: мы не отказываемся...

     - Словом, это - бездарно, все ваше поведение с Мариной, без-дарно. И даже преступно. Вы,
когда весь двор был полон солдатами - не разбудили ее среди ночи? Не просунули ей в щель
какие-то идиотские мемуары и портреты - и целую мальтийскую шпагу?

     - Но Марина Ивановна сама говорила, что если в случае...

     - Я знаю, что - сама. А вы - пользуетесь. А если бы ее - расстреляли?

     (Отец молчит и тяжело сопит, внутренне со всем согласный.)

     - Словом, помните: я сейчас уезжаю. Но я вернусь. И если я узнаю, что вы - вы меня поняли? я
наведу на вас беду - болезнь - и тиф, и чесотку, и что угодно - я вас просто прокляну.

     (Нужно сказать, что после этого поляки присмирели, а впрочем, с первыми холодами - съехали.
Прибавлю, что они были неплохие люди, а я - большая дура.)

     =========

     Сидим наверху, на диване Володиного прощания. Комната вся в косых лучах - слез.

     - Марина, я очень странно себя чувствую - точно я уже умерла и посещаю места... - Марина, а
граммофон - еще играет?

     - С тех пор не заводила, Сонечка.

     - И Володечки нет. Не то, что нет - его ведь часто не было - а вот то, что не войдет...
Только неделя как уехал? Жаль...

     ...Если бы я знала, что все так будет ужасно, я бы может быть не пришла к вам в первый раз?

     Это сюда кот к вам лазил, в дыру в окне? Каждую ночь - в котором часу? Марина, может быть
это моя смерть была - он ведь валерьянкой пах? - когда умирают, ведь тоже пахнет эфиром...
Потому что зачем ему было лазить, раз нечего было есть? Он за мной приходил, Марина, за
нашей смертью, за концом этого всего... Такой светло-светло-серый, почти совсем невидный -
как рассвет? И весь в слюнях? О, какая гадость, Марина, какая гадость! Ну, конечно, это был
не-кот, Марина - уже по вашей покорности... А я в эти часы не спала и плакала, ужасно
плакала, Марина, по вас, по мне...

     ...Марина, если вы когда-нибудь узнаете, что у меня есть подруги, подруга, - не верьте: все
тот же мой вечный страх одиночества, моя страшная слабость, которую вы никогда не хотели во
мне признать.

     И - мужчина - не верьте. Потому что это всегда туман - или жалость - вообще самозабвение.

     Вас же я любила в здравом уме и твердой памяти и все-таки любила - безумно.

     Это, Марина, мое завещание.

     =========

     ...Завещаю вам Юру, он не такой ничтожный, какой даже нам кажется, не такой бездушный... Я
не знаю, в городе ли он сейчас, у меня был только час, и этот час - ваш - и я не смею
просить вас... Марина! Я не смею вас просить, но я буду вас умолять: не оставьте Юру! Вы
иногда о нем с добротой - хоть думайте... А если зимой встретите (я, конечно, осенью
вернусь), скажите ему, но только не прямо - он этого не любит - ну, вы - сумеете! - что если
я даже выйду замуж, он из ангелов все-таки мой любимый...

     А Володю бы я всю жизнь любила, всю жизнь любила, но он не мог меня любить - только целовать
- да и то (чуть рассмеявшись) - как-то нехотя, с надсадом. Оттого и целовал так крепко.

     У вас чувство - он когда-нибудь вернется?

     =========

     ...И Алечки моей нет... Передайте ей, когда вернется из своего Крылатского (какое название
чудесное!), что я бы такую дочку хотела, такую дочку - хотя я знаю, что у меня их никогда не
будет.

     Почему, Марина, мне все ваше пришлось полюбить, все до последней паутины в доме, до
последней трещины на доме? Чтобы все - потерять?

     ...Который час? Ах, это у вас - в ?Приключении? - она все спрашивает: который час? И потом
опять: который час? И никогда не слышит ответа, потому что это не ?который час?, а: когда -
смерть? Марина, нельзя все вернуть назад, взять и повернуть - руками - как реку? Пустить -
обратно? Чтобы опять была зима - и та сцена - и вы читаете ?Метель?. Чтобы был не последний
раз, а - первый раз?

     О, если бы мне тогда сказали, что все это так кончится! Я бы не только не пришла к вам в
первый раз, я бы на свет придти - отказалась...

     Но все-таки - который час, Марина? Это уже я - сериозно. Потому что меня к вам - не хотели
пускать, я еле умолила, дала честное слово, что ровно в четыре буду на вокзале...

     Марина, зачем я еду? Ведь я никого не убью - если не поеду? ведь - никто не умрет? Марина,
можете ли вы меня понять? Я сейчас уезжаю от вас, которая для меня - все - потому что дала
слово в четыре быть на вокзале. А на вокзале - для чего? Кто это все сделал?

     - Нет, Марина, не стуит рассказывать и времени уже нет. (Который час, Марина?) Было - как
везде и всегда было и будет без вас: - не было, я не была, ничего не было. Я сейчас (навзрыд
плачет) в первый раз за весь этот месяц - живу, последний час перед смертью - живу, и
сколько бы мне еще ни осталось жить, Марина - это был мой последний час.

     Встали, идем. Останавливаемся на пороге кухни:

     - И моей Ирины нет. Я знала, что ее нет, но как-то не ждала пустой кроватки... (Сама себе,
потерянно:) - Гал-ли-да`, Галли-да`...

     - Марина, я хочу пройти к вам - с фонарем проститься, с граммофоном... Ах, я забыла - там
теперь поляки и ?мокрое чистое? белье...

     - Марина! Не провожайте меня! Даже на лестницу! Пусть будет так, как в первый раз, когда я к
вам пришла: я - по ту сторону порога, вы - по эту, и ваше любимое лицо - во тьме коридора.

     Я ведь еду с ?второй партией? (смеясь сквозь слезы) - как каторжанка! Сонька-каторжанка и
есть. Я не могу после вас - остаться с ними! Я их убью или сама из окна выброшусь! (Тихо,
почти шепотом):

     От лихой любовной думки
Как поеду по чугунке,
Распыхтится паровоз,
И под гул его угрюмый
Буду думать, буду думать,
Что сам Черт меня унес...


     Марина! Как ужасно сбывается! Потому что это сам Черт меня уносит от Вас...

     Последние ее слова в моих ушах:

     - Марина! Я осенью вернусь! Я осенью вернусь!

     =========

     - Ну что, видели вашу Сонечку?

     - Сонечку? Когда?

     - То есть как - когда? Вчера, конечно, раз она вчера же уехала. Неужели она к вам не зашла?
Так вот она какая неверная.

     ?Не знаю отчего, мне вдруг представилось, что комната моя постарела... Стены и полы
облиняли, все потускнело; паутины развелось еще больше. Не знаю отчего, когда я взглянул в
окно, мне показалось, что дом, стоящий напротив, тоже одряхлел и потускнел в свою очередь,
что штукатурка на колоннах облупилась и осыпалась, что карнизы почернели и растрескались и
стены их темно-желтого цвета стали пегие.

     Или луч солнца, внезапно выглянув из-за тучи, опять спрятался под дождевое облако, и все
опять потускнело в глазах моих, или, может быть, передо мною мелькнула так неприветно и
грустно вся перспектива моего будущего, и я увидел себя таким, какой я теперь, ровно через
пятнадцать лет, постаревшим, в той же комнате, так же одиноким...?

     =========

     После первого удара, на который я ответила камнем всей подставленной груди, смертным холодом
сердца, бессмертным холодом лба - цезаревым (смеяться нечего!) - и ты, Брут? - в котором я
слышу не укор, а - сожаление, а - снисхождение: точно Брут - лежит, а Цезарь над ним -
клонится...

     Но сократим и скажем просто: я не поняла, но приняла - именно как принимают удар: потому что
ты - тело, и это тело было по дороге.

     До моего отъезда из России - в апреле 1922 года, то есть целых три года, я не сделала ни
одной попытки разыскать Сонечку, три года сосуществования с нею в одной стране я думала о
ней, как об умершей: минувшей. И это - с первой минуты вести, с последнего слога фразы: -
?Была и уехала?.

     ?Но, чтобы я помнил обиду мою, Настенька??

     Обиды не было.

     Я знала, что ее неприход - видимость, отсутствие - мнимость, может ли не придти тот, кто
тебе сопутствует, как кровь в жилах, отсутствовать - тот, кто не раньше увидит свет, чем
твоя сердечная кровь?

     И если я вначале как бы сердилась и негодовала, то только на поверхности - на поверхность
поступка, надеясь этим своим негодованием обратить все в обычное: отвратить - роковое. (Если
я на Сонечку рассержусь и обижусь - то значит она - есть.)

     Но ни секунды я в глубине своей души не поверила, что она - почему-нибудь не пришла, так -
не пришла, не пришла.

     И чем больше мне люди - сочувствовали: ?неблагодарность, легкомыслие, непостоянство? - тем
одиноче и глубже я - знала.

     Я знала, что мы должны расстаться. Если бы я была мужчиной - это была бы самая счастливая
любовь - а так - мы неизбежно должны были расстаться, ибо любовь ко мне неизбежно помешала
бы ей - и уже мешала - любить другого, всегда бывшего бы тенью, которую она всегда бы со
мною предавала, как неизбежно предавала и Юру и Володю.

     Ей неизбежно было от меня оторваться - с мясом души, ее и моей.

     =========

     Сонечка от меня ушла - в свою женскую судьбу. Ее неприход ко мне был только ее послушанием
своему женскому назначению: любить мужчину - в конце концов все равно какого - и любить его
одного до смерти.

     Ни в одну из заповедей - я, моя к ней любовь, ее ко мне любовь, наша с ней любовь - не
входила. О нас с ней в церкви не пели и в Евангелии не писали.

     Ее уход от меня был простым и честным исполнением слова Апостола: ?И оставит человек отца
своего и мать свою...? Я для нее была больше отца и матери и, без сомнения, больше любимого,
но она была обязана его, неведомого, предпочесть. Потому что так, творя мир, положил Бог.

     Мы же обе шли только против ?людей?: никогда против Бога и никогда против человека.

     =========

     Но как же согласовать то чувство радостной собственности, Сонечкиной, для меня,
вещественности и неотъемлемости, то чувство кольца на пальце - с этими отпущенными,
отпустившими, опустившимися руками?

     А - вот: так владев - можно было только так потерять. Читатель, помнишь? - ?или уж вместе с
пальцем...? Сонечку у меня оторвали - вместе с сердцем.

     =========

     Умный зверь, когда наступает смерть, сразу знает: то самое! - и не лечится травками. Так и
я, умный зверь, сразу свою смерть - узнала, и брезгуя всеми травками и поправками, ее
приняла. Не: Сонечка для меня умерла, и не любовь умерла, - Сонечка из моей жизни умерла, то
есть вся ушла внутрь, в ту гору, в ту пещеру, в которой она так провидчески боялась -
пропасть.

     Ведь все мое чудо с нею было - что она была снаружи меня, а не внутри, не проекцией моей
мечты и тоски, а самостоятельной вещью, вне моего вымысла, вне моего домысла, что я ее не
намечтала, не напела, что она не в моем сердце, а в моей комнате - была. Что раз в жизни я
не только ничего не добавила, а - еле совладала, то есть получила в полную меру - моего
охвата и отдачи.

     =========

     Сонечка была мне дана - на подержание - в ладонях. В объятьях. Оттого, что я ребенка
подержала на руках, он не стал - мой. И руки мои после него так же пусты.

     Каждого подержанного ребенка у нас отбирает - мать. У Сонечки была мать - судьба.

     =========

     Обида? Измена?

     Сонечкин неприход ко мне в последний раз был тот же Володин приход ко мне - в последний раз,
- вещь того же веса: всего существа. И значил он совершенно то же самое.

     Так, как Володя - пришел, она - не пришла, так же всем существом не пришла, как он - пришел.

     Сонечкин неприход ко мне был - любовь.

     Это был первый шаг ее отсутствия из моей жизни, первый час ее безмолвного потустороннего во
мне присутствия, в меня - вселения.

     Сонечка не пришла ко мне потому, что бы - умерла, просто изошла бы слезами, от всей Сонечки
- только бы лужица. Или сердце бы стало на последнем слоге моего имени.

     Володя пришел, потому что не мог расстаться, не простясь, Сонечка не пришла - потому что
проститься не могла.

     Но и по еще одному-другому - не пришла: Сонечка не пришла - потому что уже умерла.

     Так не приходят - только умершие, потому что не могут, потому что земля держит. И я
долго-долго чувствовала ее возле себя, почти что в досягаемости моей руки, совершенно так
же, как чувствуешь умершего, на руке которого не смыкаешь руки только потому, что этого - не
должно, потому что это опрокинуло бы все ведомые нам законы: от равного страха: встретить
пустоту - и встретить руку.

     Сонечки, в конце концов, мне стало только не слышно и не видно.

     =========

     ?Хлеб наш насущный даждь нам днесь...? Нет, она никогда мне не была - хлебом насущным: кто -
я, чтобы такое мне могло быть - хлебом насущным? Этого никогда бы не допустила моя
humilit?17. Не насущным хлебом, а - чудом, а такой молитвы нет: ?Чудо насущное даждь нам
днесь?. В ней не было ни тяжести насущного хлеба, ни его железной необходимости, ни нашей на
него обреченности, ничего от ?в поте лица твоего?... Разве Сонечку можно - заработать? Даже
трудом всей жизни? Нет, такое дарится только в подарок.

     Как Корделия, в моем детском Шекспире, про Короля Лира - о соли, так я про Сонечку - о
сахаре, и с той же скромностью: она мне была необходима - как сахар. Как всем известно,
сахар - не необходим, и жить без него можно, и четыре года Революции мы без него жили,
заменяя - кто патокой, кто - тертой свеклой, кто - сахарином, кто - вовсе ничем. Пили пустой
чай. От этого не умирают. Но и не живут.

     Без соли делается цинга, без сахару - тоска.

     Живым белым целым куском сахара - вот чем для меня была Сонечка.

     Грубо? Грубо - как Корделия: - ?Я вас люблю, как соль, не больше, не меньше?. Старого короля
можно любить, как соль, но... маленькую девочку? Нет, довольно соли. Пусть раз в мире это
будет сказано: я ее любила, как сахар - в революцию. И все тут.

     =========

     Kannst Du dem Augenblicke sagen:
- Verweile noch! Du bist - so sch?n...18


     Нет, этого у меня с нею не было. Было другое, обратное и бо`льшее:

     Beh?t Dich Gott! - es w?r zu sch?n gewesen,
Beh?t Dich Gott! - es hat nicht sollen sein19.


     Было великое поэтическое сослагательное: бы, единственное поэтическое владение: бы.

     Была - судьба. Было русское ?не-судьба?.

     =========

     Вспомним слово Царя Давида:

     - Человеку от Бога положено семьдесят лет, а что свыше - уже Божья милость.

     Нам с Сонечкой было положено три месяца, нет! - вся Сонечка, вся трехмесячная вечность с нею
уже были этим свыше - человеческого века и сердца.

     =========

     Мария... Миранда... Мирэй... - ей достаточно было быть собой, чтобы быть - всеми...

     Так сбылось на ней пророческое слово забывчивого Павлика:

     Единая под множеством имен...


     Для меня - сбылось. Но не только имена обрели лицо. Вся мужская лирика, доселе безобъектная,
или с обратным объектом - самого поэта - ибо быть ею всей поэтовой любви, вставить в нее -
себя: свое лицо как в зеркало, я не могла, ибо сама хотела любить и сама была поэт - вся
мужская лирика для меня обрела лицо: Сонечкино. Все эти пустоты (ты, она - на всех языках),
имеющие дать и дающие только переполненность поэтова сердца и полноту его я, вдруг - ожили,
наполнились ее лицом. В овальной пустоте, в круглом нуле всякого женского образа в стихах
поэта - Сонечкино лицо оказалось как в медальоне. Но нет, у Ленау лучше - шире!

     Es braust der Wald, am Himmel ziehn
Des Sturmes Donnerfl?ge,
Da mal'ich in die Wetter bin -
O M?dchen! Deine Z?ge.20


     Все песни всех народов - о Сонечке, всякий дикарь под луной - о Сонечке, и киргиз - о
Сонечке, и таитянин - о Сонечке, весь Гете, весь Ленау, вся тоска всех поэтов - о Сонечке,
все руки - к Сонечке, все разлуки - от Сонечки...

     Нужно ли прибавлять, что я уже ни одного женского существа после нее не любила, и уже
конечно не полюблю, потому что люблю все меньше и меньше, весь остающийся жар бережа для тех
- кого он уже не может согреть.

     =========

     Зима 1919 г. - 1920 г. В дверь уже не стучат - потому что больше не закрывается: кто-то
сломал замок. Итак, вместо стука в дверь - стук сапог, отряхивающих снег, и голос изнизу:

     - Здесь живет Марина Ивановна Цветаева?

     - Здесь. Подымитесь, пожалуйста, по лестнице.

     Входит. Чужой. Молодой. Знаю: этого человека я никогда не видала. Еще знаю: вошел - враг.

     - Я Ав, брат Володи Ава. У вас нет вестей от брата?

     - Были. Давно. Одно письмо. Тогда же.

     - У нас - никогда - ничего.

     - Всего несколько слов: что надеется на встречу, здоров...

     - А с тех пор?

     - Ничего.

     - Вы мне разрешите вам поставить один вопрос. И заранее меня за него извините. Какие
отношения у вас были с братом? Я вас спрашиваю, потому что - мы были с ним очень дружны,
все, вся семья - он тогда, на последнюю Пасху - ушел, пошел к вам, и (с трудом,
по-Володиному сглатывая) свой последний вечер провел - с вами... Дружба? Роман? Связь?

     - Любовь.

     - Как вы это сказали? Как это понять?

     - Так, как сказано. И - ни слова не прибавлю.

     (Молчит. Не сводит глаз, не подымаю своих.)

     Я: - Дайте адрес, чтобы в случае, если...

     - Вы не знаете нашего адреса?

     - Нет, Володя всегда ко мне приходил, а я ему не писала...

     - И вы ничего не знали о нас, отце и матери, братьях?

     - Я знала, что есть семья. И что он ее любит.

     - Так что же это за отношение такое... нечеловеческое?

     (Молчим)

     - Значит - вы его никогда не любили - как я и думал - потому что от любимой женщины не
уезжают - от - любящей...

     - Думайте, что хотите, но знайте одно - и родителям скажите: я ему зла не сделала - никакого
- никогда.

     - Странно это все, странно, впрочем, он - актер, а вы - писательница... Вы меня, пожалуйста,
простите. Я был резок, я плохо собой владел, я не того ждал... Я знаю, что так с женщинами
не разговаривают, вы были очень добры ко мне, вы бы просто могли меня выбросить за дверь. Но
если бы вы знали, какое дома - горе. Как вы думаете - он жив?

     - Жив.

     - Но почему же он не пишет? Даже вам не пишет? .

     - Он - пишет, и вам писал, и много раз - но письма не доходят.

     - А вы не думаете, что он - погиб?

     - Сохрани Бог! - нет.

     - Я так и родителям передам. Что вы уверены, что он - слава Богу! - (широкий крест) - жив -
и что пишет - и что...А теперь я пойду. Вы меня простили?

     - Обиды не было.

     Уже у выхода: - Как вы так живете - не запираясь? И ночью не запираетесь? И какая у вас
странная квартира: темная и огромная, и все какие-то переходы... Вы разрешите мне изредка
вас навещать?

     - Я вам сердечно буду рада.

     - Ну, дай вам Бог!

     - Дай - нам Бог!

     =========

     Не пришел никогда.

     =========

     Чтобы закончить о Юрии 3. Перед самым моим отъездом из России уже в апреле 1922 г., в
каком-то учреждении, куда я ходила из-за бумаг, на большой широкий каменной лестнице я его
встретила в последний раз. Он спускался, я подымалась. Секундная задержка, заминка - я гляжу
и молчу - как тогда, как всегда! снизу вверх, и опять - лестница! Лицо - как пойманное, весь
- как пойманный, забился как большая птица: - Вы, вы не думайте, вы не поняли, вы не так
поняли... Все это так сложно... так далеко-не-просто...

     - Да, да, конечно, я знаю, я - давно знаю... Прощайте, Ю. А., совсем прощайте, я на днях
уезжаю совсем - уезжаю...

     И - вверх, а он - вниз. И - врозь.

     =========

     О действующих лицах этой повести, вкратце:

     Павлик А. - женат, две дочери (из которых одна - не в память ли Сонечки? - красавица),
печатается.

     Юрий 3. - женат, сын, играет.

     Сестра Верочка, с которой я потом встретилась в Париже и о которой - отдельная повесть,
умерла в 1930 г., от туберкуле за, в Ялте, за день до смерти написав мне свою последнюю
открытку карандашом: - Марина! Моя тоска по Вас такая огромная, как этот слон.

     ...Они были брат и сестра, и у них было одно сердце на двоих, и все его получила сестра...