал новеллу, написанную де  Садом.  Он  ждал,
что мадам Рене будет шокирована, но она прочитала ее с полным  спокойствием.
Отложив  рукопись,  маркиза  сделала  лишь  несколько   чисто   литературных
замечаний и указала на стилистические неточности. Рамон объяснил ей, что, по
его мнению, де Сад был свидетелем  этого  убийства,  но  она  только  пожала
плечами.
   Он посетил Гофриди, адвоката де Сада,  который  охотно  рассказал  ему  о
знакомствах маркиза. Но и Гофриди тоже никогда не  слыхал  этого  имени.  Он
полагал, что это, скорее всего, один из многочисленных слуг маркиза.
   Мадам де Монтрёй подтвердила Району, что у маркиза  был  лакей  по  имени
Латур. Но затем сия строгая дама сказала, что Латур умер от тифа.
   Со смешанным чувством инспектор  Рамон  доложил  начальнику  следственной
службы, что хочет закрыть это дело.

6. ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК

   Я слышал каждое слово инспектора. Через дверь  буфетной  видел  застывшее
лицо мадам, руки полицейского, листавшие рукопись.
   Как описать то, что я услышал?
   Я как будто снова упал с крыши. Как будто снова летел в воздухе. Я видел,
как губы полицейского произносят слова из новеллы маркизы.

   "...сцена, увиденная мною случайно, поразила меня в самое  сердце  и  все
время стояла перед глазами".

   К горлу подступила тошнота.

   "Невысокий палач держал в руке скальпель и невозмутимо трудился над  тем,
чтобы обезглавить свою жертву".

   Я скорчился в буфете, меня вырвало.
   Лежа в кровати, я думал, что мне надо уехать из Франции. Может,  я  смогу
продолжить работу в Италии? Но у меня не было сил даже покинуть  комнату.  Я
ощупал свои напряженные  мышцы.  Стал  щипать  себя.  На  животе  оставались
красные метки.
   Закрыл глаза. Но сон не шел. Я видел  перед  собой  графа  Рошета  и  его
гнедую лошадь. Бежал за ним через лес. Догнал его уже на  лугу.  Я  думал  о
столбах. О скальпеле. О нервных волокнах. О погасшем солнечном  свете.  И  о
маркизе, прятавшемся среди веток. О его  глазах,  скрытых  листьями.  О  его
взгляде. Таинственном взгляде, который с тех пор повсюду преследовал меня  и
доводил до безумия.
   Поляна недалеко от Шамбери - место,  где  приносятся  жертвы.  Я  кое-что
потерял там. Одна только мысль о взгляде маркиза заставляет меня холодеть. Я
не сплю уже четвертые сутки.  Сменяя  друг  друга,  передо  мной  проносятся
картины. Граф Рошет. Его лошадь. Скальпель. Нервные волокна. Столбы. Деревья
вокруг поляны. Взгляд. На пятый день я выхожу из  комнаты.  Иду  в  дровяной
сарай. Нахожу там топор. Кладу руку на колоду. Мои руки  всегда  так  хорошо
меня слушались. Левая кисть лежит на  колоде.  Почувствую  ли  я  боль  хоть
теперь? Я перевожу взгляд с топора на колоду. И поднимаю топор.
   Кровь заливает колоду, пачкает мои панталоны. Кисть  падает  на  землю  к
моим ногам. Пальцы еще шевелятся. Мне становится дурно. Но  рука  ничего  не
чувствует, болтается из стороны в сторону. От слабости  у  меня  подгибаются
колени, однако боли я так и не  познал.  Земля  под  ногами  ходит  ходуном.
Наконец я падаю.
   Я пришел в себя уже после того, как  меня  осмотрел  доктор.  На  обрубок
наложена плотная повязка. Мадам Рене и Готон стоят в моей комнате. Их фигуры
кажутся мне удлиненными и соблазнительными. Они не  знают,  что  сказать,  и
повторяют слова доктора. Я с улыбкой слушаю их.  Они  говорят  об  опасности
гангрены. О том, что повязку следует менять два раза в день. И  о  том,  что
мне будет больно. Я улыбаюсь им. В ту ночь я заснул, ни разу не  вспомнив  о
той поляне.
   Утром ко мне пришла Готон. Она такая трогательная. Села на край  кровати.
Нервничала. Несла какую-то чепуху. Наконец спросила о  моей  руке,  как  это
случилось. Я сказал, что это был несчастный случай. Воцарилась тишина.
   - Несчастный случай?
   Я улыбнулся ей.

***

   Письма от маркиза стали приходить чаще. Иногда мадам Рене читала  их  мне
вслух, словно это могло развеять ее тоску по мужу.
   Он заверял ее  в  своей  невиновности.  Признавался,  что  слишком  любил
женщин, винил себя и в соблазнениях,  и  в  легкомысленных  извращениях,  он
писал: "Я либертен, но не преступник и не убийца".
   Что я мог сказать? Кроме его слов, у меня не было ничего.
   Просидев какое-то время в тюрьме, маркиз начал терять рассудок, он  делал
странные намеки на цифры. 8, 15, 23. Что за ними  крылось?  Может,  это  был
обратный счет дней, оставшихся до его освобождения? Или он  намекал  на  то,
что случилось в Савойе? Я часто думал об этом. Но не хотел знать  ответа.  Я
бы никогда не осмелился спросить у него, что он видел на самом  деле,  но  я
мог искать объяснения в его письмах.
   Пришлось углубиться в записные  книжки,  которые  он  прислал  мне.  И  я
буквально утонул в море слов.
   Когда я переписывал набело его рукописи, мне удавалось не  думать  о  том
взгляде. Переписывание было для меня своего рода искуплением. Я  выводил  на
бумаге его слова, и тогда он переставал смотреть на меня. У нас с ним тайный
уговор, думал я.
   Я совсем поседел. За несколько  недель  у  меня  не  осталось  ни  одного
черного волоса. Жалел ли я об их черном цвете? Нет. Мне было  даже  приятно,
что я перестал быть брюнетом. Мне нравилась седина.
   Все дни я сидел, склонившись над рукописями маркиза.  Часы  перетекали  в
строчки. Мне не хотелось выходить  из  дома.  Пока  я  сидел  за  письменным
столом, мысли мои работали четко и  точно,  и  я  хорошо  знал,  что  должен
делать. Мадам Рене и Готон своими женскими уловками пытались отвлечь меня от
работы, им хотелось с моей помощью приблизиться к маркизу, но  переписывание
было моим целибатом. Моей добровольной тюрьмой.
   Маркиз  присылал  мне  письма,  в  которых  приказывал  делать  кое-какие
исправления или начинать новую  работу.  Открывая  очередное  письмо,  я  со
страхом ждал, что найду в нем рассказ о том,  что  случилось  в  Савойе.  Но
предчувствие говорило мне, что он не напишет про это.
   Время от времени тюремное начальство запрещало маркизу писать, и тогда он
тайно присылал мне свои рукописи в тонких  пронумерованных  рулонах.  Иногда
бывало трудно понять, что за чем следует. Но я никогда не спрашивал у  него.
Я вносил исправления и поправки по своему усмотрению,  мне  было  ясно,  что
настоящая тюрьма маркиза  -  именно  эти  сочинения,  его  фразы  напоминали
каменные стены, прилагательные томились в них, а абзацы, как крепостные рвы,
окружали заточенное в темницу действие; тогда я открывал в тексте  крохотные
люки и впускал туда свежий воздух. Это был мой способ общения с маркизом.
   Я не чувствовал себя несчастным в своей добровольной тюрьме. Скорее, даже
испытывал  удовлетворение.  Набросок  романа,  при