белыми птицами.
   - Представьте, я была еще в постели, - сказала она. - Как это мило  с
вашей стороны, что вы пришли меня навестить! Я была уверена, что вы  обо
мне забыли.
   С сияющим лицом она протянула ему обе руки, и Дюруа, сразу почувство-
вав себя легко в этой скромной обстановке, взял их в  свои  и  поцеловал
одну, как это сделал однажды при нем Норбер де Варен.
   Госпожа де Марель усадила его.
   - Как вы изменились! - оглядев его с ног до головы, воскликнула  она.
- Вы явно похорошели. Париж идет вам на пользу. Ну, рассказывайте новос-
ти.
   И они принялись болтать, точно старые знакомые, наслаждаясь этой вне-
запно возникшей простотой отношений, чувствуя, как идут от одного к дру-
гому токи интимности, приязни, доверия, благодаря которым два близких по
духу и по рождению существа в пять минут становятся друзьями.
   Неожиданно г-жа де Марель прервала разговор.
   - Как странно, что я так просто чувствую себя с вами, - с  удивлением
заметила она. - Мне кажется, я знаю вас лет десять. Я убеждена,  что  мы
будем друзьями. Хотите?
   - Разумеется, - ответил он.
   Но его улыбка намекала на нечто большее.
   Он находил, что она обольстительна в этом ярком  и  легком  пеньюаре,
менее изящна, чем та, другая, в белом, менее женственна, не  так  нежна,
но зато более соблазнительна, более пикантна.
   Госпожа Форестье с застывшей на ее лице благосклонной улыбкой, как бы
говорившей: "Вы мне нравитесь", и в то же время: "Берегитесь! ",  притя-
гивавшей и вместе с тем отстранявшей его, - улыбкой, истинный смысл  ко-
торой невозможно было понять, - вызывала желание броситься к  ее  ногам,
целовать тонкое кружево ее корсажа, упиваясь благоуханным теплом,  исхо-
дившим от ее груди. Г-жа де Марель вызывала более грубое, более  опреде-
ленное желание, от которого у него дрожали руки, когда под легким шелком
обрисовывалось ее тело.
   Она болтала без умолку, по обыкновению приправляя свою речь непринуж-
денными остротами, - так мастеровой, применив особый прием, к  удивлению
присутствующих, добивается успеха в работе, которая представлялась непо-
сильной другим Он слушал ее и думал: "Хорошо бы все это запомнить. Из ее
болтовни о событиях дня можно было бы составить потом  великолепную  па-
рижскую хронику".
   Кто-то тихо, чуть слышно постучал в дверь.
   - Войди, крошка! - крикнула г-жа де Марель.
   Девочка, войдя, направилась прямо к Дюруа и протянула ему руку.
   - Это настоящая победа, - прошептала изумленная мать. -  Я  не  узнаю
Лорину.
   Дюруа, поцеловав девочку и усадив рядом с собой, ласково и  в  то  же
время серьезно начал расспрашивать ее, что она поделывала это время. Она
отвечала ему с важностью взрослой, нежным, как флейта, голоском.
   На часах пробило три. Дюруа встал.
   - Приходите почаще, - сказала г-жа де Марель, - будем с вами болтать,
как сегодня, я всегда вам рада. А почему вас больше не видно у Форестье?
   - Да так, - ответил он. - Я был очень занят. Надеюсь,  как-нибудь  на
днях мы там встретимся.
   И он вышел от нее, полный неясных, надежд.
   Форестье он ни словом не обмолвился о своем визите.
   Но он долго хранил воспоминание о нем,  больше  чем  воспоминание,  -
ощущение нереального, хотя и постоянного присутствия этой  женщины.  Ему
казалось, что он унес с собой частицу ее существа  -  внешний  ее  облик
стоял у него перед глазами, внутренний же, во всей пленительности, запе-
чатлелся у него в душе. Он жил под обаянием этого образа, как это бывает
порой, когда проведешь с любимым человеком несколько светлых  мгновений.
Это некая странная одержимость - смутная, сокровенная, волнующая, восхи-
тительная в своей таинственности.
   Вскоре он сделал ей второй визит.
   Как только горничная провела его в гостиную, явилась Лорина. На  этот
раз она уже не протянула ему руки, а подставила для поцелуя лобик.
   - Мама просит вас подождать, - сказала Лорина.  -  Она  выйдет  через
четверть часа, она еще не одета. Я посижу с вами.
   Церемонное обхождение Лорины забавляло Дюруа, и он сказал ей:
   - Отлично, мадемуазель, я с большим удовольствием проведу с вами  эти
четверть часа. Но только вы,  пожалуйста,  не  думайте,  что  я  человек
серьезный, - я играю по целым дням. А потому предлагаю  вам  поиграть  в
кошку и мышку.
   Девочка была поражена; она улыбнулась  так,  как  улыбаются  взрослые
женщины, когда они несколько шокированы и удивлены, и тихо сказала:
   - В комнатах не играют.
   - Это ко мне не относится, - возразил он. - Я играю везде. Ну, ловите
меня!
   И он стал бегать вокруг стола, поддразнивая и подзадоривая Лорину,  а
она шла за ним, не переставая улыбаться снисходительно учтивой  улыбкой,
время от времени протягивала руку и дотрагивалась до него, но все еще не
решалась за ним бежать.
   Он останавливался, присаживался на корточки,  но  стоило  ей  нереши-
тельными шажками подойти к нему, - и он, подпрыгнув, как чертик,  выско-
чивший из коробочки, перелетал в противоположный конец гостиной. Это  ее
смешило, в конце концов она не могла удержаться от смеха и,  оживившись,
засеменила вдогонку, боязливо и радостно вскрикивая, когда ей  казалось,
что он у нее в руках. Преграждая ей дорогу, он подставлял стул, она нес-
колько раз обегала его кругом, потом он бросал его и хватал  другой  Те-
перь Лорина, разрумянившаяся, увлеченная новой игрой, без  устали  носи-
лась по комнате и, следя за всеми его шалостями, хитростями и  уловками,
по-детски бурно выражала свой восторг.
   Вдруг, в ту самую минуту, когда она уже была уверена, что он  от  нее
не уйдет, Дюруа схватил ее на руки и, подняв до потолка, крикнул:
   - Попалась!
   Пытаясь вырваться, она болтала ногами и заливалась счастливым смехом.
   Вошла г-жа де Марель и в полном изумлении остановилась.
   - Боже мой, Лорина!.. Лорина играет... Да вы чародей, сударь...
   Он опустил девочку на пол, поцеловал руку матери, и они сели,  усадив
Лорину посередине Им хотелось поговорить, но Лорина, обычно такая молча-
ливая, была очень возбуждена и болтала не переставая, - в  конце  концов
пришлось выпроводить ее в детскую.
   Она покорилась безропотно, но со слезами на глазах.
   Когда они остались вдвоем, г-жа де Марель, понизив голос, сказала:
   - Знаете что, у меня есть один грандиозный план, и я подумала о  вас.
Дело вот в чем, я каждую неделю обедаю у Форестье и время от времени,  в
свою очередь, приглашаю их в ресторан Я не люблю принимать у  себя  гос-
тей, я для этого не приспособлена, да и потом я ничего не  смыслю  ни  в
стряпне, ни в домашнем хозяйстве, - ровным счетом ничего Я веду богемный
образ жизни. Так вот, время от времени я приглашаю  их  в  ресторан,  но
втроем - это не так весело, а мои знакомые им не компания. Все это я го-
ворю для того, чтобы объяснить свое не совсем  обычное  предложение  Вы,
конечно, догадываетесь, что я прошу вас пообедать с нами, - мы соберемся
в кафе "Риш" в субботу в половине восьмого Вы знаете, где это?
   Он с радостью согласился.
   - Нас будет четверо, как раз две пары, - продолжала она. Эти  пирушки
- большое развлечение для нас, женщин: ведь нам все это еще в диковинку.
   На ней было темно-коричневое платье, оно кокетливо и вызывающе  обтя-
гивало ее талию, бедра, плечи и грудь, и это несоответствие между  утон-
ченной, изысканной элегантностью ее костюма и тем неприглядным зрелищем,
какое являла собой гостиная, почему-то приводило Дюруа в изумление,  вы-
зывало в нем даже некоторое, непонятное ему самому, чувство неловкости.
   Все, что было на ней надето, все, что облегало ее тело  вплотную  или
только прикасалось к нему, носило на себе отпечаток изящества и  тонкого
вкуса, а до всего остального ей, по-видимому, не было никакого дела.
   Он расстался с ней, сохранив, как и в прошлый раз, ощущение ее незри-
мого присутствия, порой доходившее до галлюцинаций. С  возрастающим  не-
терпением ожидал он назначенного дня.
   Он опять взял напрокат фрак, - приобрести парадный костюм ему не поз-
воляли финансы, - и первый явился в ресторан за несколько минут  до  ус-
ловленного часа.
   Его провели на третий этаж, в маленький, обитый красной материей  ка-
бинет с единственным окном, выходившим на бульвар. На квадратном  столи-
ке, накрытом на четыре прибора, белая скатерть блестела, как  лакирован-
ная. Бокалы, серебро, грелки-все это весело сверкало, озаренное пламенем
двенадцати свечей, горевших в двух высоких канделябрах.
   Перед окном росло дерево, и его листва в полосе яркого света,  падав-
шего из отдельных кабинетов, казалась сплошным светло-зеленым пятном.
   Дюруа сел на низкий диван, обитый, как и стены, красной материей, ос-
лабевшие пружины тотчас ушли внутрь, и ему почудилось, что он  падает  в
яму.
   Неясный шум наполнял весь  этот  огромный  дом,  -  тот  слитный  гул
больших ресторанов, который образуют быстрые, заглушенные  коврами  шаги
лакеев, снующих по коридору, звон серебра и посуды, скрип отворяемых  на
мгновенье дверей и доносящиеся вслед за тем голоса посетителей,  закупо-
ренных в тесных отдельных кабинетах.
   Вошел Форестье и пожал ему руку с дружеской фамильярностью, какой  он
никогда не проявлял по отношению к нему в редакции "Французской жизни".
   - Дамы придут вместе, - сообщил он. - Люблю я эти обеды в ресторане!
   Он осмотрел стол, погасил тускло мерцавший газовый рожок, закрыл одну
створку окна, чтобы оттуда не  дуло,  и,  выбрав  место,  защищенное  от
сквозняка, сказал:
   - Мне надо очень беречься. Весь месяц я чувствовал себя сносно, а те-
перь опять стало хуже. Простудился я, вернее всего,  во  вторник,  когда
выходил из театра.
   Дверь отворилась, и в сопровождении метрдотеля вошли обе молодые жен-
щины в шляпках с опущенной вуалью, тихие, скромные, с тем очаровательным
в своей таинственности видом, какой всегда  принимают  дамы  в  подобных
местах, где каждое соседство и - каждая встреча внушают опасения.
   Дюруа подошел к г-же Форестье, - она начала пенять ему за то, что  он
у них не бывает.
   - Да, да, я знаю, вы предпочитаете госпожу де  Марель,  -  с  улыбкой
взглянув на свою подругу, сказала она, - для нее у вас находится время.
   Как только все уселись, метрдотель подал Форестье карту вин.
   - Мужчины как хотят, - возбужденно заговорила г-жа де Марель, - а нам
принесите замороженного шампанского, самого лучшего сладкого  шампанско-
го, - понимаете? - и больше ничего.
   Когда метрдотель ушел, она заявила с нервным смешком:
   - Сегодня я напьюсь. Мы устроим кутеж, настоящий кутеж.
   Форестье, по-видимому, не слыхал, что она сказала.
   - Ничего, если я закрою окно? - спросил он. - У  меня  уже  несколько
дней болит грудь.
   - Сделайте одолжение.
   Он подошел к окну, захлопнул вторую створку и с прояснившимся,  пове-
селевшим лицом сел за стол.
   Жена его хранила молчание, - казалось, она была занята своими мыслями
Опустив глаза, она с загадочной и какой-то дразнящей улыбкой  рассматри-
вала бокалы.
   Подали остендские устрицы, крошечные жирные устрицы, похожие  на  ма-
ленькие уши, - они таяли во рту. точно соленые конфетки.
   Затем подали суп, потом форель, розовую, как тело девушки, и началась
беседа.
   Речь шла об одной скандальной истории, наделавшей много шуму: о  про-
исшествии с некоей светской дамой, которую друг ее  мужа  застал  в  от-
дельном кабинете, где она ужинала с каким-то иностранным принцем.
   Форестье от души смеялся над этим приключением, но дамы назвали  пос-
тупок нескромного болтуна гнусным и подлым. Дюруа принял  их  сторону  и
решительно заявил, что мужчина, кем бы он ни являлся в подобной  истории
- главным действующим лицом, наперсником  или  случайным  свидетелем,  -
должен быть нем, как могила:
   - Как чудесно было бы жить на свете, если б мы могли вполне  доверять
друг другу, - воскликнул он - Часто, очень часто, почти всегда,  женщину
останавливает только боязнь огласки. В самом деле, разве это не  так?  -
продолжал он с улыбкой - Какая женщина не поддалась бы мимолетному увле-
чению, не покорилась бурной, внезапно налетевшей страсти, отказалась  от
своих любовных причуд, если б только ее  не  пугала  возможность  попла-
титься за краткий и легкий миг счастья горькими слезами  и  неизгладимым
позором!
   Он говорил убедительно, горячо, словно защищая кого-то, словно  защи-
щая самого себя, словно желая, чтобы его поняли так:  "Со  мной  это  не
страшно Попробуйте - увидите сами"
   Обе женщины поощряли его взглядом, мысленно соглашаясь с ним, и своим
одобрительным молчанием словно подтверждали, что их  строгая  нравствен-
ность, нравственность парижанок, не устояла бы, если б они были  уверены
в сохранении тайны.
   Форестье полулежал на диване, подобрав под себя одну ногу  и  засунув
за жилет салфетку, чтобы не запачкать фрака.
   - Ого! Дай им волю - можно себе представить, что бы они натворили!  -
неожиданно заявил он, прерывая свою речь циничным смехом. - Черт побери,
бедные мужья!
   Заговорили о любви. Дюруа не верил в существование вечной любви,  од-
нако допускал, что она может перейти в длительную привязанность, в  тес-
ную, основанную на взаимном доверии  дружбу.  Физическая  близость  лишь
скрепляет союз сердец. Но о сценах ревности, мучительных драмах, мольбах
и упреках, почти неизбежно сопровождающих разрыв, он говорил с  возмуще-
нием.
   Когда он кончил, г-жа де Марель сказала со вздохом:
   - Да, любовь - это единственная радость в жизни,  но  мы  сами  часто
портим ее, предъявляя слишком большие требования.
   - Да... да... хорошо быть любимой, - играя  ножом,  подтвердила  г-жа
Форестье.
   Но при взгляде на нее казалось, что мечты ее идут еще  дальше,  каза-
лось, что она думает о таких вещах, о которых никогда не  осмелилась  бы
заговорить.
   В ожидании следующего блюда все время от времени потягивали  шампанс-
кое, закусывая верхней корочкой маленьких круглых  хлебцев.  И  как  это
светлое вино, глоток за глотком вливаясь в гортань, воспламеняло кровь и
мутило рассудок, так, пьяня и томя, всеми их помыслами постепенно  овла-
девала любовь.
   Наконец на толстом слое мелких головок спаржи подали сочные,  воздуш-
ные бараньи котлеты.
   - Славная штука, черт бы ее побрал! - воскликнул Форестье.
   Все ели медленно, смакуя нежное мясо и маслянистые, как сливки,  ово-
щи.
   - Когда я влюблен, весь мир для меня перестает существовать, -  снова
заговорил Дюруа.
   Он произнес это с полной убежденностью: одна мысль о блаженстве любви
приводила его в восторг, сливавшийся с тем блаженством, какое  доставлял
ему вкусный обед.
   Госпожа Форестье с обычным для нее безучастным выражением лица сказа-
ла вполголоса:
   - Ни с чем нельзя сравнить радость первого  рукопожатия,  когда  одна
рука спрашивает: "Вы меня любите?" - а другая отвечает; "Да, я люблю те-
бя".
   Госпожа де Марель залпом осушила бокал шампанского и,  ставя  его  на
стол, весело сказала:
   - Ну, у меня не столь платонические наклонности.
   Послышался одобрительный смех, глаза у всех загорелись.
   Форестье развалился на диване, расставил руки и, облокотившись на по-
душки, серьезным тоном заговорил:
   - Ваша откровенность делает вам честь, - сразу видно, что вы  женщина
практичная. Но позвольте спросить, какого мнения на этот  счет  господин
де Марель?
   Медленно поведя плечами в знак высочайшего, безграничного  презрения,
она отчеканила:
   - У господина де Мареля нет на этот счет своего мнения. Он... воздер-
живается.
   И вот наконец из области возвышенных теорий любви разговор  спустился
в цветущий сад благопристойной распущенности.
   Настал час тонких намеков, тех слов, что приподнимают покровы, подоб-
но тому как женщины приподнимают платье, - а час недомолвок и  обиняков,
искусно зашифрованных вольностей, бесстыдного лицемерия, приличных выра-
жений, заключающих в себе неприличный смысл, тех фраз, которые мгновенно
воссоздают перед мысленным взором все, чего нельзя  сказать  прямо,  тех
фраз, которые помогают светским людям вести таинственную, тонкую  любов-
ную игру, словно по уговору, настраивать ум на  нескромный  лад,  преда-
ваться сладострастным, волнующим, как объятье, мечтам, воскрешать в  па-
мяти все то постыдное, тщательно скрываемое и упоительное, что  соверша-
ется на ложе страсти.
   Подали жаркое - куропаток и перепелок и к ним горошек, затем паштет в
мисочке и к нему салат с кружевными листьями, словно зеленый мох, напол-
нявший большой, в виде таза, салатник. Увлеченные разговором,  погружен-
ные в волны любви, собеседники ели теперь машинально, уже не смакуя.
   Обе дамы делали по временам рискованные замечания, г-жа де Марель - с
присущей ей смелостью, граничившей с вызовом, г-жа Форестье - с очарова-
тельной сдержанностью, с оттенком стыдливости в  голосе,  тоне,  улыбке,
манерах, - оттенком, который не только не смягчал, но  подчеркивал  сме-
лость выражений, исходивших из ее уст.
   Форестье, развалившись на подушках, смеялся, пил, ел за  обе  щеки  и
время от времени позволял себе чтонибудь до того  игривое  или  сальное,
что дамы, отчасти действительно шокированные его  грубостью,  но  больше
для приличия, на несколько секунд принимали сконфуженный вид.
   - Так, так, дети мои, - прибавлял он, сказав какуюнибудь  явную  неп-
ристойность. - Вы и не до того договоритесь, если  будете  продолжать  в
том же духе.
   Подали десерт, потом кофе. Ликеры только  еще  больше  разгорячили  и
отуманили головы и без того возбужденных собеседников.
   Госпожа де Марель исполнила свое обещание: она действительно  опьяне-
ла. И она сознавалась в этом с веселой и болтливой грацией женщины,  ко-
торая, чтобы позабавить гостей, старается казаться пьянее, чем на  самом
деле.
   Госпожа Форестье молчала, - быть может, из осторожности. Дюруа, боясь
допустить какую-нибудь оплошность, искусно скрывал охватившее его волне-
ние.
   Закурили папиросы, и Форестье вдруг закашлялся.
   Мучительный приступ надрывал ему грудь. На лбу у него  выступил  пот;
он прижал салфетку к губам и, весь багровый от напряжения, давился  каш-
лем.
   - Нет, эти званые обеды не для меня, отдышавшись,  сердито  проворчал
он. - Какое идиотство!
   Мысль о болезни удручала его, - она мгновенно рассеяла то благодушное
настроение, в каком он находился все время.
   - Пойдемте домой, - сказал он.
   Госпожа де Марель вызвала лакея и потребовала счет.  Счет  был  подан
незамедлительно. Она начала было просматривать его, но цифры  прыгали  у
нее перед глазами, и она передала его Дюруа.
   - Послушайте, расплатитесь за меня, я ничего не вижу, я совсем пьяна.
   И она бросила ему кошелек.
   Общий итог достигал ста тридцати франков. Дюруа  проверил  счет,  дал
два кредитных билета и, получая сдачу, шепнул ей:
   - Сколько оставить на чай?
   - Не знаю, на ваше усмотрение.
   Он положил на тарелку пять франков и, возвратив г-же де Марель  коше-
лек, спросил:
   - Вы разрешите мне проводить вас?
   - Разумеется. Одна я не доберусь до дому.
   Они попрощались с супругами Форестье,  и  Дюруа  очутился  в  экипаже
вдвоем с г-жой де Марель.
   Он чувствовал, что она здесь, совсем близко от него, в этой движущей-
ся закрытой и темной коробке, которую лишь на мгновение освещали уличные
фонари. Сквозь ткань одежды он ощущал теплоту ее плеча и не мог  выгово-
рить ни слова, ни единого слова: мысли его были парализованы  неодолимым
желанием заключить ее в свои объятия.
   "Что будет, если я осмелюсь?" - думал он. Вспоминая то,  что  говори-
лось за обедом, он преисполнялся решимости, но боязнь скандала удержива-
ла его.
   Забившись в угол, она сидела неподвижно и тоже молчала. Он мог бы по-
думать, что она спит, если б не видел, как блестели у нее  глаза,  когда
луч света проникал в экипаж.
   "О чем она думает?" Он знал, что в таких случаях нельзя нарушать мол-
чание, что одно слово, одно-единственное слово может  испортить  все.  А
для внезапной и решительной атаки ему не хватало смелости.
   Вдруг он почувствовал, что о