глупое  поведение.  Он  чувствовал  некую
духовную связь с де Садом. Воображал, будто он похож на маркиза,  будто  это
не маркиз, а он, широкоскулый Латур, сидит в карете, наклонившись вперед,  и
язвительно  говорит,  говорит,  говорит   об   аббатах   и   судьях.   Латур
прислушивался  к  словам  де  Сада,  к  его  манере  говорить.  Следил,  как
поворачивается из стороны в сторону его плотная фигура, и мысленно  повторял
его движения, словно артист, который, готовясь к роли, изучает живую модель.
4. КАТАЛОГ ЛАТУРА

   Я стою у каменного парапета и  смотрю  на  поля.  Солнце  зашло,  но  над
Эшофуром небо еще темно-багровое. Скоро я лягу в свою  постель  и  дам  волю
воображению. Представлю себе молодую женщину с красивой формой черепа, узоры
ее мозга.
   Я вернулся в Нормандию. Отсюда до Онфлёра всего день  пути.  Проезжая  по
густым лесам, мы с маркизом молча смотрели на дорогу. После Эгля мы проехали
несколько миль на север в сторону Шербура. Я узнавал  старые  запахи.  Запах
Ла-Манша,  соленый  и  сладковатый.  Наслаждался  ароматом  леса.  Яблоневых
цветов.  Вдыхая  запах  гниения,  я  думал:  под  этой  приятной   на   глаз
поверхностью лежат тысячи мертвых морских животных.
   Маркизу велено держаться подальше от  Парижа.  Маркиз  боится  Венсенской
тюрьмы, он не выносит заключения. Пребывание у тестя и тещи само по себе уже
достаточное наказание, говорит он. Я думаю о дамах Монтрёй. Мадам Монтрёй  и
ее  дочь  Анна-Проспер  (маркиз  говорит  о   ней   с   неизменным   теплом)
представляются  мне  сказочными  созданиями.  Я  понимаю,  что   с   детским
любопытством  и  страхом  жду  встречи  с  ними.  Это  прекрасные  люди.  Их
добропорядочность,  мораль  и  утонченность  -  следствие   не   только   их
принадлежности к дворянству. Мадам де  Сад  уехала  раньше  нас,  чтобы  все
приготовить к  приезду  мужа  и  предупредить  свою  семью  о  его  нелегком
характере. Кажется, я возлагаю слишком  большие  надежды  на  то,  что  меня
ожидает.
   Поместье семьи Монтрёй с домом из простого белого камня лежит на холме  у
кромки леса. Отсюда открывается вид на поля и небольшой городок. В ясные дни
мне видны гребни холмов Нижней Нормандии. Поместье окружено живой изгородью.
В первую ночь я задыхался, мне было  нечем  дышать.  Неприятное  чувство.  Я
встал с кровати и постоял у окна, глядя на лес и поля. На какое-то мгновение
я словно вернулся в Онфлёр, в  дом  Бу-Бу,  и  смотрел  на  лес,  где  между
стволами иногда мелькал олень.
   Здесь я прилежно выполняю свои обязанности.  Мадам  де  Монтрёй,  хозяйка
дома, сурова. У нее строгий голос. Она маленькая и замкнутая, лицо ее ничего
не выражает. Я уже раскусил ее.  Она  равнодушна  к  страданиям  других,  но
требует сострадания к своим недугам. Спина,  бедра.  Головная  боль.  Каждую
неделю у нее появляется новая болезнь.  По-моему,  она  немного  влюблена  в
своего зятя. Она порхает вокруг него. Смеется. Он внимателен к мадам, делает
ей комплименты, флиртует с ней. К сожалению, мне кажется, что это не  только
игра. Маркизу хочется овладеть ею.
   Эта дама слишком печется о  семье,  власти,  деньгах  и  репутации  своих
дочерей. Но она отгорожена от внешнего мира. Ей неприятно, что  в  голове  у
нее царит тишина. В ее голосе слышится  отчаяние,  оно  заметно  в  пальцах,
сжимающих бокал с вином, который она подносит к губам. В глазах, следящих за
движением солнца над городком. Ей хочется еще большей  власти.  Во  сне  она
похожа на мумию. Взгляд ее настолько проницателен, что порой мне  становится
страшно: она знает, что я о ней думаю.
   По ночам я рисую голову мадам де Монтрёй.

***

   - Зачем ты пресмыкаешься перед этими людьми?
   - Неужели у тебя нет чувства собственного достоинства?
   - Можно хотя бы одеваться более привлекательно.
   Мой господин - тиран. Он помыкает женой. Но мадам  де  Сад  не  жалуется.
Мадам Рене - добрая женщина, но чем она добрее, тем больше сатанеет  маркиз.
О, как он наслаждается, мучая ее, но не страшно, не слишком  сильно.  И  она
принимает эти мучения, как другие принимают заботу. Каждую минуту  она  ждет
боли,  маленьких  болезненных  уколов,  которые   в   ее   глазах   являются
подтверждением его любви. Она так печальна. Так любит свою печаль. Ее муж  -
мастер доставлять огорчения. В ее униженном теле он видит самого себя. Но  я
знаю, о чем она думает. Единственное, чего ей хочется, - это прижаться щекой
к груди мужа и думать, что их любовь - это тайна. Мне хочется  обнять  мадам
Рене, погладить ее по щеке, но ведь это невозможно. Когда мне  кажется,  что
мадам сейчас не выдержит... что ее  круглое  личико  вот-вот  зальют  слезы,
маркиз прижимает ее к себе, ласкает и шепчет ей нежные признания:
   - Божественная кошечка, ты все, что у меня есть.
   Теперь он обратил внимание на младшую сестру мадам Рене  Анну-Проспер,  и
мадам Рене кружит над этой возможной изменой, как  пчела  над  ложкой  меда.
Анна-Проспер избалованна, она так же заносчива, как ее мать. Но она красива.
Рядом со старшей сестрой она кажется еще красивее. Я убеждаю себя,  что  она
мне не нравится, но не  могу  удержаться  и  исподтишка  изучаю  ее  тело  и
строение черепа. Смотрю на нее словно издалека, на мне старый сюртук маркиза
и  его  стоптанные  сапоги,  я  наблюдаю  за  ней.  Ночью  я   рисую   череп
Анны-Проспер. Здесь у маркиза не много  удовольствий:  флиртовать  с  тещей,
дразнить ее жалкого мужа и мучить мадам Рене. Не считая этого,  он  вынужден
соблюдать правила игры, обязательные для всех. Мадам де Монтрёй  не  терпит,
чтобы их нарушали. Поэтому маркиз переодевается к обеду. Соблюдает за столом
необходимый этикет. Восхищается умом мадам, ее вкусом и  так  далее  и  тому
подобное. Он сопровождает дам в церковь.  Не  богохульствует.  Не  выступает
против религии. Он очарователен. Все очень прилично. И достойно благородного
семейства.
   У них есть все: роскошные залы, будуары, комоды, китайские  вазы,  ванные
комнаты, пахнущие ландышем.
   Но радость?
   Радость принадлежит мне.

***

   Я помогаю маркизу распаковать книги,  которые  он  привез  с  собой.  Два
полных сундука. Он о чем-то думает, пока  мы  расставляем  книги  на  полках
строго по алфавиту. Раннее утро, сыплет частый дождь. Звук дождя  убаюкивает
нас, все словно притихло. От  этого  неяркого  света  лицо  маркиза  кажется
синеватым. Когда книги расставлены, он садится в кресло. Смотрит на  меня  и
спрашивает, люблю ли я читать. Что именно? Понимаю ли прочитанное?
   Сейчас он мой  товарищ.  Обнимает  меня  за  плечи.  Смотрит  на  меня  с
нежностью. Говорит, что мне нечего бояться.
   Мы сидим в креслах и читаем. Маркиз учит  меня  думать,  рассказывает  об
истории философии, о поэтах  и  драматургах.  Мы  читаем  Ламетри    -  "Человек-машина".
По словам маркиза, это важная книга. Ламетри считает, что природа  живет  по
собственным законам. Во Вселенной все определено и необходимо, а добро и зло
лишь элементы этой необходимости.
   - Ни добра, ни зла не существует,  Латур.  Зло  так  же  необходимо,  как
добро. Природа безразлична.
   Я осмеливаюсь возразить ему:
   - Но разве не важно, чтобы дети учились стремиться к добру и бороться  со
злом?
   Маркиз не слушает. Его вдруг охватывает раздражение, он встает  и  ставит
книгу обратно на полку. И молча покидает библиотеку.
   Я уверен,  что  это  наш  последний  разговор  о  книгах.  Однако  спустя
несколько дней он приходит в мою комнату и кладет мне на  постель  несколько
сочинений.
   Тем же вечером за ужином он заводит спор с мадам де Монтрёй. Он заявляет,
что охарактеризовать человека можно, лишь опираясь на научные  наблюдения  и
эксперименты. Мадам говорит о воле Божией. Они не слушают друг друга. Каждый
ведет свой монолог. У маркиза голос громче, чем у нее.  Он  утверждает,  что
человек - это машина, которая подчиняется своим импульсам и желаниям.  Глупо
пытаться отрицать эти импульсы. Человек должен следовать своим  склонностям,
иначе он не может, кричит маркиз, глядя на мадам. Наконец он подзывает  меня
и просит подтвердить постулаты Ламетри. Я горд, но в то же время мне стыдно.
***

   Анна-Проспер пришла ко мне ночью. В красивом пеньюаре. При лунном  свете.
Лицо у нее золотистое. Я ложусь на кровать,  пытаясь  не  смотреть  на  нее,
предоставляю ей самой вести разговор.  С  закрытыми  глазами  выслушиваю  ее
вопросы о моем господине. Говорю:
   - На это я не хочу отвечать.
   Или:
   - Мне об этом ничего не известно!
   Или:
   - Знала бы мадам, о чем вы меня спрашиваете!
   У нее действительно красивая форма головы. Анна-Проспер мне не  нравится.
Но голова у нее красивая. Высокий лоб, вдавленные  виски.  Большой  затылок.
Совершенное строение черепа.
   За окном луна.
   У луны нет тайн. Говорят, будто она внушает нам чувство сопричастности  и
влюбленности. Но ведь я знаю:  влюбленность  не  что  иное,  как  переодетая
похоть, желания слизистой оболочки, извечная потребность тиранить  ближнего.
Если бы кто-то мог убрать луну, он оказал бы благодеяние человечеству.
   Я утешаюсь со швейцарской служанкой по имени Готон.  Она  слишком  глупа,
чтобы понимать, насколько я некрасив. Она говорит, что я добрый. Ей кажется,
будто я заботлив и добр только потому, что я  объясняюсь  ей  в  любви.  Мой
господин утверждает, что опасно не отличать своих интересов от чужих: "Иначе
очень скоро ты превратишься в раба того, кто говорит, что любит тебя больше,
чем себя". Но у Готон горячая кожа и красивые раскосые глаза. От нее  пахнет
имбирем и карамелью. У меня не возникает желания  мучить  ее.  Это  меня  не
возбуждает.
   Вместо этого я представляю себе дочь  садовника.  По-моему,  она  немного
похожа на Анну-Проспер. У  нее  такой  же  высокий  лоб.  И  красивая  линия
затылка.
   Ночью я сижу и рисую голову девочки.

***

   Меня вдруг осенило. Я пошел к господину и рассказал ему, что Анна-Проспер
ночью  приходила  ко  мне  в  комнату  и  расспрашивала  о  нем.  Прекрасная
возможность соблазнить ее, правда? - сказал я. Заманить невинную девушку  на
опасный путь, что может возбудить сильнее, чем  это.  Маркиз  тут  же  начал
строить планы.
   Проходя через сад, я увидел у садовника свет. Девочка стояла  у  окна  и,
высунув голову, звала кошку, сидевшую на ветке. Я присел на корточки и  стал
изучать девочку. На меня нахлынули фантазии. Неожиданно для себя я  оказался
под самым окном. Так близко, что мне стали видны все жилки у нее на  шее.  Я
чувствовал ее запах. Она отошла от окна, а я еще  долго  сидел  там,  закрыв
глаза. Кожа у нее белая, как земля, покрытая инеем. Она такая  юная.  В  ней
есть что-то печальное.
   Кости черепа у  такого  ребенка  слишком  мягкие,  чтобы  их  можно  было
расколоть, и слишком тонкие, чтобы их пилить. Такие кости разрезают большими
ножницами.
   - Зимой ей стукнет десять, - сказала садовница, когда я как-то  заговорил
с ней о ее дочери. Я наблюдал, как женщину обдала волна гордости: на  висках
у нее выступили красные точки, она удовлетворенно вздохнула, и только  потом
я обнаружил, что садовницу больше интересуют ее розы, чем игры девочки.
   Все-таки я дрянной человек. Нынче ночью я  стану  предаваться  фантазиям.
Всякий раз, когда я вижу то, что вижу, у меня  возникает  чувство,  будто  я
взмываю ввысь. Утром я не нахожу себе места.

***

   Я передал Анне-Проспер письмо от маркиза. Несколько сладких  фраз  об  их
первой встрече. Она покраснела и быстро ушла. На другой день она сунула  мне
ответ. Анна-Проспер пишет как камеристка.
   "Ваши слова так галантны, дорогой зять, однако могу ли я доверять вам? Не
знаю, что думать о вас,  но  у  меня  требовательное  сердце,  и  я  слишком
чувствительна к таким словам..."
   Начался обмен посланиями.
   Но радость испытывал только я.

***

   Им стало трудно скрывать свои чувства. Последнее письмо Анны-Проспер было
очень трогательным. Время их торопило.  Утром  я  подслушал  разговор  между
мадам Монтрёй и ее супругом. Она во что бы  то  ни  стало  хотела  отправить
Анну-Проспер к тетке. Мадам опасалась  за  нравственные  устои  дочери.  Час
пробил.
   Я сжег письмо Анны-Проспер и сейчас, сидя с пером маркиза в руке, все еще
чувствую запах пепла. Как бы  он  ответил  на  такое  послание?  Что  в  нем
всколыхнулось бы? Острое желание, которое способно  опустошить  все  вокруг?
Или только самодовольство? Я написал  несколько  строк  о  красивой  походке
Анны-Проспер. Ее дыхание "чище, чем  цветок  яблони".  От  имени  маркиза  я
предлагаю ей встретиться в конюшне ночью накануне ее отъезда, прошу прощения
за дерзость, пишу несколько слов о бьющихся сердцах и заканчиваю письмо так:
"Надеюсь увидеть вас..."
   Я все продумал. После операции я положу ее тело в тележку  для  навоза  и
сверху  чем-нибудь  прикрою.  Завтра  утром  садовник  свободен,  я   должен
поработать за него. Не думаю, что стану препарировать  труп.  Просто  высушу
голову, сохраню и буду иногда изучать форму  черепа.  Я  с  нетерпением  жду
нашей встречи.
   Полночь. Достаю из шкафа плащ и шляпу маркиза. Я научился  подражать  его
походке. Спрятавшись в углу за лошадьми, я жду ее. Меня терзает  нетерпение.
Я  сразу  услышу  ее  легкие  шаги.  Представляю  себе,  как  она  испуганно
оглядывается по сторонам. Красивые глаза сверкают. Вот она подбегает ко мне.
Приникает всем телом.
   Я прикрываю лицо плащом маркиза.
   Мечтаю, как прикоснусь к ее коже. Прижмусь губами  к  шее.  На  шее  кожа
особенно нежная. Как пахнет женщина, которую жаждет мужчина, как вообще  все
женщины или иначе? Есть ли у любви свой особый запах?
   Я жду.

***

   Ничего. Ни  легких  шагов.  Ни  пугливой  влюбленности.  Ни  подавляемого
желания. Ни позорного наслаждения, которое она должна испытать, прижимаясь к
мужу своей сестры и шепча ему, что он должен пощекотать ее своим кнутом.  Ни
румянца смущения. Ни похотливых стонов. Ни даже разоблачения: она просто  не
пришла. Я оскорблен. За своего господина.

***

   Все,  что  я  пишу,  подчинено  одному  великому  королю.  Мозгу.   Центр
способностей к языку скрыт  между  желудочками  мозга.  У  крабов  и  других
черепнокожих мозга нет. Орган, который управляет их чувствами и  движениями,
расположен в грудной клетке. В древние времена считалось, будто люди  думают
сердцем. Но человеческий мозг - сложная машина. Этот лабиринт не уместится в
сердце.
   Дочку садовника так и не нашли. Я  препарировал  ее  при  свете  луны.  И
раскидал части трупа по всему поместью. В своей комнате я вскрыл ее череп  и
рассек его "грецкий орех" на тонкие пластинки.
   Должен   признаться,   мне   было   трудно   в   столь   незрелом   плоде
идентифицировать центры, названные Рушфуко. Извилины  были  слишком  малы  и
тесно переплетались друг с другом. В комнате не хватало света. И конечно,  я
мог работать только  ночью.  Что  само  по  себе  было  досадно.  Как  можно
заниматься настоящей научной работой при таком свете?

***

   Париж. Меня поражает, как хорошо организован этот город. Но  мне  стыдно.
Париж  напомнил  мне  о  моей  цели.  Я  позволил  себе  отвлечься  от  нее,
предпочесть  ей  другое.  То,  что  случилось  в  Эшофуре,  не  должно  было
случиться.  Я  больше  не  должен  уклоняться  от  намеченной  цели.  Должен
придерживаться последовательности имен в списке Бу-Бу.
   Нельзя позволять себе увлекаться другим. Моя  власть  над  этими  людьми,
которые не знают меня и лишь  на  короткий  миг  увидят  мое  лицо,  слишком
хрупка. Властью нельзя одарить. Человек сам создает ее. А то,  что  создано,
можно и потерять. Надо быть осторожным.
   Надо работать более научно. Точно. Хладнокровно. И терпеливо.
   Утром моя постель полна черных волос. Я смотрюсь в зеркало. У меня выпали
волосы на левой стороне головы. Неужели  я  лысею?  Почему  только  с  одной
стороны? Я собираю волосок за волоском, и сжигаю их. Трясу одеяло до  ломоты
в руках. Осторожно провожу пальцами по своим  волосам.  Они  стали  редкими,
странными.
   В Journal de Paris я прочитал, что графу де Рошету требуется слуга в  его
дом в Савойе.  Граф  постоянно  фигурирует  в  скандальных  хрониках.  Он  -
донжуан,  выпивоха  и  задира.  К  тому  же  он  обладает  одним  интересным
качеством. Говорят, он имеет склонность к определенным экспериментам.  Любит
строгих дам из борделей. Любит стегать  их  плеткой.  В  списке  Бу-Бу  граф
значился на четвертом месте,  он  любопытный  объект  для  моих  наблюдений.
Возникает  вопрос:  откуда  граф  раздобыл  деньги,  чтобы   отправиться   в
путешествие, если еще совсем недавно был на такой  мели,  что  ему  пришлось
занимать их у провинциальной ростовщицы? Как мне попасть в Савойю?

***

   Скончался отец маркиза, граф де Сад. Le  grand  seigneur.  Теперь  маркиз
унаследует титул отца. Будет называться граф де Сад. Но он  горюет.  Он  все
пьет, пьет и  ходит  по  дому,  что-то  бормоча  себе  под  нос,  его  мучит
раскаяние, он говорит, что никогда не знал своего отца. В доме беспорядок. Я
лежу и мечтаю. Однажды утром он приходит ко мне. Останавливается в дверях.
   - Что подать месье, чаю или шоколаду? - спрашивает он.
   Я встаю. Полоски света, пробиваясь сквозь ставни, падают на  маркиза.  На
нем мое платье, он играет роль лакея. Несколько дней мы продолжаем эту игру,
меняемся ролями, словно нас поменяла местами сама  природа.  Я  не  чувствую
себя господином. Мне не хватает смелости. По-моему, он видит меня  насквозь,
это меня раздражает. Я браню его. Однажды утром, застав  маркиза  спящим  на
кушетке, я бью его палкой. По спине, по голове. Он плачет,  как  ребенок,  и
мне приходится обнять его.
   Когда игра наконец кончилась и я получил обратно свое платье, строй  моих
мыслей изменился. Теперь всякий раз, когда маркиз показывается в  дверях,  я
вздрагиваю, словно вижу искаженное отражение самого себя.
   Я сижу в библиотеке маркиза и читаю Декарта. Тело - это машина.  Я  читаю
раздел "Человек", часть два - "Как  работает  человеческая  машина".  Статья
шестнадцать. Нервы в человеческой машине можно сравнить с трубами  фонтанов,
читаю я. Управляемые моторами, они пронизывают все тело. У этой машины  есть
разумная душа, и она находится в мозгу.  Она,  как  служитель  при  фонтане,
управляет машиной.
   Второй в списке Бу-Бу - владелец текстильной фабрики живет  наискосок  от
церкви Святой Магдалины. Каждое  утро  я  стою  у  окна  и  смотрю,  как  он
прихрамывая выходит из своего дома. Он  опирается  на  трость  с  серебряным
набалдашником. Медленно подходит к воротам  сада  и  садится  в  ждущую  его
карету.  Лицо  его  морщится  от  боли.  На  нем  написано   раздражение   и
нетерпеливость.
   У страдающих людей центр боли должен быть больше, чем у остальных. Такова
логика.
   Все мои мысли только о владельце текстильной фабрики месье  Жаке.  Я  уже
решил, что заберу его мозг. У меня разработан блестящий план. Я даже  смеюсь
от радости, но мне кажется, что я смеюсь слишком громко, не следует смеяться
наедине с собой. Это неприлично для слуги в  таком  доме.  Надо  быть  более
осторожным.

***

   Месье Жак живет один. Он человек состоятельный, но живет просто.  Одинок.
Зато у него есть собака. Его фабрика на Фобур-Сент-Антуан не  очень  велика.
Он не здоровается с рабочими. Почему он занимал  деньги  у  Бу-Бу?  Этого  я
никогда не узнаю, да это и не важно. Одетый нищим, я сижу  в  тени  напротив
его дома и думаю, что месье Жак  -  измученный  и  неудовлетворенный  жизнью
человек. Он невысок и худ. Руки у него, как у ребенка. По-моему, он  пережил
какой-то несчастный случай. На руках у месье Жака шрамы.  Ожоги  от  пожара?
Глаза у него большие, взгляд бегающий, отчего он всегда выглядит испуганным.
   Наконец ночью через чердачное окно я проникаю к нему в дом,  идет  дождь.
Весь мокрый, я открываю дверь спальни. Убиваю  собаку,  глубокий  разрез  по
диагонали перерезает сразу и шейную артерию, и дыхательное горло. Месье  Жак
вскакивает с кровати. Он ра