Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
Лидия Корнеевна Чуковская.
Софья Петровна
OCR: Александр Белоусенко
ПОВЕСТЬ
1
После смерти мужа Софья Петровна поступила на курсы машинописи. Надо
было непременно приобрести профессию: ведь Коля еще не скоро начнет
зарабатывать. Окончив школу, он должен во что бы то ни стало держать в
институт. Федор Иванович не допустил бы, чтобы сын остался без высшего
образования... Машинка давалась Софье Петровне легко; к тому же она была
гораздо грамотнее, чем эти современные барышни. Получив высшую квалификацию,
она быстро нашла себе службу в одном из крупных ленинградских издательств.
Служебная жизнь всецело захватила Софью Петровну. Через месяц она уже и
понять не могла, как это она раньше жила без службы? Правда, по утрам
неприятно было вставать в холоде, при электрическом свете, зябко было
ожидать трамвая в толпе невыспавшихся, мрачных людей; правда, от стука
машинок к концу служебного дня у нее начинала болеть голова - но зато как
увлекательно, как интересно оказалось служить! Девочкой она очень любила
ходить в гимназию и плакала, когда ее из-за насморка оставляли дома, а
теперь она полюбила ходить на службу. Заметив ее аккуратность, ее быстро
назначили старшей машинисткой - как бы заведующей машинописным бюро.
Распределять работу, подсчитывать страницы и строчки, скалывать листы - все
это нравилось Софье Петровне гораздо больше, чем самой писать на машинке. На
стук в деревянное окошечко она отворяла его и с достоинством, немногословно
принимала бумаги. По большей части это были счета, планы, отчеты,
официальные письма и приказы, но иногда рукопись какого-нибудь современного
писателя. "Будет готово через 25 минут,- говорила Софья Петровна, взглянув
на большие часы.- Ровно. Нет, ровно через 25, не раньше",- и захлопывала
окошечко, не пускаясь в разговоры. Подумав, она давала бумагу той
машинистке, которую считала наиболее подходящей для данной работы,- если
бумагу приносила секретарша директора, то самой быстрой, самой грамотной и
аккуратной.
В молодости, скучая, бывало, в те дни, когда Федор Иванович надолго
уходил с визитами, она мечтала о собственной швейной мастерской. В большой,
светлой комнате сидят миловидные девушки, наклонясь над ниспадающими волнами
шелка, а она показывает им фасоны и во время примерки занимает светской
беседой элегантных дам. Машинописное бюро было, пожалуй, еще лучше: как-то
значительнее. Софье Петровне зачастую теперь доводилось первой, еще в
рукописи, прочесть какое-нибудь новое произведение советской литературы -
повесть или роман,- и хотя советские романы и повести казались ей скучными,
потому что в них много говорилось о боях, о тракторах, о заводских цехах и
очень мало о любви,- она все-таки бывала польщена. Она стала завивать свои
рано поседевшие волосы и во время мытья добавляла в воду немного синьки,
чтобы они не желтели. В черном простом халатике - но зато в воротничке из
старых настоищих кружев - с остро очиненным карандашом в верхнем кармане,
она чувствовала себя деловитой, солидной и в то же время изящной. Машинистки
побаивались ее и за глаза называли классной дамой. Но слушались. И она
хотела быть строгой, но справедливой. Она приветливо беседовала в перерыве с
теми из них, которые писали старательно и грамотно,- беседовала о трудностях
директорского почерка и о том, что красить губы вовсе не всем идет,- а с
теми, кто писал "репитиция" и "коликтив", держала себя надменно. Одна из
барышень, Эрна Семеновна, сильно действовала Софье Петровне на нервы: ошибка
чуть ли не в каждом слове, нахально курит и болтает во время работы. Эрна
Семеновна смутно напоминала Софье Петровне одну наглую горничную, служившую
у них когда-то в старое время. Горничную звали Фани, она грубила Софье
Петровне и флиртовала с Федором Ивановичем... И за что только такую держат?
Больше всех машинисток в бюро нравилась Софье Петровне Наташа Фроленко,
скромная,некрасивая девушка с зеленовато-серым лицом. Она всегда писала без
единой ошибки, поля и красные строки получались у нее удивительно элегантно.
Глядя на ее работу, казалось, будто и на бумаге написана она какой-то
особенной, и машинка, наверное, лучше, чем другие машинки. Но в
действительности и бумага и машинка были у Наташи самые обыкновенные, а весь
секрет, подумать только, заключался в одной аккуратности.
Машинописное бюро было отделено от всего учреждения деревянной
форточкой, покрытой коричневым лаком. Дверь была постоянно заперта на ключ,
и разговоры велись через форточку. В первое время Софья Петровна никого в
издательстве не знала, кроме своих машинисток да еще курьерши, разносившей
бумаги. Но постепенно перезнакомилась со всеми. Миновали какие-нибудь две
недели, и в коридоре к ней уже подходил поболтать солидный, лысый, но
моложавый бухгалтер: оказывается, он узнал Софью Петровну - когда-то, лет
двадцать тому назад, Федор Иванович очень успешно лечил его. Бухгалтер
увлекался лодочным спортом и западноевропейскими танцами - и Софье Петровне
было приятно, что он и ей посоветовал записаться в их танцевальный кружок. С
ней начала здороваться пожилая и вежливая секретарша директора, ей кланялся
и заведующий отделом кадров, а также один известный писатель, красивый,
седой, в бобровой шапке и с монограммой на портфеле, всегда приезжавший в
издательство в собственной машине. Писатель даже спросил у нее однажды, как
ей понравилась последняя глава его романа. "Мы, литераторы, давно заметили,
что машинистки - самые справедливые судьи. Право,- сказал он, показывая в
улыбке ровные вставные зубы,- они судят непосредственно, они не одержимы
предвзятыми идеями, как товарищи критики или редакторы". Познакомилась Софья
Петровна и с парторгом Тимофеевым, хромым, небритым человеком. Он был хмур,
говорил, глядя в пол, и Софья Петровна слегка побаивалась его. Изредка он
подзывал к деревянному окошечку Эрну Семеновну - с ним приходил завхоз,
Софья Петровна отпирала дверь, и завхоз перетаскивал машинку Эрны Семеновны
из машинописного бюро в спецчасть. Эрна Семеновна следовала за своей
машинкой с победоносным видом: как объяснили Софье Петровне, она была
"засекречена", и парторг вызывал ее в спецчасть переписывать секретные
партийные бумаги.
Скоро Софья Петровна знала уже всех в издательстве - и по фамилиям, и
по должностям, и в лицо: счетоводов, редакторов, техредов, курьерш. В конце
первого месяца своей службы она впервые увидела директора. В директорском
кабинете был пушистый ковер, вокруг стола - глубокие мягкие кресла, а на
столе - целых три телефона. Директор оказался молодым человеком лет тридцати
пяти, не более, хорошего роста, хорошо выбритым, в хорошем сером костюме, с
тремя значками на груди и с вечным пером в руке. Он беседовал с Софьей
Петровной какие-нибудь две минуты, но за эти две минуты трижды звонил
телефон, и он говорил в один, сняв трубку с другого. Директор сам пододвинул
ей кресло и вежливо спросил, не будет ли она так добра остаться сегодня
вечером для сверхурочной работы? Она должна пригласить машинистку по своему
выбору и продиктовать ей доклад. "Я слышал, вы прекрасно разбираете мой
варварский почерк",- сказал он ей и улыбнулся. Софья Петровна вышла из
кабинета гордая его властью, польщенная его доверием. Воспитанный молодой
человек. Про него рассказывают, будто он рабочий, выдвиженец,- и
действительно, руки у него, кажется, грубые,- но в остальном...
Первое общее собрание служащих издательства, на котором довелось
присутствовать Софье Петровне, показалось ей скучным. Директор произнес
коротенькую речь о приходе к власти фашистов, о поджоге рейхстага в Германии
и уехал на своем "форде". После него выступил парторг, товарищ Тимофеев.
Говорить он не умел. Между двумя фразами он замолкал так прочно, что,
казалось, никогда не заговорит опять. "Мы должны кон-стан-тировать..." -
скучно говорил он и умолкал. "Наш производственный портфель..."
Потом выступила председательница месткома, полная дама с камеей на
груди. Потирая и поламывая свои длинные пальцы, она произнесла, что ввиду
всего происшедшего в первую очередь необходимо уплотнить рабочий день и
объявить беспощадную войну опозданиям. Напоследок истерическим голосом она
сделала краткое сообщение о Тельмане и предложила всем служащим записаться в
МОПР. Софья Петровна плохо понимала, о чем речь, ей было скучно и хотелось
уйти, но она боялась, что это не полагается, и строго взглянула на одну
машинистку, пробиравшуюся к дверям.
Однако скоро и собрания перестали быть скучными для Софьи Петровны. На
одном из них директор, докладывая о выполнении плана, говорил, что высокие
производственные показатели, которых надо добиваться, зависят от
сознательной трудовой дисциплины каждого из членов коллектива - не только от
сознательности редакторов и авторов, но и уборщицы, и курьерши, и каждой
машинистки. "Впрочем,- сказал он,- надо признать, что машинописное бюро под
руководством товарища Липатовой работает уже и в настоящий момент с
исключительной четкостью".
Софья Петровна покраснела и долго не решалась поднять глаз. Когда она
решилась, наконец, посмотреть кругом, все люди показались ей удивительно
добрыми, красивыми, и с неожиданным интересом она прослушала цифры.
2
Все свободное время Софья Петровна проводила теперь с Наташей Фроленко.
А свободного времени становилось у нее все меньше и меньше. Сверхурочная
работа, а чаще того - заседания месткома, куда вскоре кооптировали Софью
Петровну, отнимали у нее чуть ли не все вечера. Коля все чаще должен был сам
разогревать себе обед и в шутку называл Софью Петровну:
"мама-общественница". Местком поручил ей собирать профсоюзные взносы. Софья
Петровна мало задумывалась над тем, для чего, собственно, существует
профсоюз, но ей нравилось разлиновывать листы бумаги и отмечать в отдельных
графах, кто заплатил уже за нынешний месяц, а кто нет, нравилось наклеивать
марки, сдавать безупречные отчеты ревизионной комиссии. Ей нравилось, что
можно в любую минуту войти в торжественный кабинет директора и шутливо
напомнить ему о его четырехмесячном долге, и он так же шутливо извинится
перед терпеливыми товарищами из месткома, вынет бумажник и заплатит. Даже
хмурому парторгу можно было безо всякого риска напоминать о долгах.
В конце первого года службы в жизни Софьи Петровны произошло
торжественное событие. Она выступила на общем собрании служащих от имени
всех беспартийных работников издательства. Произошло этo так. В издательстве
ждали приезда каких-то ответственных московских товарищей. Завхоз, лихой
паренек с пронзительным пробором, похожий на офицерского денщика, целыми
днями носился по издательству, на собственной спине таская какие-то рамы, и
в самое неподходящее время напустил на машинописное бюро полотеров. Однажды,
в коридоре, к Софье Петровне подошел хмурый парторг. "Партийная организация
совместно с месткомом,- сказал он, глядя по обыкновению в пол,- наметила
тебя...- он поправился,- вас... давать обещание от имени беспартийных
активистов".
Работы накануне приезда москвичей стало множество. Бюро писало все
какие-то отчеты и планы. Чуть ли не каждый вечер Софья Петровна с Наташей
оставались на сверхурочную работу. Машинки глухо стучали в пустой комнате.
Кругом, в коридорах и кабинетах, было темно. Софья Петровна любила эти
вечера. Окончив работу, перед тем как из светлой комнаты выйти во тьму
коридора, они с Наташей подолгу беседовали возле своих машинок. Наташа
говорила мало, но прекрасно умела слушать.- Вы заметили, что у Анны
Григорьевны (это была предместкома) всегда грязные ногти? - спрашивала Софья
Петровна.- А еще носит камею, завивается. Лучше бы руки почаще мыла... Эрна
Семеновна ужасно действует мне на нервы. Она такая наглая... И вы заметили,
Наташа, что Анна Григорьевна всегда как-то иронически отзывается о парторге?
Не любит она его... Поговорив о предместкома и парторге, Софья Петровна
рассказывала Наташе о своем романе с Федором Ивановичем и о том, как Коля
упал под корыто, когда ему было полгодика. И какой это был хорошенький
мальчик, на улице все оборачивались. Его одевали во все белое: белая
пелеринка и белый капор. Наташе как-то не о чем было рассказывать - ни
одного романа. "Впрочем, с таким цветом лица..." - думала Софья Петровна. В
жизни Наташи были одни неприятности. Отец ее, полковник, умер в 17-м году от
разрыва сердца. Наташе тогда едва исполнилось пять лет. Дом у них отняли, и
они вынуждены были переехать к какой-то парализованной родственнице. Мать ее
была избалованная, беспомощная женщина, они жестоко голодали, и Наташа чуть
ли не с пятнадцати лет поступила на службу. Теперь Наташа осталась совсем
одна: мать в позапрошлом году умерла от туберкулеза, родственница скончалась
от старости. Наташа сочувствовала советской власти, но когда она подала
заявление в комсомол,- ее не приняли.- Мой отец был полковник и
домовладелец, и, понимаете, мне не верят, что я могу сочувствовать
искренно,- говорила Наташа, щурясь.- С марксистской точки зрения, может
быть, это и правильно...
У нее краснели веки каждый раз, как она рассказывала об этом отказе, и
Софья Петровна поспешно переводила разговор на другое.
Наступил торжественный день. Портреты Ленина и Сталина вставили в новые
рамы, собственноручно принесенные завхозом, письменный стол директора
покрыли красным сукном. Московские гости - двое полных мужчин в заграничных
костюмах, в заграничных галстуках и с заграничными вечными перьями в верхних
карманах сидели рядом с директором за столом под портретами и вынимали
бумаги из туго набитых заграничных портфелей. Парторг в косовороточке и в
пиджачке казался рядом с ними совсем невзрачным. Лихой завхоз и лифтерша
Марья Ивановна то и дело вносили на подносах чай, бутерброды и фрукты,
предлагали их гостям и директору, а затем уже и всем присутствующим.
От волнения Софья Петровна не в силах была слушать речи. Как
завороженная смотрела она, не отрывая глаз, на колеблющуюся воду графина. По
слову председателя она подошла к столу, повернулась сначала лицом к
директору и гостям, потом спиной к ним, потом стала боком и сложила руки у
пояса, как ее учили в детстве, когда она декламировала французские
поздравительные стихи.- От имени беспартийных работников,- сказала она
дрожащим голосом, и потом дальше, все свое обещание о повышении
производительности труда - все, что они составили вместе с Наташей и она
выучила наизусть.
Вернувшись домой, она долго не ложилась спать, поджидая Колю, чтобы
рассказать ему о собрании. Коля сдавал последние школьные зачеты и все
вечера проводил у своего любимого товарища, Алика Финкельштейна: они
занимались вместе. Софья Петровна прибрала кое-что в комнате и вышла в кухню
разжигать примус. "Какая жалость, что вы не служите,- сказала она
добродушной жене милиционера, которая мыла посуду.- Столько впечатлений, это
так много дает в жизни. Особенно, если ваша служба имеет касательство к
литературе".
...Коля явился голодный и промокший под первым весенним дождем, и Софья
Петровна поставила перед ним тарелку щей. Облокотясь на стол против Коли и
глядя, как он ест, она только что собралась рассказать ему про свое
выступление, как - "знаешь, мама? - сказал он,- я теперь комсомолец, меня
сегодня утвердили на бюро". Сообщив эту новость, он без передышки перешел к
другой, набивая полный рот хлебом: в школе у них случился скандал - "Сашка
Ярцев - этакий старорежимный балбес... ("Коля, я не люблю, когда ты
ругаешься",- перебила Софья Петровна.) Да не в этом дело: Сашка Ярцев
обозвал Алика Финкельштейна жидом. Мы сегодня на ячейке постановили устроить
показательный товарищеский суд. Знаешь, кого назначили общественным
обвинителем? Меня!"
Поужинав, Коля сразу лег спать, и Софья Петровна тоже легла за своей
ширмой, и в темноте Коля читал ей наизусть Маяковского. "Правда, мама,
гениально?" - и, когда он дочитал, Софья Петровна рассказала ему о собрании.
"Ты, мама, молодец",- сказал Коля и сейчас же заснул.
3
Коля окончил школу, наступило душное лето, а Софье Петровне все не
давали отпуска. Дали только в конце июля. Ехать она никуда не собиралась, но
весь июль жадно мечтала о том, как будет по утрам отсыпаться и как
переделает, наконец, всю домашнюю работу, которую из-за службы никогда не
успевала сделать. Она мечтала отдохнуть от барабанной дроби машинок, и
подыскать Коле демисезонное пальто, и съездить, наконец, на кладбище, и
позвать маляра, чтобы выкрасить заново дверь. Но вот отпуск, наконец,
наступил, и оказалось, что отдыхать приятно только в первый день. Софья
Петровна, по служебной привычке, все равно просыпалась не позже восьми;
маляр за полчаса выкрасил дверь; могила Федора Ивановича была в полном
порядке; пальто куплено сразу; носки зачинены в два вечера. И потянулись
длинные, пустые дни, с тиканьем часов, разговорами в кухне и ожиданием Коли
к обеду. Коля теперь целыми днями пропадал в библиотеке: готовился вместе с
Аликом в вуз, в машиностроительный институт, и Софья Петровна почти не
видала его. Изредка наведывалась усталая Наташа Фроленко (она замещала Софью
Петровну в бюро). Софья Петровна с жадностью расспрашивала ее про секретаршу
директора, про ссору предместкома с парторгом, про орфографические ошибки
Эрны Семеновны. И про обсуждение в кабинете у директора повести того
симпатичного писателя. Весь редакционный сектор собрался... "Неужели
кому-нибудь может не понравиться? - всплескивала руками Софья Петровна.- Там
ведь так красиво описана первая чистая любовь. Совсем как у нас с Федором
Ивановичем".
Теперь уже Софья Петровна вполне соглашалась с Колей, когда он толковал
ей о необходимости для женщин общественно-полезного труда. Да и все, что
говорил Коля, все, что писали в газетах, казалось ей теперь вполне
естественным, будто так и писали и говорили всегда. Вот только о бывшей
квартире своей, теперь, когда Коля вырос, Софья Петровна сильно сожалела. Их
уплотнили еще во время голода, в самом начале революции. В бывшем кабинете
Федора Ивановича поселили семью милиционера Дегтяренко, в столовой семью
бухгалтера, а Софье Петровне с Колей оставили Колину бывшую детскую. Теперь
Коля вырос, теперь ему необходима отдельная комната, ведь он уже не ребенок.
"Но, мама, разве это справедливо, чтобы Дегтяренко со своими детьми жил в
подвале, а мы в хорошей квартире? Разве это справедливо, скажи!" - строго
спрашивал Коля, объясняя Софье Петровне революционный смысл уплотнения
буржуазных квартир. И Софья Петровна вынуждена была согласиться с ним: это и
в самом деле не вполне справедливо. Жаль только, что жена Дегтяренко такая
грязнуха: даже в коридоре слышен кислый запах из ее комнаты. Форточку
открыть боится как огня. И близнецам ее уже шестнадцатый год пошел, а они
все еще пишут с ошибками.
В потере квартиры Софью Петровну утешало новое звание: жильцы
единогласно выбрали, ее квартуполномоченной. Она стала как бы хозяйкой, как
бы заведующей своей собственной квартирой. Она мягко, но настойчиво де
Страницы:
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -