Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
возьму сейчас и откажусь. Это же не стол, но настоящие качели.
Широкие ремешки несколько раз обматывают вокруг запястья и выше локтей.
Созревание состоялось, а мы только упустили время и не использовали его
возможностей. Чего мне опасаться какого-то пореза, пускай глубокого?!
Родственные бесчувствия. Наконец.
Руки мои надежно привязаны по обе стороны стола, путы эти разорвать
невозможно, я несколько раз проверяю скрытою силою мускулов. Худенькая
сестра с жилистыми руками ловко расстегивает брюки на мне и просит немного
приподняться. Святая Агнесса, думаю я. Так попасться на простом тщеславии! Я
побился об заклад о бессмертии в надежде не выиграть, а теперь... Господи,
помоги всегда знать пределы и меру своего шарлатанства. Серебро изменчивости
в руках моих, и дрожат они, и запутался и смешался в проектах серебра.
Существованием моим врасплох застигнутый; с самой неумолимостью
договориться; но не успел все же. Начальнику хора. Брюки и плавки стаскивают
совсем, носки оставляют. - У вас привычка, сестра, - бормочу я, - привычка.
- Но она не отвечает. Мне уже и ногой не пошевелить, у них тут все
предусмотрено. Возле щиколотки чувствую боль от ремня, но теперь даже рад
этому ощущению. И глаза чужие сбоку за мной наблюдают.
- Добрый день, доктор, - говорю. - Уверен, что попал в руки к отличному
специалисту, и вы очень быстро заштопаете все как надо. - Я хотел бы
что-нибудь ему подарить или внезапно порадовать каким-то неслыханным словом.
Отчего не подумал раньше об этом? Он кивает и кашляет, только кивает и
кашляет. Я миру и в воображении не позволю произвести себя с свои кумиры, в
мед безземелий. Бытописатель алмазный существования небрежного шедевра -
человека. Содрогаясь. Только еще немного. Автоматически.
Он в очках полупрозрачных, полунепрозрачных, полудымчатых, полутемных,
а сам невозмутим и бесцветен. Если бы не обязанность молитвы, я непременно
бы теперь постарался вывести его из себя. Ни следа жалости, ни следа
безразличия, в руках его негашеная известь моего настоящего, но даже
мгновения лишнего мне не выторговать у него. В изголовье у меня столик
низенький ставят с инструментом, на который мне себя даже не заставить
взглянуть. Святая Агнесса, маленькая сестра, кисточкой намыливает мой лобок
и после ловко выбривает пах. Движения ее суховаты и отрывисты, и это почти
позволяет мне избежать эрекции, когда она меня касается пальцами. Смущения
во мне никакого, я где-то оставил его прежде, и потеря только восполнена
трепетом. И настоящее отравлено горечью дрогнувших аллегорий. Пользование
фотоаппаратами и биноклями не разрешается. Сестра куда-то исчезает на
минуту, но потом появляется вновь, корректная и непроницаемая. И теперь
начинается. Доктор ощупывает мои гениталии, отводит рукой мошонку, сдвигает
крайнюю плоть. Он как будто играет, все длится гораздо дольше, чем
необходимо для простого осмотра, и испарина ужаса виски мои покрывает. Я
перестал что-либо понимать, пальцы его уже изучили каждую клеточку, неужто,
пока наиграется мне ожидать?! Внезапно отходит. Что-то рядом на столике
звякает, и я вздрагиваю. Ноги мои широко раздвинуты, и сестра, занявши место
доктора, обильно натирает спиртом ляжки, мошонку, лобок. Спирт щиплет,
ужасно щиплет мошонку и холодит кожу вокруг, боль нестерпимая, и с каждой
секундой все нарастает, а эта маленькая изуверка спирта не жалеет.
- Трите, трите, сестра, - шипит внезапно откуда-то появившийся доктор,
- скорее. Нужно, чтобы он обессилел от боли.
Но как же это возможно переносить, это больше, чем можно перенести. Я
никогда не знал своего существования, никто никогда не приносил мне столько
боли, вот они - все мои мучители, они соединились, чтобы идти со мной рука
об руку. Что-то теперь поделывает изуверка-сестра? - Не бойтесь, - говорит
доктор, и холодная сталь вдруг вспарывает мою кожу. Что же вы делаете?! Ведь
я от прежней боли еще не успел отойти. Как это там?.. Ах да, эпидермис... он
не толще папиросной бумаги. Нет, только не сюда!.. Кто там так визжит в
зале, визжит за меня, мой ужас кому известен еще быть может? Господи, да
неужели я теперь себя не узнаю, неужели и Ты так Себя не узнаешь в
безразличии небытия?! Зубы мои стиснуты так, что едва не крошатся, но боль и
их разжимает. Попробуем себя уговорить. Это тоже самое, что удаление
больного зуба. Возможно ли, что я кого-то умоляю?! И чувствую слезы свои на
скулах и за ушами. Еще, еще!.. Я так этого хотел, всегда хотел, и я ни о чем
не жалею. Пускай только... Какая страшная сталь, как глубоко!.. Зову иных на
войну расточительности и созерцаний. Специальность моя - иллюзии, с которыми
мир навязывается к его населению. Они думают, что это им поможет. Бессилие в
подножиях заносчивостей; я его навсегда запомню, я его опишу. Со мною мой
невидимый друг, моя обуза. Что? Светопреставление? Страшный суд? Только
конец цитаты!.. Я не могу больше, я больше не могу!.. Надежда есть сумма
утешений; и вобрал в себя все отчаяние взамен иссякнувшей силы;
действительно - Губка. Насколько прежде себя не знал. Здесь вступаю я. И
горячкою несчастья разбужен, но размозжен. Затылком отчаянно бьюсь в
намерении себя оглушить, весь стол залит моей кровью, трибуны наползают
откуда-то сбоку, и внезапно боль... отступает.
- Шить, - отрывисто говорит доктор, нарочно возле самого уха, и снова
начинаю слышать. Внизу все горит, в кювете на столике валяется что-то вроде
куриных потрохов, смотреть не могу, ничего не могу. Если бы только не рези в
глазах, не эти рези; и гортань свою пробую стоном, но та будто задубела, и
даже звука единого не выходит. - Пульс? - говорит доктор, и ему отвечают,
кажется, отвечают, но он снова далеко, и только руки его во мне, протянулись
руки из неизвестного. - Скорее, - сквозь зубы бесцветный доктор повторяет
сестре, и едва только...
После помню, что силился улыбнуться, когда меня провозили мимо трибун.
И что был за шум? Ах да, это аплодисменты. Не считаю себя ревностным
сторонником зашифрованных украшений рассудочности, но только лоялен к
автоматическим проблескам их в тончайшей материи творчества. Гримаса, думаю,
мне удалась. Мне не чудилась опустошенность, я не загадывал ни о чем
наперед. Вспоминал ли я что-то? Сожалел ли о чем-нибудь? Радовался чему-то?
Не знаю.
Вечером пошел дождь, над всею почвою пошел дождь, небо разрешилось
дождем. Я всего только хотел восстановления гордости.