зу, что она
довольно сильная пианистка.  Тем лучше, успеваю подумать  я,  и тоже вступаю
мгновение  спустя. - Cortigiani, vil razza dannata, per qual prezzo vendeste
il mio bene?.. - Она иногда коротко посматривает на меня, стараясь угадывать
мои паузы, мои crescendo и ферматы. Кажется, у нас с ней неплохо получается,
видно,  что  и она  тоже довольна нашим исполнением, хотя мы выступаем и без
единой  репетиции.  Ей  удается  очень точно подстраиваться  под  меня,  она
прирожденный концертмейстер, и с легкостью нагоняет меня и осаживает, если я
уж  слишком вырываюсь  вперед. Такая податливость - она, должно  быть,  в ее
природе, думаю я. Наверное, она и в общении, и в постели такая же  точно,  у
меня только, конечно, уже не будет ни времени, ни возможности узнать  этого.
- Ah!  Ebben piango.  Marullo...  Signore,  tu  ch'hai l'alma gentil come il
core, dimmi  tu dove l'hanno  nascosta?.. *  la? Non * vero?.. *  la? non  *
vero?.. * la? non * vero?..
     Когда  пианистка  заканчивает   играть,  наши   слушатели  с   живостью
аплодируют нам.  Привычное тепло  разливается по  всей крови. Ведь это всего
только   игра,  пусть  виртуозная,  но  только  игра.  Сегодняшнему  суждено
сохраниться,  и  щупальцам   его  прорастать   в   будущем,  благостном  или
беспокойном. После мы еще исполняем отрывок  из вердиевского же "Трубадура",
потом несколько  песен Бетховена: "Opferlied", "La  partenza",  "Vom Tode" и
"Des Kriegers Abschied" - и каждый последующий номер,  как мне кажется, наши
слушатели  воспринимают  со все возрастающим  энтузиазмом. Хотя ничему  и не
верю. Желчь  разливаю,  разматываю бархат. Бисер тоски. Опыт и подсознание -
суть непостижимая умственная недвижимость человека. Язык.
     Сдержанная,  строгая скорбность  бетховенского  "Vom  Tode"  неожиданно
совершенно захватила меня. Слова песни как-то странно смешались в сознании с
мыслью  о предстоящем мне  завтра испытании; мое увлечение,  кажется,  имело
отклик и у слушателей, а после троекратного повторения простой фразы: "Denk,
o Mensch,  an deinen  Tod! Sдume  nicht denn Eins ist  Not! Sдume nicht denn
Eins ist Not!  Sдume  nicht  denn Eins ist  Not!"  - с жесткими  внутренними
драматическими нагнетаниями - она как троекратный удар судьбы, эта фраза - я
вдруг заметил у некоторых женщин проступившие на глаза слезы. Мое  волнение,
отразившееся от  этих людей, возвратилось снова ко мне, создавая,  наверное,
нечто подобное резонансу. Представители высшего полусвета. Впереди.
     Мы  закончили под  рукоплескания. Я  благодарю свою партнершу, целую ее
руку и отхожу от инструмента. Блеск его полировки вызывает во мне мгновенный
импульс неприязни, как  и всякий порядок,  ухоженность. Рабы бликов. Девушка
остается  за роялем и еще некоторое время  исполняет пьесы  Шумана,  но  уже
соло. Меня  окружают,  рассыпая  неумеренные восторги по поводу моего пения.
Весь линялый напыщенный кордебалет. Истинно. Хозяин дома, едва пробившись ко
мне,  пожал мне  руку и  сказал,  что я  превосходно  украсил их вечер.  Все
подобные компании  - сокровищницы стиля. Из хранилищ.  Вечер содрогания. Он,
стоя подле меня, напомнил, что у нас с ним было еще одно  пока неисполненное
намерение, но тут же добавил, что это можно сделать и чуть позже. Я не сразу
сообразил, о чем  идет речь, но потом подумал, что, наверное, об осмотре его
коллекции сабель. Его  жена сказала, что и прежде  слышала много  лестного о
моем  голосе, но  никак не могла предположить,  чтобы у нас  с этой девочкой
получился такой замечательный дуэт. Я похвалил  игру аккомпаниаторши, и было
видно, как приятен хозяйке дома успех ее родственницы.
     Появился  Марк.  Он  хотел  увести  меня  от  толпы  моих  внезапных  и
неумеренных  почитателей, из-под обстрела назойливых гаубиц восторга, но нам
уже,  кажется,  не  суждено  было остаться с ним наедине во  все продолжение
сегодняшнего  вечера.  Хороводы танцоров благодарности.  Мир еще прославится
податливостью, принужденный  к шествиям в  направлениях  упадка.  Вблизи. Мы
выходим на террасу. Смеркается. Небо уже достигло такой  степени безнадежной
пасмурной  синевы,  за  которой  ночь  свободно  вступает на  подготовленную
специально для нее почву. Мы с Марком присоединяемся к небольшой компании, в
которой   моложавый,   с   энергичными   жестами   профессор   юриспруденции
рассказывает  о своих впечатлениях после недавней продолжительной поездки по
Испании. Пасьянс-повествование. Образы  строит  из кирпичиков  ностальгии  и
находчивости. Морские камешки во рту. Он оказался превосходным рассказчиком,
слушать  его  было одно  удовольствие.  Нарцисс-мозг.  Я  вспомнил  о  своей
художнице, отделился от  этой  компании,  думаю,  что  увлеченные  рассказом
профессора не  заметили моего исчезновения, и отправился на ее поиски. Я  не
нашел ее нигде,  ни на  террасе, ни  в гостиной, только недавний  собеседник
художницы возился с ее хином, а самой женщины не было. Я подумал, что вполне
возможно, у нее теперь роман с этим мальчиком, а почему  бы и нет?! Гостиная
наполнена оживленными  голосами. Я встретился взглядом с племянницей хозяйки
дома, она  все еще сидела за роялем  и играла известное шумановское "Warum?"
Тень улыбки  промелькнула на ее  лице. Время  в ощущениях украшено  ремеслом
какого-то трагического маляра. Поимка.
     Журналист  развалившись  сидит  в  кресле в  окружении  женщин  и двумя
пальцами держит рюмку с коньяком около своих губ. -  Вы совершенно правильно
сделали, что обиделись тогда на меня, - кричит он мне издалека, подняв рюмку
к самым глазам, будто собираясь пить за мое здоровье. - А я все равно уважаю
вас.  Эти ваши превосходные  рассуждения cum  grano salis...  A?! "Mein  Arm
gehort dem  Vaterland, mein Herz der holden schцnen!.." - победоносно гремит
он,  дирижируя самому себе рюмкой, из которой едва не выплескивается  коньяк
ему на брюки.  Это слова из последней бетховенской песни, которую я исполнял
сегодня. Я отвернулся.
     - А вы ведь и мне обещали  уделить  несколько  минут  своего времени, -
слышу   вдруг   возле  себя.   Стратегическое   значение  снега.   Навсегда.
Оборачиваюсь. Хозяин дома стоит  и,  слегка улыбаясь, смотрит  мне  прямо  в
глаза.  Чувствую  внезапно,  что  какая-то  мгновенная  легкая  необъяснимая
тревога шевельнулась у меня в сердце. Хотя, конечно, вовсе не связанная ни с
этим домом, ни  с  этим человеком, ни с  его  едва  приметной улыбкой. Права
бесплодия.  Трасса. Может  быть,  объяснение  ее мне бы открылось совершенно
внезапно тоже, думаю  я,  вполне возможно, даже и годы спустя, в том случае,
разумеется,  если  бы  мне  довелось  на такое  время  запомнить  и нынешнюю
ситуацию и  свое  ощущение. Может  быть, я  бы  тогда  столкнулся  с  чем-то
похожим, это дало бы мне ключ. Может быть, это что-то такое из детства. Ныне
же придется оставить  здесь свое "warum?" Я  наклоняю  голову в знак  своего
согласия,  хозяин  дома кивает  мне и ведет потом за  собой куда-то довольно
долго.
     Мы спускаемся  по  парадной лестнице,  обходим ее  кругом,  за  высокой
дубовой  дверью,  украшенной   свирепыми   золочеными   масками,  начинается
небольшой коридор со стенами, облицованными панелями мореного  дерева, потом
еще за одной дверью коридор вдруг изгибается под прямым углом, а в конце его
открывается небольшая лестница, по которой мы  спускаемся еще ниже,  где уже
теперь  ощутимо  пахнет сыростью и близостью  почвы.  Спутник мой  беззвучно
отворяет  тяжелую  металлическую  дверь  и  пропускает  меня   перед  собой.
Рубильник  щелкает где-то  у  меня за спиной,  и  в помещении,  в котором мы
оказались,   тотчас   устанавливается   какое-то  фантастическое,  зловещее,
странное  освещение. Снопы нерассеиваемого света -  красные, синие, желтые -
оставляют   на  стенах  яркие  округлые  пятна,  располагавшиеся,  казалось,
беспорядочно  и   медленно  перемещавшиеся  по  кругу  при  помощи  скрытого
бесшумного  электрического  привода.  Иногда  полумрак  помещения  разрезают
ослепительные  вспышки  ртутных  ламп,  походившие  на  беззвучные  грозовые
разряды.  Мне сразу же  показалось, что кроме нас двоих в  помещении  кто-то
находится  еще,  от  неожиданности  я  даже  вздрогнул, но  мгновение спустя
догадался,  что   это  всего  лишь  рыцарские  доспехи  -  полное  рыцарское
облачение,  с первого взгляда совершенно создающее впечатление  человеческой
фигуры,  в особенности в  лучах  перемещающегося - будто живого -  света.  -
Посмотрите,  посмотрите,  -  вдруг  сдавленным,  каким-то не  своим  голосом
говорил мне хозяин дома, я даже обернулся на него, мне показалось, что рядом
со мной находится совсем другой  человек, настолько незнакомым и непривычным
мне послышался его голос. И звенит  ужас мгновение, лишая его настойчивости.
Неужели уже происходит? -  Подойдите, рассмотрите все получше, - говорил мне
еще. - Думаю, вам нигде еще не приходилось видеть такого. - Я шагнул вперед.
     На  стене,  возле   которой  я   стоял,  были  развешены  сотни   самых
разнообразных  формою,  размерами и украшением  сабель,  это  был  настоящий
сабельный лес. Некоторые экспонаты были укреплены полуизвлеченными из ножен,
в  других  случаях  ножны  висели  рядом  с  оружием,  если,  наверное,  они
представляли  одинаковый   интерес  как  произведения   этого  своеобразного
искусства,  иногда ножны отсутствовали вовсе.  Видно было,  что устраивавший
эту коллекцию чрезвычайно заботился о живописности ее общего впечатления. На
стене  оказались  укрепленными  также,  например,   обрывки  рыбачьей  сети,
павлиньи и лебединые перья, морские  звезды, красочные плакаты и еще десятки
других вещей, не обладающих, может быть, особенной прагматической ценностью,
но  лишь - эстетической, и вносящих свой  какой-то едва уловимый штрих в эту
пеструю разнохарактерную  картину. Я  заметил,  что  сабли здесь  составляли
только  ядро  коллекции, хотя и значительное  ядро, немного  в стороне  были
выставлены  также  несколько  десятков  кортиков, кинжалов, кончаров, рапир,
палашей, защитное  снаряжение  - от  старинных щитов  и панцирей  до  вполне
современных бронежилетов. Возможно, за всем этим  скрывается какая-то мания,
думаю  я,  к  каковой,  впрочем,  по-видимому, в той  или иной степени можно
отнести  всякое  коллекционирование.  Хозяин  дома  стоит  возле  меня  и  с
вожделением собственника взирает на свои сокровища.
     - За каждым экземпляром,  который вы здесь можете видеть, - говорит он,
искривив  лицо  в  спокойной  усмешке,  - стоит  своя,  подчас  многовековая
история. И целая ветвь, целое направление культуры оружейного  производства,
развитие  которого  целиком диктуется интересами  потребителя.  Заметьте,  в
целом никогда не  ослабевающими интересами. И в  историю всякого государства
история оружия может быть вплетена некоей драгоценной нитью.
     -   Думаю,  -   отвечаю,   обернувшись  к  нему   и   разглядывая   его
сосредоточенное лицо, - что в вас одновременно  умерло  два  противоположных
типа деятеля - воина, рыцаря, с одной стороны, и с другой - поэта-летописца.
     -  Вполне возможно, -  соглашается  он, -  во всяком  случае,  я иногда
ощущаю  смутные  токи  прошедших времен,  неотчетливые  побуждения,  позывы,
пробившиеся ко  мне  сквозь  толщу  веков. Что-то  такое  языческое,  голоса
идолопоклонства, знаете ли...
     - Вы это серьезно? - спрашиваю.
     - Серьезней, чем вы думаете. А у вас разве не бывает такого?
     -  Не знаю, -  отвечаю. - Возможно, если прошлое как-то  соотносится  с
отдаленным  будущим, то по некоторым причинам  предпочитает  обходиться  без
моего  посредничества.  Или,  если и прибегает к моим услугам, то, во всяком
случае, старается не посвящать меня ни в детали, ни  в цели  моей  миссии. И
мне гораздо проще представить  себе некую трансцедентальную связь  между той
точкой пространства во всех  возможных измерениях, где нахожусь я,  с эпохой
весьма   отдаленной   от   нынешней   -   ну,   возьмем  для  примера,   лет
триста-четыреста,  -  нежели  осознать   в   качестве   одной  из  возможных
существующих  реальностей некий космический мост,  соединяющий тысячелетия и
пожелавший именно меня избрать одной из своих опор.
     - И  каким же вам представляется это самое время через триста-четыреста
лет, если уж вы согласились быть его поверенным?
     - Отвратительным, - не задумываясь, отвечаю я.
     - Отвратительным? - переспрашивает. - Ну да, наверное, вы  правы. Так и
должно быть. Хотя это, конечно, не имеет никакого отношения к футурологии.
     - Никакого, - подтверждаю я.
     - Вы  знаете, -  говорит  он еще, -  вам  не  следует особенно обращать
внимание на нашего  домашнего Фальстафа.  Ну, вы понимаете,  о ком я говорю.
Всего-навсего  -  мелкий пошляк  и  продажный  писака.  В  каком-то  смысле,
заложник  и   жертва  некоего   искаженного   представления  о  многообразии
проявлений человеческого рода.
     Я расхохотался. - Любой из  экземпляров  вашей  коллекции может  в одну
минуту разрешить  все  противоречия  между  ним и  мной, или  между  любыми,
подобными нам.
     - Вас все-таки тоже иногда достигают скрытые токи прошлого, -  отвечает
он мне.
     - От этого никто не может быть  полностью защищенным, - соглашаюсь я, -
уж если ему  хоть иногда являются  сны. В этом все  же, по-видимому, одна из
граней,  одно из  проявлений  всякого  принимаемого нами  божества. Картины,
посылаемые нам, -  они вообще концентрированное выражение времени. И одна из
сущностей принимаемой нами высшей силы.
     -  Здесь  самое  главное,  как  вы,  наверное, знаете,  -  говорил  мой
собеседник, энергично  вынимая одну саблю из  ножен и демонстрируя ее передо
мной, -  такое соотношение  центра  тяжести  оружия  с кривизной клинка, при
котором  весьма  малым  делается угол  резания. Взгляните-ка, когда у  вас в
руках такой  инструмент, голова всякого  вашего противника становится  почти
что  кочаном  капусты,  насаженным на палку. Удар  приобретает  максимальную
силу. Вам остается  принять на веру мои заверения  о  великолепии стали,  из
которой изготовлен клинок. - Он  с видимым удовольствием  щелкнул  по клинку
ногтем, и оружие в его руках  издало чистый  искренний упругий металлический
звук.  Будто натянутая струна. Ритуал  мимолетности. Таинства  брезгливости.
Редкость.  Я разглядел искусную гравировку у основания клинка - двух собак с
вытянутыми, гибкими,  с напряженной стремительностью телами, одна из которых
преследовала  другую,  рукоять  сабли очень удобно и плотно  укладывалась  в
руку, будто  согревая  ее своей  уверенной, мужественной тяжестью.  - Стрела
изгиба  2,24  дюйма,  - продолжал  хозяин дома, - сабле  уже  более  двухсот
пятидесяти лет,  имя мастера  неизвестно, хотя оно, несомненно,  заслуживает
быть сохраненным и для нашего времени и для будущих отдаленных времен.
     Я молчал, глядя на своего собеседника.
     - Скажите, а как вы себе представляете связь между отдаленными эпохами?
-  неожиданно говорит  он,  оскалившись в  спокойной  неприязни  к какому-то
внезапному собственному  ощущению. -  Ну, мы снова возьмем для примера те же
самые три или четыре сотни лет, о которых мы сейчас рассуждали.
     - В  виде потока корпускул, -  тотчас же отвечаю  я, рассматривая узкий
подбородок хозяина дома и все мало-мальски примечательное в его лице. Он все
еще  поигрывает  оружием,  которое не выпускает из рук.  - Подобно магнитным
силовым линиям вокруг  проводника. В  виде потока незримой лучистой энергии,
пронизывающего  пространство.  Один конец этого  потока  в нас самих, другой
же...
     -  Пространство?   -  переспрашивает  он   и  тут  же  соглашается.   -
Пространство,  которое вмещает  в  себе  весь  немыслимый  путь,  пройденный
планетой, галактикой и еще более крупными природными образованиями за взятый
нами промежуток  времени.  Так?  Путь  в  однообразной космической  ночи,  в
омертвляющем  холодном одиночестве? Лояльность к  жизни во всякое  настоящее
мгновение, еще, наверное, скажете. Этого, разумеется, и вполне достаточно.
     - Так, - подтверждаю  я,  -  а  мы еще всякое  мгновение  выбираемся из
собственной  оболочки,   поминутно   оставляя  за   собой  угасающий   шлейф
предыдущего  существования,  подобно следу быстро перемещающегося объекта на
светящемся  экране   электроннолучевой  трубки.  И  всякая  невозможность  и
немыслимость возвращения хоть в  какую-либо  прежнюю  канву  вполне способна
вызывать  в иных из  нас беспричинную и неосознанную тоску - сродни собачьей
тоске - по безвозвратно прожитой и  утраченной сущности. Вопрос, разумеется,
только  в  способности   чувства.  Каждому  прошедшему  мгновению  жизни  мы
сооружаем умственные мемориалы, в которых поклоняемся сознанию невозможности
вечного существования.  В иных  из них столпотворение, паломничество, в иных
запустение...
     -  Да, -  подхватывает он,  - а вот  еще  нимбы над головами  святых  в
христианской мифологии это тоже,  должно быть, явление  того же самого рода,
как  вы  считаете? Что-то такое вроде отличительной оболочки, отличительного
знака избранника особенной духовности?..
     - По-видимому, это так, - соглашаюсь я.
     Вдруг он делает  несколько  резких круговых взмахов саблей, со  свистом
рассекая  воздух.  Пару  раз  конец  сабли  проносится  возле  моего  лица и
туловища, не то,  что бы опасной близости,  нет, совершенно  не опасной,  но
такой, что ее можно посчитать оскорбительной для моего достоинства, а  можно
и не посчитать. Я  стараюсь стоять не шелохнувшись во  время всех  взмахов и
только наблюдаю за его действиями, слегка сощурив глаза. Не знаю,  для  чего
ему понадобилось такое испытание моих нервов.
     - Ну,  теперь уже, наверное, - спустя минуту говорит он, отходя к стене
и убирая саблю в ножны на ее  прежнем месте, - вам поздно искать прибежища в
религии, если прежде были не особенно религиозны. Обычно бывает нужно пройти
нечто  вроде  карантина  в новых убеждениях, прежде  чем они  станут  давать
какой-либо положительный практический эффект.
     - Наверное, - сухо соглашаюсь я.
     - Великолепие оружия,  - продолжает он, - только подчеркивается, как вы
видите, искусностью  примененного  обрамления  для  него.  Это  своеобразный
контрапункт: опасность - убежище, воин - жилище, смерть  - успокоение...  Вы
здесь можете увидеть, сколь ценные материалы применяются и  для изготовления
ножен:  редкие  породы дерева,  кожа,  кость,  золото, серебро,  драгоценные
камни,  шкурки  соболей и  горностаев, -  он все  еще  возле  стены.  Смотрю
пристально в его прямую, открытую для меня во всей ее беззащитности спину, и
вдруг странная  мысль мелькает у меня в  голове. Я  вдруг  понимаю, для чего
вообще, собственно, меня сегодня так настойчиво приглашали  в этот дом. Этот
дом  и  эти  люди  -  это  всего  лишь ступень,  ступень,  которую  я должен
преодолеть,  пройти  и  оставить  ее  позади  себя.  Почему-то во  мне  есть
особенная  уверенность   в   справедливости   моего   открытия.   Он   вдруг
оборачивается  ко мне  с  усмешкою на  лице  и,  глядя  мне  прямо  в глаза,
спрашивает:
     - Ну что? Догадались?
     - О чем? - с некоторым удивлением спрашиваю у него.
     - Для чего вас приглашали сюда.
     - Думаю, что да, - отвечаю ему.
     Он еще смотрит на меня. И медленно говорит:
     - Ну а я думаю, что нет оснований сомневаться в том, что вы все угадали
верно.
     Немного  все странно, думаю я,  рассматривая  его спокойное лицо. Будто
нарочно мне подсовывают сегодня хичкоковские сюжеты. Если этот день окажется
длинным,  я  сделаюсь  мистиком и сумасшедшим,  наверное.  Избранник  лунных
затмений. Вражда. Сухость.
     -  Что есть,  по-вашему,  движущая сила искусств?  - спрашивает спутник
мой, дверь запирая, и на этот раз та тихонько скрипит.
     - Презрение к  быдлу, должно  быть, -  отвечаю,  -  если  вы именно это
хотели услышать. - Ни секунды не обдумывает. Благослови, Боже, детей  Своих,
у которых в себе