я Петровна решительно не понимала, что такое долбяки  Феллоу,- и
все же эти строки наполнили ее сердце гордостью и восхищением.
     Колины  письма Софья  Петровна  аккуратно  складывала в коробку  из-под
писчей бумаги.  Там  у  нее  хранились жениховские письма  Федора Ивановича,
фотографии  маленького  Коли  и фотография  малютки  Карины,  родившейся  на
"Челюскине". Туда же Софья Петровна положила и  письмо Алика. Она испытывала
нежность к Алику: он, несомненно, был предан Коле и так умел понять его!
     Однажды,  уже  месяцев  через  десять  после  Колиного  отъезда,  Софья
Петровна  получила по почте внушительный  фанерный ящик. Из  Свердловска. От
Коли. Ящик был  такой тяжелый, что  почтальон  с трудом внес его в комнату и
потребовал рубль на чай. "Швейная машина? - размышляла  Софья Петровна.- Вот
бы  хорошо!" Свою она продала в трудные годы. Почтальон ушел. Софья Петровна
взяла  молоток  и  нож  и  вскрыла  ящик. В  ящике оказался черный  стальной
непонятный предмет. Он был заботливо засыпан  стружками.  Колесо не  колесо,
дуло  не дуло, Бог  знает, что такое. Наконец,  на черной спине  непонятного
предмета,  Софья  Петровна  обнаружила  ярлык,   написанный  Колиной  рукой:
"Мамочка,  посылаю  тебе  первую  шестеренку,  нарезанную  долбяком  Феллоу,
изготовленным  на нашем заводе по моему  методу". Софья Петровна засмеялась,
похлопала шестеренку  по спине  и, пыхтя, отнесла ее  на подоконник.  Каждый
раз, как она взглядывала на нее, ей становилось весело.
     Через  несколько  дней,  утром,  когда  Софья  Петровна  допивала  чай,
торопясь на  службу, в ее комнату внезапно влетела Наташа. Волосы ее, мокрые
от  снега,  были  растрепаны,  один ботик  расстегнут.  Она протянула  Софье
Петровне мокрую газету.
     - Смотрите...  Я сейчас на углу  купила... читаю просто так... и  вдруг
вижу: Николай Федорович. Коля.
     На  первой странице "Правды" Софья Петровна увидела Колино улыбающееся,
белозубое  лицо. Фотография  изменила  и немного  состарила  его,  но,  безо
всякого  сомнения,  это  он,  ее  сын,  Коля. Под портретом  было  написано:
"Энтузиаст  производства,  комсомолец Николай Липатов,  разработавший  метод
изготовления долбяков Феллоу на Уральском машиностроительном заводе".
     Наташа обняла Софью Петровну и поцеловала ее в щеку.
     - Софья Петровна, милая!  - умоляюще сказала она,- пожалуйста, пошлемте
ему телеграмму!
     Софья Петровна никогда еще не  видела Наташу такой  возбужденной.  Да у
нее  и у  самой тряслись руки, и  она никак не  могла найти  свой  портфель.
Телеграмму они сочинили на службе, во время обеденного перерыва, и отправили
после  работы. Все поздравляли  Софью Петровну;  на службе ее  поздравила  с
таким сыном даже Эрна Семеновна,  а дома - даже медицинская сестра. Вечером,
ложась в постель, счастливая и усталая, Софья Петровна впервые подумала, что
Наташа, наверное, влюблена в Колю. Как это она раньше не догадалась! Хорошая
девушка,  воспитанная,  работящая, только очень  уж некрасивая и старше его.
Засыпая,  Софья Петровна старалась  представить  себе  ту  девушку,  которую
полюбит Коля и  которая станет его женой: высокую, свежую, розовую, с ясными
глазами и светлыми волосами -  очень похожую на  английскую открытку, только
со значком КИМа на груди. Ната? Нет, лучше Светлана. Или Людмила: Милочка.



6
     Приближался новый,  тысяча  девятьсот  тридцать  седьмой  год.  Местком
принял решение  устроить елку  для детей  служащих издательства. Организация
праздника  была поручена Софье Петровне. Она  кооптировала себе  в помощницы
Наташу,  и работа  у  них  закипела.  Они звонили  по телефонам  на квартиры
служащих, узнавая имена и возраст ребят; отстукивали на машинке приглашения;
бегали  по  магазинам, закупая пастилу, пряники, стеклянные шары и хлопушки;
сбились  с ног, отыскивая снег. Самое важное и  самое  трудное  было решить,
какой подарок сделать кому из ребят, так, чтобы не выйти из лимита и в то же
время  чтобы  все  были довольны.  Из-за  подарка  девочке  директора  Софья
Петровна и Наташа даже немного поссорились.  Софья Петровна хотела купить ей
большую куклу -  побольше, чем другим девочкам,- а Наташа  находила, что это
будет бестактно.  Помирились  на  хорошенькой дудочке с  пушистой кисточкой.
Наконец  осталось  купить только  елку. Они  купили высокую,  до  потолка, с
широкими, густыми лапами.  Наташа, Софья  Петровна и лифтерша Марья Ивановна
украшали елку с  раннего утра  и до двух часов дня накануне праздника. Марья
Ивановна развлекала их рассказами о жене директора; про самого директора она
говорила,  как  в  старое  время:  "они".  Лифтерша  подавала Наташе и Софье
Петровне  шары, хлопушки, почтовые ящики, серебряные  кораблики, а Наташа  и
Софья Петровна вешали их на елку.  Скоро у Софьи  Петровны  заболели ноги, и
она уселась  в  кресло  и сидя вкладывала  в пакетики с конфетами записочки:
"Спасибо  товарищу Сталину за  счастливое детство". Украшать продолжала одна
Наташа. У  нее были  умелые руки  и  бездна вкуса: Деда Мороза укрепила  она
удивительно  эффектно.  Потом   Софья  Петровна  вклеила   кудрявую  головку
маленького Ленина  в середину большой,  красной, пятиконечной звезды, Наташа
водрузила звезду на верхушку елки - и все было закончено. Они сняли со стены
портрет Сталина во весь рост и заменили его другим - Сталин сидит с девочкой
на коленях. Это был любимый портрет Софьи Петровны.
     Три часа. Пора домой - полежать немного,  пообедать и переодеться перед
праздником.
     Праздник удался  на славу. Явились все ребята и  почти все папы и мамы.
Жена директора не приехала, но директор приехал и сам привез  свою маленькую
девочку,  очаровательную  крошку с белокурыми  волосиками.  Дети  радовались
подаркам,  родители  громко  восхищались  елкой.  Только  Анна  Григорьевна,
председательница  месткома, обиделась,  что  сыну ее подарили барабан, а  не
оловянных солдатиков, как сыну парторга; солдатики стоили дороже. Она была в
зеленом  шелковом платье и даже  декольте.  Сын ее,  долговязый,  неприятный
мальчик, присвистнул, демонстративно ткнул барабан кулаком и прорвал его. Но
все  остальные  были  довольны.  Дочка директора без  устали трубила в  свою
трубу,  подпрыгивая между колен отца, упираясь  маленькой пухлой рукой в его
колено и запрокидывая голову назад, чтобы видеть елку.
     Софья Петровна чувствовала себя настоящей  хозяйкой бала. Она  заводила
патефон, включала радио, показывала  лифтерше глазами, кому поднести блюдо с
пастилой. Ей было жаль Наташу, которая робко жалась к стене, бледно-серая, в
своей нарядной, новой, собственноручно вышитой блузке. Директор, согнувшись,
водил  девочку вокруг  елки  и  пугал ее  Дедом  Морозом.  Софья  Петровна с
умилением cмотрела на эту сцену: ей хотелось, чтобы Коля во всем походил  на
директора. Кто знает,  быть  может, годика через два и у  нее будет такая же
милая внучка. Или  внук.  Она уговорит Колю внука  назвать Владлен  -  очень
красивое имя! - а внучку Нинель - имя изящное, французское, и в то же время,
если читать с конца, получается Ленин.
     Софья Петровна, усталая, опустилась в кресло. Пора бы уж и домой, у нее
начиналась  мигрень. К  ней подошел  представительный  бухгалтер  и, любезно
нагнувшись, поведал странную новость: в городе  арестовано множество врачей.
Бухгалтер был лично  знаком со  всеми медицинскими светилами города:  экзема
его не поддавалась ничьему лечению, один только покойный Федор Иванович умел
согнать  ее. ("Да, вот это  был  врач! Другие все присыпают, мажут, а  толку
никакого...")  Среди  арестованных  бухгалтер  назвал   доктора  Кипарисова,
сослуживца Федора Ивановича, Колиного крестного.
     - Как? Доктор Кипарисов?.. Не может быть! И что  случилось? Разве опять
какое-нибудь... несчастье?..- спросила Софья Петровна, не решаясь произнести
"убийство".  Бухгалтер  возвел  очи  горе  и  отошел,  ступая  почему-то  на
цыпочках. Два года назад, после убийства Кирова  (о! какие  это были мрачные
дни! по улицам ходили патрули... а когда ждали товарища Сталина - вокзальная
площадь  оцеплена  войсками...  улицы, переулки перекрыты...  не  пройти, не
проехать),  после убийства Кирова тоже было много арестов,  но тогда сначала
брали каких-то оппозиционеров, а потом "бывших", всяких там "фон баронов". А
теперь  вот   врачей.  После  убийства  Кирова  выслали  как  дворянку  m-mе
Неженцеву, старинную приятельницу Софьи  Петровны,- они  в  гимназии  вместе
учились. Софья Петровна была поражена: какое отношение m-mе  Неженцева могла
иметь к убийству? Преподает  в  школе французский  язык и живет как  все. Но
Коля объяснил,  что Ленинград необходимо очистить от ненадежного элемента. А
кто такая, собственно говоря, эта твоя m-mе Неженцева? Ведь ты сама помнишь,
мама, что  она не признавала  Маяковского  и  говорила всегда, что в  старое
время все было  дешевле. Она  - не советский  человек... Ну хорошо, а врачи?
Они  чем  провинились? Подумать  только - Иван Игнатьевич  Кипарисов!  Такой
почтенный врач!
     Ребята  шумели  в  раздевалке.  Софья  Петровна,  в  качестве  хозяйки,
помогала  родителям разыскивать рейтузы и  ботики.  Директор  с  девочкой на
руках  подошел  к  ней  проститься. Он поблагодарил  местком  за  прекрасный
праздник.- Я видел в "Правде" портрет вашего сына,- сказал он ей, улыбаясь.-
Хорошая  у  нас  смена  подросла...-  Софья  Петровна  смотрела  на  него  с
обожанием.  Ей  хотелось сказать ему,  что он  еще никакого права  не  имеет
говорить о смене - что такое тридцать  пять  лет? первая молодость! - но она
не решилась. Он сам одел девочку и поверх  шубки закутал ее в белый пушистый
платок. Как он все умеет. Мать может спокойно отпускать с ним ребенка. Сразу
видно - прекрасный семьянин.


7

     В  газетах ничего не писали про врачей и  про доктора Кипарисова. Софья
Петровна  собиралась  зайти  к m-mе  Кипарисовой  и  все не могла собраться.
Времени не было, да и неловко как-то. Она не видала Кипарисову года три уже.
Как это она ни с того ни с сего вдруг зайдет?
     В  январе  начали  появляться  в  газетах  статьи  о  новом предстоящем
процессе. Процесс Каменева и  Зиновьева  сильно  поразил  воображение  Софьи
Петровны, но она с непривычки к газетам не следила за ним изо дня  в день. А
на  этот раз Наташа втянула  ее в чтение газет, и  они ежедневно прочитывали
вместе все статьи  о новом процессе.  Очень  уж  упорно заговорили вокруг  о
фашистских  шпионах, о  террористах,  об  арестах...  Подумать  только,  эти
негодяи хотели убить родного  Сталина. Это  они, оказывается, убили  Кирова.
Они устраивали взрывы  в шахтах.  Пускали поезда под откос.  И чуть  ли не в
каждом учреждении были у них свои ставленники.
     Одна  машинистка  в  бюро,  только  что  вернувшаяся  из  дома  отдыха,
рассказала, что в  соседней  с  нею комнате жил молодой  инженер,  она  даже
иногда с  ним по парку гуляла. Один  раз ночью  вдруг приехала машина и  его
арестовали: он оказался вредителем. А на вид такой приличный - и не узнаешь.
     В доме Софьи Петровны, в квартире 45, напротив, тоже кого-то арестовали
-  коммуниста какого-то.  Комнату  его  запечатали красными  печатями. Софье
Петровне рассказал управдом.
     Софья Петровна  по  вечерам  надевала  очки - у нее  в последнее  время
развилась дальнозоркость - и  читала вслух газету  Наташе. Скатерть была уже
кончена -  Наташа  вышивала  теперь накидку  Софье Петровне на  постель. Они
говорили  о том,  как, наверное, возмущен  сейчас Коля. Да и не только Коля:
возмущены все честные люди. Ведь в поездах, пущенных под  откос вредителями,
могли  быть  маленькие дети! Какое бессердечие!  Изверги!  Недаром троцкисты
тесно связаны с гестапо:  они и  в самом  деле не  лучше фашистов, которые в
Испании  убивают  детей. И неужели, неужели доктор Кипарисов участвовал в их
бандитской  шайке?  Его не  раз  приглашали на  консилиумы  вместе с Федором
Ивановичем.  После  консилиума  Федор  Иванович привозил его  домой,  попить
чайку, посидеть. Софья  Петровна  видела его  совсем близко - вот как сейчас
Наташу  видит. И  теперь он вступил в бандитскую  шайку! Кто бы мог ожидать?
Такой  почтенный  старик.  Однажды  вечером,  прочитав  в   газете  перечень
преступлений, совершенных подсудимыми,  прослушав тот же  перечень по радио,
они  с  Наташей  так ясно  представили  себе  оторванные руки и  ноги,  горы
изуродованных трупов, что Софье Петровне сделалось  страшно остаться одной у
себя  в  комнате,  а Наташе  страшно  одной  идти  по улице, эту ночь Наташа
ночевала у нее на диване.
     Всюду, на всех предприятиях, во всех учреждениях  собирались митинги, и
в их издательстве тоже состоялся  митинг, посвященный процессу. Предместкома
заранее   обошла   все   комнаты  и  предупредила,  что   если  есть   такие
несознательные,  которые  хотят  уйти до собрания,  то  пусть имеют в  виду:
выходная дверь  заперта.  На собрание вились  поголовно  все, даже работники
редакционного сектора, которые  обыкновенно манкировали. Выступил директор и
кратко,  сухо точно изложил газетные сообщения. После  него говорил парторг,
товарищ  Тимофеев.  Останавливаясь  после каждых двух слов, он  сказал,  что
враги народа орудуют повсюду, что они могут проникнуть и в наше учреждение и
потому   всем   честным  работникам   необходимо  неустанно  повышать   свою
политическую  бдительность. Затем  слово было предоставлено председательнице
месткома, Анне Григорьевне.
     - Товарищи! - произнесла она, опустила веки и смолкла.- Товарищи! - она
сжала тонкие пальцы с длинными  ногтями.-  Подлый враг протянул свою грязную
лапу и к нашему  учреждению.- Все замерли. Камея опускалась и поднималась на
полной груди Анны Григорьевны.- Предыдущей ночью арестован бывший заведующий
нашей типографией, ныне  разоблаченный  враг  народа Герасимов.  Он оказался
родным племянником московского Герасимова, разоблаченного  месяц  назад. При
попустительстве   нашей   партийной  организации,  страдающей,  по   меткому
выражению  товарища  Сталина,  идиотской  болезнью  беспечности,   Герасимов
продолжал,  с позволения сказать,  "работать"  в нашей типографии  уже после
разоблачения его родного дяди, московского Герасимова.
     Она села. Грудь ее поднималась и опускалась.
     - Вопросов нет? - осведомился директор, председательствовавший  на этом
собрании.
     - А  что они...  сделали...  в  типографии?  - робко  спросила  Наташа.
Директор кивнул предместкома.
     - Что  сделали? - высоким голосом отозвалась она, поднявшись со стула.-
Я, кажется, товарищ Фроленко, ясно,  русским языком объяснила здесь, что наш
бывший заведующий типографией,  Герасимов, оказался родным племянником того,
московского,  Герасимова. Он осуществлял  повседневную  родственную связь со
своим дядей...  разваливал  в  типографии  стахановское  движение...  срывал
план...  по  указаниям  родственника. При преступном  попустительстве  нашей
партийной организации.
     Наташа больше не спрашивала.
     Вернувшись  после  собрания  домой, Софья  Петровна села  писать письмо
Коле.  Она  написала  ему, что  у  них  в  типографии  открылись враги. А на
Уралмаше?  Все ли там благополучно? Как  честный комсомолец Коля обязан быть
бдительным.
     В издательстве  явственно  ощущалось  какое-то  странное  беспокойство.
Директора ежедневно вызывали в Смольный. Хмурый  парторг то и  дело входил в
бюро, отпирая дверь собственным французским ключом, и вызывал Эрну Семеновну
в  спецчасть.  Вежливый  бухгалтер,   которому  откуда-то  всегда  все  было
известно,  рассказал  Софье Петровне,  что  партийная  организация  заседает
теперь каждый вечер.
     -  Милые  бранятся,-   сказал  он,  многозначительно  усмехаясь.-  Анна
Григорьевна  во  всем  обвиняет парторга, а парторг  директора.  Насколько я
понимаю, предстоит смена кабинета.
     - В чем обвиняет? - спросила Софья Петровна.
     -  Да  вот...  никак  договориться  не  могут,  кто  из них  Герасимова
проглядел.
     Софья  Петровна  ничего  толком  не  поняла  и  в  этот  день  ушла  из
издательства в какой-то смутной тревоге. На улице  она обратила внимание  на
высокую старуху, в платке поверх шапки, в валенках, в калошах  и с  палкой в
руке. Старуха  шла,  выискивая  палкой, где не скользко.  Лицо ее показалось
Софье Петровне  знакомым.  Да  это Кипарисова!  Неужели  она?  Боже, как она
изменилась!
     - Мария Эрастовна! - окликнула ее Софья Петровна.
     Кипарисова  остановилась,  подняла большие  черные глаза  и  с  видимым
усилием изобразила на лице приветливую улыбку.
     - Здравствуйте, Софья Петровна! Сколько лет, сколько зим! Сынок-то ваш,
верно, взрослый уже? - Она стояла, держа Софью Петровну за руку, но не глядя
ей в лицо. Огромные глаза ее в смятении бегали по сторонам.
     -  Мария Эрастовна,- сердечно сказала Софья Петровна.-  Я так рада, что
встретила  вас. Я слышала, у вас неприятности...  с  Иваном  Игнатьевичем...
Послушайте,  мы  ведь  с  вами  друзья...  Иван  Игнатьевич Колю  крестил...
конечно, это теперь не считается, но мы-то ведь с вами старые люди. Скажите,
Ивана Игнатьевича  обвиняют в  чем-нибудь  серьезном? Неужели эти  обвинения
имеют под  собой  какую-нибудь почву? Я  просто не  могу, не могу  поверить.
Такой  прекрасный,  такой  почтенный  врач!  Муж  всегда уважал  его  и  как
клинициста ставил выше себя.
     - Иван Игнатьевич ничего не  сделал против  советской  власти,-  угрюмо
сказала Кипарисова.
     - Я  так и думала! - воскликнула Софья Петровна.- Я ни минуты в этом не
сомневалась, я так всем и говорила...
     Кипарисова мрачно смотрела на нее черными огромными глазами.
     - До свиданья, Софья Петровна,- сказала она без улыбки.
     - Когда Иван Игнатьевич вернется,  зовите меня  на  пирог,- проговорила
Софья Петровна.-  Да что вы, право, такая расстроенная?  Раз Иван Игнатьевич
не  виноват -  значит, все будет хорошо. В нашей  стране с честным человеком
ничего  не  может  случиться.  Просто  недоразумение.  Смотрите  же,  будьте
молодцом... Пришли бы когда-нибудь чайку выпить!
     Кипарисова зашагала по панели, постукивая палкой о лед.
     "Неужели и я  так  же постарела? - думала Софья Петровна.- Лицо черное,
все  в  морщинах.  Да  нет,  не  может  быть,  я еще  не такая.  Она  просто
распустилась уж очень: валенки, палка, платок... Для женщины много значит не
распускаться,   следить   за  собой.   Ну  кто  теперь  носит  валенки?   Не
восемнадцатый год. Вот и выглядит на 65 - а ведь ей не  больше пятидесяти...
Хорошо,  что Кипарисов не виноват. Уж кто-кто, а жена знает. Я так и думала,
что это просто недоразумение и ничего больше".



8


     На  следующий день машинописное бюро  кончало  полугодовой  отчет.  Все
знали, что  ночью, со  "Стрелой",  директор выедет  в Москву,  чтобы  завтра
доложить о  полугодовой  работе  издательства  в Отделение печати ЦК Партии.
Софья  Петровна  торопила  машинисток.  Наташа  писала, не  отрываясь,  весь
обеденный перерыв.
     В 3 часа отчет в  четырех экземплярах лежал уже перед Софьей Петровной,
и она аккуратно раскладывала  его по четырем  копиям.  Не жалея зажимок, она
ровненько скалывала листы.
     А секретарша директора  все  не шла  за отчетом.  Софья Петровна решила
сама отнести его в кабинет.
     У   полуоткрытых  дверей  директорского  кабинета  она   столкнулась  с
парторгом.- Туда  нельзя! - сказал он ей, не поклонившись, и, хромая, прошел
в другую комнату. Вид у него был встрепанный.
     Софья Петровна заглянула в полуоткрытую дверь.  Перед письменным столом
на коленях стоял незнакомый мужчина и вынимал из тумбочки бумаги. Весь ковер
в кабинете был усыпан бумагами.
     - В  котором часу  будет  сегодня  товарищ  Захаров?  - спросила  Софья
Петровна у пожилой секретарши.
     -  Он  арестован,- одними  губами, без голоса, ответила ей секретарша.-
Сегодня ночью.
     Губы у нее были голубые.
     Софья Петровна понесла отчет обратно в бюро. Когда она дошла до