раво
сидел полный белотелый  человек  с голубыми  глазами.  За  столом  налево  -
горбун. Жена  директора с девочкой подошла к белотелому, Софья Петровна  - к
горбатому.  Она  уже  давно  слыхала  в  очередях,  что  прокурор Цветков  -
горбатый.
     Цветков разговаривал по телефону. Софья Петровна опустилась в кресло.
     Цветков  был  маленького  роста,  худой,  в  синем засаленном  костюме.
Головка  остренькая,  а горб  большой,  круглый. Длинные кисти  рук и пальцы
поросли черным волосом. Трубку от телефона он держал как-то не на человечий,
а на обезьяний  манер.  Он  вообще показался Софье Петровне до такой степени
похожим на обезьяну,  что она невольно подумала: если ему захочется почесать
за ухом, он, наверное, сделает это ногой.
     - Федоров? - кричал Цветков в трубку охрипшим  голосом.-  Это  Цветков,
здорово. Скажи там Пантелееву, что я уже все провернул. Пусть пришлет.  Что?
Я говорю - пусть пришлет.
     А  за  другим столом  белотелый полный  человек с  ясными  фарфоровыми,
кукольными глазами и маленькими, пухлыми, дамскими ручками вежливо беседовал
с женою директора.
     -  Я  прошу  переменить  мне  село на  какой-нибудь  город,-  отрывисто
говорила она,  стоя перед  столом и держа за руку девочку.- В селе я окажусь
без  работы. Мне не  на  что  будет кормить ребенка и мать.  По  профессии я
стенографистка. В селе стенографировать нечего.  Я  прошу  послать меня не в
село, а в город, хотя бы и в том же самом - как его? - Казахстане.
     -  Садитесь,  гражданка,-  ласково  сказал  ей  белотелый. - Вам  что?-
спросил Софью Петровну Цветков, оставив  телефон и мельком взглядывая на нее
маленькими черными глазками.
     - Я  о сыне. Его фамилия  Липатов. Он  арестован  по недоразумению,  по
шибке. Мне сказали, что его дело находится у вас.
     -  Липатов? - переспросил Цветков, припоминая.- 10 лет дальних лагерей.
(И он снова  снял трубку с  телефона.) - Группа А? 244-16. - Как?  Разве его
уже судили? - вскрикнула Софья Петровна.
     - 244-16? Морозову позовите.
     Софья  Петровна  смолкла,  придерживая  сердце  рукой.  Сердце  стучало
медленно, редко и  громко. Стук отдавался в ушах и  в висках. Софья Петровна
решила дождаться, пока Цветков кончит,  наконец, говорить по телефону. Она с
испугом смотрела на  его  длинные,  волосатые  кисти, на усыпанный  перхотью
горб, на небритое, желтое лицо. Терпение,  терпение. И  слушала  стук своего
сердца: в висках  и в  ушах.  А за противоположным столом белотелый прокурор
мягко говорил жене директора:
     -  Напрасно  вы расстраиваетесь,  гражданка. Присядьте, пожалуйста. Как
представитель законности, я обязан  напомнить  вам, что  великая  сталинская
конституция  обеспечивает право на труд всем без различия. Поскольку никаких
гражданских  прав  вас  никто  не  лишает  -  право  на  труд  остается  вам
обеспеченным, где бы вы ни жили.
     Жена  директора  порывисто  встала  и пошла  к дверям. Девочка мелкими,
сбивчивыми шажками бежала за нею.
     - Вы еще  здесь? Чего  ж вам надо? -  грубо  спросил  Цветков, положив,
наконец, трубку.
     - Я хотела бы знать, в  чем мог  провиниться  мой  сын,- спросила Софья
Петровна,  напрягая все силы,  чтобы голос у  нее не дрожал.- Он всегда  был
безупречным комсомольцем, честным гражданином...
     - Сын ваш сознался  в  своих  преступлениях.  Следствие располагает его
подписью.  Он  террорист и принимал участие  в  террористическом  акте.  Вам
понятно?
     Цветков выдвигал и задвигал ящики письменного стола. Выдвинет И толчком
задвинет. Ящики были пустые.
     Софья Петровна  мучительно вспоминала: что она  еще хотела  сказать? Но
она  все забыла. Да и  в этой комнате, перед этим человеком, все  слова были
тщетными. Она поднялась и побрела к дверям.
     - Как же я узнаю теперь, где он? - спросила она от двери.
     - Это меня не касается.
     В коридоре ее ожидал  верный Алик. Молча протискались  они cквозь толпу
по коридору, потом по  лестнице. Молча  вышли  на  улицу. На  улице  звенели
трамваи, блестело солнце, толкались прохожие. Душному летнему дню еще далеко
было до конца.
     - Ну что, Софья Петровна, что? - тревожно спросил Алик.
     - Осужден. В дальние лагеря. На 10 лет.
     - Шутите! - вскрикнул Алик.- За что же? - Участвовал в террористическом
акте. - Колька - в террористическом акте?! Бред!
     -  Прокурор  говорит:  он  сам  сознался.  Следствие  располагает   его
подписью.
     Слезы ручьем  текли по щекам Софьи Петровны. Она  остановилась у стены,
схватившись за водосточную трубу.
     -  Колька Липатов  - террорист! - захлебываясь, говорил Алик.- Сволочи,
вот  сволочи!  Да  это же  курам на смех! Знаете,  Софья Петровна, я начинаю
думать так: все это какое-то колоссальное вредительство. Вредители засели  в
НКВД - вот и орудуют. Сами они там враги народа.
     -  Но ведь Коля  сознался, Алик, сознался, поймите,  Алик,  поймите...-
плача, говорила Софья Петровна.
     Алик  твердо взял Софью  Петровну под руку и  повел к дому. У дверей ее
квартиры, пока она искала в сумочке ключи, он заговорил опять:
     -- Коле не в чем было сознаваться, неужели вы в этом сомневаетесь, что?
Я  ничего не понимаю больше, совсем ничего не понимаю. Я теперь одного хотел
бы: поговорить с глазу на  глаз с товарищем Сталиным. Пусть  объяснит мне  -
как он себе это мыслит?



13

     Софья Петровна всю ночь напролет пролежала с открытыми глазами. Которая
уже была это  ночь со времени ареста Коли  бесконечная, бездонная?  Она  уже
наизусть знала  все:  летнее шарканье  подошв под окном,  крики  в  соседней
пивной, замирающий зуд трамваев - потом недолгая тишина, недолгая тьма и вот
уже снова  заползает в окно белый рассвет, начинается  новый  день, день без
Коли. Где-то сейчас Коля, на чем спит, о чем думает, где он, с кем он? Софья
Петровна ни секунды не сомневалась в его невиновности; террористический акт?
бред!   -  как  говорит  Алик.  Просто   следователь  попался   ему  слишком
старательный, запутал и  сбил  его. А Коля не сумел оправдаться, он ведь так
молод еще. К утру, когда опять рассвело, Софья Петровна вспомнила,  наконец,
то  слово, которое вспоминала всю ночь: алиби. Она где-то читала про это. Он
просто не сумел доказать свое алиби.
     В  первые  часы на службе  ей  стало как  будто  немного полегче.  Ярко
светило солнце,  и пыль клубилась в солнечном луче,  и  так деловито стучали
машинки -  и машинистки в  перерыве бегали вниз, на улицу и потом без  конца
сосали  эскимо  на палочках -  все было  так обычно...  10  лет!  Днем,  при
солнечном свете,  становилось  ясно,  что это чепуха.  Она  10 лет не увидит
Колю! Да  почему же?  Что за вздор! Не может  этого быть. В один  прекрасный
день  - и  совсем скоро -  все  станет  по-старому: Коля будет  дома,  будет
по-прежнему спорить  с  Аликом о машинах и  паровозах, по-прежнему чертить -
только теперь уж она ни за что  не отпустит его в Свердловск. Можно ведь и в
Ленинграде устроиться.
     В перерыве она вышла побродить в коридор - сидя, она боялась уснуть.  В
коридоре висела новая  стенная газета. Перед нею толпились  служащие.  Софья
Петровна тоже подошла почитать. Это  был большой, нарядный номер, с красными
заглавными  буквами  и  портретами  Ленина   и  Сталина  по  обеим  сторонам
ярко-красного названия: "Наш путь". Софья Петровна подошла к газете. "Как же
могло  случиться,  чтобы  вредители  в  течение целых  пяти  лет без  помехи
обделывали свои грязные дела перед носом советской общественности?" - прочла
Софья  Петровна. Это была передовая Тимофеева.  На столбце  рядом начиналась
статья  предместкома. Анна  Григорьевна язвительно уличала Тимофеева  в том,
что  выступление  его  на  собрании  было  недостаточно  самокритично.  Если
общественность  проглядела вредительство, то первым  за это  должен отвечать
товарищ Тимофеев, бывший парторг. Тем более, что,  как выяснилось,  парторгу
своевременно  сигнализировали снизу: сигнализировала товарищ  Иванова, давно
раскусившая  секретаршу  своим пролетарским чутьем. Софья Петровна  перевела
глаза на следующий столбец. И прежде чем она поняла, что читает, у нее стало
жарко в груди. Статья была о ней самой, о Софье Петровне, о ее выступлении в
защиту Наташи.  Автор, скрывшийся  под псевдонимом Икс, писал:  "На собрании
произошел  возмутительный  факт, за который,  по нашему мнению, недостаточно
дали по рукам.  Товарищ Липатова выступила с настоящей адвокатской речью - и
кого   же  она  сочла  необходимым  защищать?  Фроленко,  полковничью  дочь,
позволившую   себе  грубый   антисоветский   выпад  против   нашей   любимой
рабоче-крестьянской  Красной Армии. Известно, что товарищ Липатова постоянно
покровительствовала Фроленко, предоставляла ей сверхурочную работу, посещала
с ней вместе  кинотеатры и пр. и т. п.  Теперь, когда издательству предстоит
напрячь  все  силы честных работников, партийных и беспартийных большевиков,
чтобы    возможно    скорее    ликвидировать    последствия   "хозяйничанья"
Герасимова-Захарова и Ко, допустимо ли, чтобы в  этот ответственный момент в
рядах  работников   издательства  находились   подобные  лица?   Выше  знамя
большевистской бдительности,  как учит нас гениальный вождь народов  товарищ
Сталин!  Выкорчуем  с  корнем  всех  вредителей,  тайных  и явных,  и  всех,
расписавшихся  в  сочувствии  к  ним!"  Раздался звонок,  возвещающий  конец
обеденного перерыва. Софья Петровна пошла к себе в бюро.  Как это она раньше
не заметила, что сегодня все смотрят на нее особенными глазами?
     Вернувшись  домой,  она  прильнула  к  подушке -  к  своему  последнему
прибежищу. И сон сразу сомкнул ей глаза. Она спала долго, ей снился Коля. На
нем был пушистый серый свитер. Он привязал к сапогам коньки. И потом,  низко
наклонившись, заскользил по коридору  издательства. Когда она проснулась, за
окном синели  поздние сумерки,  а в  комнате  горел  свет.  Возле стола шила
Наташа. Видно было, что она шьет здесь уже давно.
     -  Сядьте  сюда,  поближе,-  слабым  голосом  сказала  Софья  Петровна,
облизывая губы, невкусные после дневного сна. Наташа покорно перенесла  свой
стул к изголовью кровати и села.
     - Вы знаете, Колю осудили, на 10 лет. Вам, верно, уже сказал Алик?
     Наташа кивнула.
     - Ах,  да,  знаете?  -  вспомнила  Софья  Петровна.- Обо мне написали в
стенной газете, будто я защищаю вредителей и мне не место...
     -- Алик арестован. Сегодня ночью,- ответила Наташа.


14

     Если Софья Петровна  ночью не спала - все часы и  минуты суток были для
нее одинаковы. Свет  резал глаза,  болели ноги, ныло сердце.  Но  если ночью
удавалось  заснуть,  то  самой  тяжелой  минутой,  бесспорно,  была  минута,
следующая  после пробуждения. Открыв  глаза и  увидев окно, спинку  кровати,
свое платье  на стуле  -  в  первый миг  она  не думала ни о чем, кроме этих
предметов. Она узнавала их:  окно, стул, платье. Но в следующий миг где-то в
области сердца возникала тревога,  похожая на боль, и сквозь туман этой боли
она вдруг вспоминала все сразу: Коля осужден  на  10  лет,  Наташу прогнали,
Алик арестован,  о ней  написано,  что она  заодно с  вредителями.  Да, еще:
керосин.
     На  работе она ни с кем не разговаривала  больше. Даже бумаги,  которые
приносили ей для переписки, клала перед машинистками молча. И с ней никто не
разговаривал.  Сидя за  своим  столиком  и бюро,  она  вглядывалась  в  лица
машинисток, стараясь угадать: кто из них написал про нее в газете? Вероятнее
всего Эрна Семеновна. Но разве она умеет так гладко писать? И  когда это она
видела их с Наташей в кино? Ее они не видали ни разу.
     Однажды, слоняясь  в  тоске по коридору,  она  чуть  не  столкнулась  с
Наташей. Наташа шла, как лунатик, ступая, будто в темноте.
     - Наташа, что вы здесь? - испуганно спросила Софья Петровна.
     -  Я  прочла газету.  Не  разговаривайте со мною.  Увидят, ответила  ей
Наташа.
     Вечером она пришла к Софье Петровне. Теперь она казалась возбужденной и
говорила без умолку, перескакивая с предмета на предмет. Софье Петровне  еще
никогда  не доводилось слушать, чтобы Наташа  говорила  так много.  И она не
вышивала, не шила на этот раз.
     - Как вы думаете, Коля еще здесь, в городе, или уже далеко?  - спросила
она вдруг.
     -  Не  знаю,  Наташа,-  со вздохом  ответила Софья  Петровна.  Ведь  на
Шпалерной его буква 20-го, а сегодня только 10-е.
     -  Нет, я  не о  том. А как вы чувствуете? -  Наташа провела  рукой  по
воздуху.- Он еще здесь, близко от нас, или  уже далеко? Мне кажется, далеко.
Я вчера вдруг  почувствовала: сейчас он уже далеко. Его уже  нет здесь...  А
знаете, Софья Петровна, ведь лифтерша отказалась поднять меня в лифте. "Я не
обязана поднимать всяких..." Да,  Софья Петровна, вам  необходимо сейчас же,
завтра  же,  уйти из  издательства.  Обещайте  мне,  что  вы уйдете.  Милая,
обещайте! Завтра же, хорошо?
     Наташа коленями стала на диван, на котором сидела Софья
     Петровна, и умоляюще сложила  руки. Потом  она  села  к столу, схватила
перо и  сама написала заявление  от имени Софьи Петровны.  Она уверяла Софью
Петровну,  что  ей  необходимо  уйти   по  собственному  желанию,  иначе  ее
непременно  уволят  за связь с вредителями -  "это  со  мной" -  улыбнувшись
бледными губами,  сказала Наташа, - и тогда уже ни на  какую новую службу ни
за  что  не  примут.  Софья  Петровна  подписала  заявление. Она и сама  уже
подумывала  уходить. Страшно как-то  стало в  издательстве.  От одного  вида
хромого Тимофеева со связкой ключей в руке ее пробирала дрожь.
     - Но мне ведь все равно в Ленинграде не служить,- грустно
     сказала она.- Меня ведь все равно вышлют. Всех жен и матерей высылают.
     - Как  вы думаете,- спросила  Наташа, беря с  полки  книгу  и сейчас же
ставя  ее на  место,-  чем  объясняется,  что  Коля сознался?  Можно  сбить,
запутать  человека,- я понимаю, - но ведь  это  в мелочах только. Как  можно
было так сбить Колю, чтобы он сознался в преступлении,  которого  никогда не
совершал? Этого я, как  хотите, не пойму. И отчего все признались? Ведь всем
женам говорят, что их мужья признались... Всех сбили?
     Он просто  не  сумел доказать свое алиби,-  сказала Софья  Петровна. Вы
забываете, Наташа, что он так молод еще. А почему Алика арестовали?
     - Ах,  Наташа, если  бы вы знали,  какие грубости он говорил при всех в
очереди. Я теперь уверена, что и Коля погиб из-за его языка.
     Наташа  собралась  уходить.  На  прощанье  она  порывисто  обняла Софью
Петровну.
     - Что с вами сегодня? - спросила Софья Петровна.
     - Со  мной  ничего...  Сидите, не вставайте, не надо!  Как вы похожи на
Колю,  то  есть  Коля  на вас...  Вы подадите заявление  завтра же,  да?  Не
раздумаете?  - спрашивала она, заглядывая Софье Петровне в глаза.- И потом -
не забудьте, что 30-го  "Ф",  надо будет непременно передать Алику деньги, у
него ведь  ни гроша, а тетка побоится передавать... И потом, дорогая, умоляю
вас пойдите к врачу! Прошу вас! Ведь вы на себя не похожи!
     - Что  мне врач... Коля,-сказала Софья  Петровна и опустила  налившиеся
слезами глаза.
     На  другой день с утра  она вошла  в кабинет директора и молча положила
заявление  на стекло  стола.  Тимофеев  прочел  его  и так же  молча  кивнул
головой. Увольнение ее было оформлено с необычайной поспешностью. Через  два
часа на стене уже висел приказ. А через  три вежливый бухгалтер уже выдал ей
полный расчет. "Покидаете нас? Ай-я-яй, нехорошо! Смотрите же, заглядывайте,
не забывайте старых друзей".
     В последний раз идет она по этому коридору. "До свиданья",- сказала она
машинисткам  после звонка, когда нес с треском уже надевали покрышки на свои
"ундервуды". "Всего хорошего!" - хором, как Наташе недавно, ответили  все, а
одна даже подошла  к Софье Петровне и  крепко пожала ей руку. Софья Петровна
была очень тронута: какая  мужественная, благородная девушка! "Счастливо!" -
весело   крикнула  Эрна   Семеновна,  и   Софья  Петровна   сразу  перестала
сомневаться, что именно Эрна Семеновна и никто другой написала ту статью.
     Она вышла на улицу -  в летний  шум, в грохот. Вот и кончилась служба -
кончилась  навсегда. Она  пошла было к дому,  но скоро повернула  к  Наташе.
Всюду на углах босые мальчишки сжимали в потных пальцах букеты колокольчиков
и ромашек. Все благополучно,  вот даже  цветы продают.  Но оттого,  что Коля
сидит  в  тюрьме или  едет  куда-то  под  громыханье  колес,- весь мир  стал
бессмысленным и непонятным.
     Поднявшись  -  Боже,  как  с каждым  днем  все тяжелее  подниматься  по
лестнице! - поднявшись  на пятый этаж,  она  позвонила. Ей  открыла женщина,
соседка Наташина, вытирая мокрые руки о передник.
     - Наталью Сергеевну утром в больницу отправили,- шумным шепотом сказала
женщина.- Отравилась. Вероналом. В Мечниковскую.
     Софья Петровна попятилась от нее. Женщина захлопнула дверь.
     17-й долго не шел. Прошли уже  две  девятки и два  22-х,  а 17-й все не
шел. Потом 17-й пополз  медленно, еле-еле,  подолгу  задерживаясь у  каждого
светофора. Софья Петровна  стояла. Выли заняты даже все места для пассажиров
с  детьми, и, когда вошла  девятая женщина  с  младенцем,-  никто не пожелал
уступить ей место.- Скоро весь вагон займут!  -  кричала старуха с клюкой. -
Ездиют  взад-вперед!  Мы,  небось,  детей  на руках  таскали.  Подержите, не
помрете.
     У  Софьи Петровны  тряслись колени от испуга, от жары,  от злого  крика
старухи.  Наконец  она вышла. Она почему-то не сомневалась, что  Наташа  уже
умерла. Больница сверкнула ей  навстречу всеми своими вымытыми стеклами. Она
прошла  в  прохладный  белый  вестибюль.  Возле справочного  окошечка стояла
очередь  - три  человека. Софья Петровна не  решилась  подойти  без очереди.
Справки  выдавала красивая сестра в накрахмаленном  белом халате. Возле нее,
перед телефоном, в стакане стоял букет колокольчиков.
     -  Алло,  алло!  -  закричала  она  в  телефон,  выслушав вопрос  Софьи
Петровны.-  Второе  терапевтическое?  -  и потом, положив трубку:- Фроленко,
Наталья Сергеевна, скончалась сегодня в  4  часа дня, не приходя в сознание.
Вы родственница? Можете получить пропуск в покойницкую.

15
     Девятнадцатого  вечером,  надев  осеннее пальто,  платок под  пальто  и
калоши, Софья Петровна заняла очередь на набережной. В первый раз предстояло
ей продежурить всю ночь бессменно: кто теперь мог сменить ее? Не было больше
ни Наташи, ни Алика.
     Софья Петровна одна проводила Наташин сосновый гроб через весь город на
кладбище. В тот день долго шел дождь, и большое колесо  колымаги плескало ей
грязью в лицо.
     Наташа лежала в могиле, в желтой земле, недалеко от Федора Ивановича. А
где были Алик и Коля? Этого понять невозможно.
     Она стояла на набережной всю  ночь напролет, прислонившись к  холодному
парапету. От Невы  поднимался  мокрый  холод.  Тут  впервые  в  жизни  Софья
Петровна увидела восход солнца.  Оно встало откуда-то из-за Охты,  и по реке
сразу побежали мелкие волны, будто ее погладили против шерсти.
     К утру  у Софьи  Петровны  от усталости  онемели ноги,  она  совсем  не
чувствовала их,  и, когда в 9 часов толпа кинулась к  дверям тюрьмы,-  Софья
Петровна не  в силах была бежать: ноги стали тяжелые, казалось, надо взяться
за них руками, чтобы приподнять и сдвинуть с места.
     На этот  раз номер  у нее был  53-й. Через  два часа  она  протянула  в
окошечко  деньги  и  назвала  фамилию.  Тучный,  сонный  человек  поглядел в
какую-то карточку и вместо обычного "ему  не  разрешено" ответил:  "выслан".
После разговора с Цветковым Софья Петровна была вполне подготовлена к такому
ответу и все-таки ответ оглушил ее.
     - Куда? - без памяти спросила она.
     - Он напишет вам сам... Следующий!
     Она пошла  домой  пешком,  потому  что стоять и  ждать трамвая было  ей
труднее, чем идти. Пыль уже  пахла жарой,  она расстегнула  тяжелое пальто и
развязала платок. Казалось, прохожие ра