он.  -
Уходите, не то я велю задержать вас.
   - А, ты вот как! - сверкнув глазами и задыхаясь  от  ярости,  заорала
она. - Ах, подлец! Спишь со мной - так изволь,  по  крайней  мере,  кла-
няться. Что ты нынче с другой - значит, можно и не узнавать меня?  Кивни
ты мне только, когда я проходила мимо, и я оставила бы тебя в покое.  Но
ты вздумал задирать нос! Нет, шалишь! Я тебе удружу! Ах, вот как! Ты да-
же не поздоровался со мной при встрече...
   Она вопила бы еще долго, но г-жа де Марель, отворив дверь ложи,  пус-
тилась бежать, расталкивая толпу, и заметалась в поисках выхода.
   Дюруа бросился за ней вдогонку.
   Рашель, видя, что они спасаются бегством, торжествующе крикнула:
   - Держите ее! Держите! Она украла у меня любовника!
   В публике послышался смех. Двое мужчин, потехи ради, схватили беглян-
ку за плечи, тащили ее куда-то, пытались поцеловать. Но Дюруа догнал ее,
вырвал у них из рук и вывел на улицу.
   Она вскочила в пустой экипаж, стоявший у подъезда. Он  прыгнул  вслед
за ней и на вопрос извозчика: "Куда ехать, господин?" -  ответил:  "Куда
хотите".
   Карета медленно сдвинулась с места, подскакивая на  камнях  мостовой.
Клотильда закрыла лицо руками, - с ней случилось что-то  вроде  нервного
припадка: ей не хватало воздуха, и она задыхалась. Дюруа  не  знал,  что
делать, что говорить. Наконец, услыхав, что она плачет, забормотал:
   - Послушай, Кло, моя маленькая Кло, позволь мне объяснить тебе! Я  не
виноват... Я встречался с этой женщиной очень давно...  когда  я  только
что...
   Клотильда резким движением отняла от лица руки;  злоба,  дикая  злоба
влюбленной и обманутой женщины охватила ее, и, вновь  обретя  дар  речи,
она заговорила быстро, отрывисто, с трудом переводя дыхание:
   - Ах, негодяй... негодяй... Какая низость!.. Могла ли я думать... Ка-
кой позор!.. Боже, какой позор!..
   Гнев ее рос по мере того, как прояснялось сознание, по мере того  как
все новые и новые поводы для упреков приходили ей в голову.
   - Ты платил ей моими деньгами, да? И я давала ему денег...  для  этой
девки... Ах, негодяй!..
   В течение нескольких секунд она как будто искала более сильного выра-
жения, искала и не могла найти, и внезапно, с таким видом, точно собира-
лась плюнуть, бросила ему в лицо:
   - Ах, свинья, свинья, свинья! Ты платил ей моими деньгами...  Свинья,
свинья!..
   Не находя другого слова, она все повторяла:
   - Свинья, свинья...
   Вдруг она высунулась в оконце, схватила кучера за рукав, крикнула:
   - Стойте!
   Отворила дверцу и выскочила на улицу.
   Жорж хотел бежать за ней.
   - Я тебе запрещаю вылезать из экипажа! - крикнула она так громко, что
вокруг нее сейчас же собралась толпа.
   И Дюруа из боязни скандала застыл на месте.
   Она вынула из кармана кошелек, отсчитала при свете фонаря два с поло-
виной франка и, вручив их кучеру, прерывающимся от волнения голосом ска-
зала:
   - Вот... получите... Я плачу... И отвезите  мне  этого  прохвоста  на
улицу Бурсо, в Батиньоль.
   В толпе загоготали.
   - Браво, малютка! - сказал какой-то господин.
   А уличный мальчишка, вскочив на подножку и просунув голову в открытую
дверцу кареты, пронзительно крикнул:
   - Счастливый путь, Биби!
   И карета тронулась под громовой хохот зевак.
 
 
   VI
 
   Наутро Жорж Дюруа проснулся не в духе.
   Он не спеша оделся, сел у окна и погрузился в раздумье. Он чувствовал
себя совершенно разбитым, точно накануне на него сыпался  град  палочных
ударов.
   Наконец безденежье подхлестнуло его, и он отправился к Форестье.
   Его друг сидел у себя в кабинете и грел ноги у камина.
   - Что это тебя подняло ни свет ни заря?
   - Важное дело. Долг чести.
   - Карточный?
   - Карточный, - после некоторого колебания подтвердил Дюруа.
   - Большой?
   - Пятьсот франков!
   Он должен был только двести восемьдесят.
   - Кому ты задолжал? - недоверчиво глядя на него, спросил Форестье.
   Дюруа не сразу нашелся, что ответить.
   - Господину... господину... господину де Карлевиль.
   - А-а! Где же он живет?
   - На улице... на улице...
   Форестье расхохотался:
   - На улице Ищи-Свищи, так, что ли? Знаю я этого господина.  Вот  что,
милый мой: так и быть, двадцать франков я  еще  могу  тебе  ссудить,  но
больше не проси.
   Дюруа взял у нее золотой.
   Затем он обошел всех своих знакомых" и к пяти часам у него  набралось
восемьдесят франков.
   Ему не хватало двухсот, но он решил на  этом  остановиться  и,  пряча
собранные деньги, пробормотал: "Плевать,  стану  я  себе  портить  кровь
из-за какой-то дряни! Когда будут деньги - отдам".
   Он взял себя в руки: целых две недели отказывал себе во  всем  и  вел
правильный и добродетельный образ жизни. А затем его вновь охватила жаж-
да любви. Ему казалось, что он уже несколько лет не обнимал  женщины,  и
как матрос теряет голову, завидев землю, так трепетал он при виде каждой
юбки.
   И вот однажды вечером, в надежде встретить Рашель, он снова отправил-
ся в Фоли-Бержер. Она проводила в этом заведении все свое  время,  и  он
заметил ее сразу, как только вошел.
   С улыбкой двинулся он к ней и протянул руку. Она оглядела его с голо-
вы до ног.
   - Что вам угодно?
   Он попытался засмеяться.
   - Ну-ну, не валяй дурака.
   Она повернулась к нему спиной.
   - Я с альфонсами не знаюсь.
   Она постаралась нанести ему самое тяжкое оскорбление, и он почувство-
вал, как кровь бросилась ему в лицо. Из Фоли-Бержер он вышел один.
   В редакции ему отравлял существование больной, изнуренный, вечно каш-
лявший Форестье: он словно нарочно изобретал для него  самые  неприятные
поручения Как то, в минуту сильного раздражения, после долгого  приступа
удушья, не получив от Дюруа нужных сведений, он даже буркнул:
   - Черт возьми, ты еще глупее, чем я думал.
   Дюруа чуть было не дал ему по физиономии, но сдержался и, уходя, про-
бормотал:
   - Погоди, я тебе отплачу.
   Внезапно у него мелькнула мысль.
   - Я наставлю тебе рога, дружище, - прибавил он.
   И, потирая руки от удовольствия, удалился.
   Он решил как можно скорее приступить к осуществлению своего  проекта.
На другой же день он отправился на разведки к г-же Форестье.
   Она лежала с книгой на диване.
   При его появлении она не встала, а лишь повернула голову и  протянула
ему руку.
   - Здравствуйте, Милый друг, - сказала она.
   У него было такое чувство, точно ему дали пощечину.
   - Почему вы меня так называете?
   - На прошлой неделе я видела госпожу де Марель, и она  мне  сообщила,
как вас там прозвали, - улыбаясь, ответила она.
   Любезный тон г-жи Форестье успокоил его. Да и чего ему было бояться?
   - Ее вы балуете! - продолжала она. - А ко мне являетесь раз в год  по
обещанию или вроде того?
   Он сел и с особым любопытством, любопытством коллекционера,  принялся
рассматривать ее Очаровательная блондинка с волосами нежного  и  теплого
цвета, она была точно создана для ласк. "Она, безусловно, лучше той",  -
подумал Дюруа. Он не сомневался в успехе; казалось, стоит только  дотро-
нуться, - и она сама, как созревший плод, упадет в руки.
   - Я не приходил к вам потому, что так лучше, - решительно  проговорил
он.
   Она не поняла его.
   - Как? Почему?
   - Почему? Вы не догадываетесь?
   - Нет, даю слово.
   - Потому что я влюблен в вас... о, немножко, совсем немножко... я  не
хотел бы влюбиться в вас по-настоящему.
   Она, видимо,  не  была  ни  поражена,  ни  оскорблена,  ни  польщена.
По-прежнему улыбаясь своей бесстрастной улыбкой, она спокойно ответила:
   - Ну, приходить-то ко мне все-таки можно. В меня нельзя влюбиться на-
долго.
   Ее тон удивил его еще больше, чем слова.
   - Почему?
   - Потому что это бесполезно, и я сразу даю  это  понять.  Если  б  вы
раньше поведали мне свои опасения, я бы вас  успокоила  и  посоветовала,
наоборот, приходить почаще.
   - Разве мы вольны в своих чувствах! - воскликнул он с пафосом.
   Она повернулась к нему лицом.
   - Дорогой друг, влюбленный мужчина перестает для  меня  существовать.
Он глупеет, больше того: он становится опасен. С теми,  кто  любит  меня
как женщину или притворяется влюбленным,  я  порываю  всякие  отношения,
во-первых, потому, что они мне надоедают, а вовторых, потому, что  я  их
боюсь, как бешеных собак, которые всегда могут наброситься. Я  подвергаю
их моральному карантину до тех пор, пока  они  не  вылечатся.  Запомните
это. Я отлично знаю, что для вас любовь - это нечто вроде голода, а  для
меня это... это нечто вроде духовной связи, в которую не верят  мужчины.
Вы довольствуетесь формами ее проявления, а мне важен дух. Ну... смотри-
те мне прямо в глаза...
   Она уже не улыбалась. С холодным и спокойным выражением лица она про-
должала, отчеканивая каждое слово:
   - Я никогда, - слышите? - никогда не буду вашей любовницей. Упорство-
вать бесполезно и даже вредно для вас. А  теперь...  после  этой  опера-
ции... мы можем остаться друзьями, добрыми друзьями, но только настоящи-
ми, без всякой задней мысли. Хотите?
   Поняв, что это приговор окончательный и  что  все  его  усилия  будут
бесплодны, он покорился своей участи и, в восторге от того, что приобре-
тает такую союзницу, не колеблясь, протянул ей обе руки:
   - Располагайте мной, как вам будет угодно.
   Тон его показался ей искренним, и она дала ему руки.
   Он поцеловал их одну за другой и, подняв на нее глаза,  чистосердечно
признался:
   - Клянусь богом, если б я встретил такую женщину, как вы, с какой ра-
достью я бы на ней женился!
   На этот раз комплимент Дюруа, очевидно, принадлежавший к  числу  тех,
что доходят до женского сердца, тронул и умилил ее, и она бросила на не-
го один из тех быстрых признательных взглядов,  которые  любого  из  нас
превращают в раба.
   Потом, видя, что он не может подыскать тему для разговора, она дотро-
нулась до его плеча и ласково сказала:
   - Приступаю к исполнению моих дружеских обязанностей. Вы недогадливы,
друг мой...
   Она замялась.
   - Могу я с вами говорить откровенно?
   - Да.
   - Вполне?
   - Вполне.
   - Так вот. Пойдите с визитом к госпоже Вальтер, - она о вас очень вы-
сокого мнения, - и постарайтесь понравиться ей. Вот там ваши комплименты
будут уместны, хотя она порядочная женщина, - слышите? - абсолютно поря-
дочная. Так что... лихие набеги там тоже не будут иметь  успеха.  Но  вы
можете добиться большего, если сумеете произвести выгодное  впечатление.
Мне известно, что в редакции вы все еще занимаете скромное место.  Пусть
это вас не смущает: всех своих сотрудников они принимают  одинаково  ра-
душно. Послушайтесь меня, сходите к ней.
   - Благодарю вас, - сказал он, улыбаясь, - вы ангел, вы мой ангел-хра-
нитель.
   После этого разговор перешел на другие темы.
   Он сидел у нее долго, желая показать, как приятно ему находиться в ее
обществе. Уходя, он еще раз спросил:
   - Итак, решено: мы будем друзьями?
   - Да, решено.
   Желая усилить впечатление, которое, как он заметил, произвел на  г-жу
Форестье его комплимент, Дюруа добавил:
   - Если вы когда-нибудь овдовеете, я выставлю свою кандидатуру.
   И, чтобы не дать ей времени рассердиться, поспешил откланяться.
   Идти с визитом к г-же Вальтер Дюруа стеснялся: она никогда его к себе
не приглашала, и он боялся показаться навязчивым. Впрочем, патрон к нему
благоволил, ценил его как сотрудника, давал ему  по  большей  части  от-
ветственные поручения, - почему бы не воспользоваться его расположением,
чтобы проникнуть к нему в дом?
   И вот однажды он встал рано утром, пошел на рынок и за десять франков
купил штук двадцать превосходных груш. Тщательно уложив их  в  корзинку,
так, чтобы казалось, что они привезены издалека, он отнес их к Вальтерам
и оставил у швейцара вместе со  своей  визитной  карточкой,  на  которой
предварительно написал:
   Жорж Дюруа покорнейше просит госпожу Вальтер принять эти фрукты,  ко-
торые он сегодня утром получил из Нормандии.
   На другой день он нашел в редакции, в своем почтовом ящике, конверт с
визитной карточкой г-жи Вальтер, которая  горячо  благодарила  господина
Жоржа Дюруа" и извещала, что она "принимает у себя по субботам".
   В ближайшую субботу он отправился к ней с визитом.
   Вальтер жил на бульваре Мальзерба, в собственном доме, часть которого
он, будучи человеком практичным, отдавал  внаем.  Единственный  швейцар,
обладавший величественной осанкой церковного привратника, носивший  лив-
рею с золотыми пуговицами и малиновыми отворотами и белые чулки, которые
плотно обтягивали его толстые икры, помещался между двумя парадными, от-
ворял дверь и хозяевам и жильцам и придавал всему этому дому вид роскош-
ного аристократического особняка.
   В гостиные, находившиеся на втором этаже, надо было пройти через оби-
тую гобеленами переднюю с портьерами на дверях. Здесь, сидя на  стульях,
дремали два лакея. Один из них принял от Дюруа пальто, другой взял у не-
го тросточку, отворил дверь и, пройдя вперед, выкрикнул  в  пустом  зале
его имя, затем посторонился и пропустил его.
   Дюруа растерянно оглядывался по сторонам и  вдруг  увидел  в  зеркале
несколько человек, сидевших, казалось, где-то очень  далеко.  Сперва  он
попал не туда - его ввело в заблуждение зеркало,  а  затем,  пройдя  два
пустых зала, очутился в маленьком будуаре, обитом голубым шелком с  узо-
ром из лютиков; здесь за круглым столиком,  на  котором  был  сервирован
чай, вполголоса беседовали четыре дамы.
   Столичная жизнь и в особенности профессия репортера, постоянно  стал-
кивавшая Дюруа с разными знаменитостями, выработали в нем привычку  дер-
жаться развязно, но, попав в эту пышную обстановку, пройдя эти безлюдные
залы, он ощутил легкое замешательство.
   - Сударыня, я позволил себе... - пробормотал он, ища глазами хозяйку.
   Госпожа Вальтер протянула ему руку. Дюруа пожал ее, изогнув при  этом
свой стан.
   - Вы очень любезны, сударь, что пришли  навестить  меня,  -  заметила
она, указав на кресло, и Дюруа, которому оно сперва показалось  довольно
высоким, едва не утонул в нем.
   Наступило молчание. Наконец одна из дам нарушила  его.  Она  заявила,
что стало очень холодно, но все же недостаточно холодно для того,  чтобы
прекратилась эпидемия брюшного тифа  и  чтобы  можно  было  кататься  на
коньках. И тут все дамы сочли долгом высказать свое мнение о наступивших
в Париже морозах, а также о том, какое время года лучше, и  привели  при
этом все те банальные доводы, которые оседают в головах, словно  пыль  в
комнатах.
   Чуть слышно скрипнула дверь. Дюруа обернулся и сквозь два  непокрытых
амальгамой стекла увидел приближающуюся полную даму. Как только она вош-
ла в будуар, одна из посетительниц поднялась, пожала всем руки и  удали-
лась. Дюруа проводил глазами черную фигуру этой дамы,  поблескивавшую  в
пустых залах бусинками из стекляруса.
   Когда волнение, вызванное сменой гостей, улеглось, разговор внезапно,
без всякой связи с тем, что говорилось до этого, перешел  к  событиям  в
Марокко, к войне на Востоке и к тем затруднениям, которые  испытывала  в
Южной Африке Англия.
   Обсуждая эти вопросы, дамы словно разыгрывали благопристойную  светс-
кую комедию, много риз ставившуюся на сцене, причем каждая из них  знала
свою роль назубок.
   Вошла новая гостья, маленькая завитая блондинка, и вслед за тем высо-
кая сухопарая немолодая дама покинула будуар.
   Заговорили о Линэ, о том, какие у него шансы попасть в академики. Но-
вая гостья была твердо убеждена, что ему перебьет  дорогу  Кабанон-Леба,
автор прекрасной стихотворной инсценировки "Дон Кихота".
   - Вы знаете, зимой ее собирается ставить Одеон!
   - Вот как? Непременно пойду смотреть, - это настоящее  художественное
произведение.
   Тон у г-жи Вальтер был ровный, любезный и равнодушный: ей не надо бы-
ло обдумывать свои слова, - она всегда высказывала готовые мнения.
   В будуаре стало темно. Она позвала лакея и велела  зажечь  лампы,  но
это не мешало ей думать о том, что  она  забыла  заказать  в  литографии
пригласительные карточки на обед, и в то же время прислушиваться к  раз-
говору, журчавшему, как ручеек.
   Несколько располневшая, но еще не утратившая привлекательности,  г-жа
Вальтер находилась в том опасном для женщины возрасте, когда  закат  уже
близок. Ей удалось сохраниться благодаря тому, что она тщательно следила
за собой, принимала меры предосторожности, заботилась  о  гигиене  тела,
пользовалась разными притираниями. Она  производила  впечатление  натуры
уравновешенной, - казалось, это одна из  тех  благоразумных  и  рассуди-
тельных женщин, внутренний мир которых  напоминает  подстриженный  фран-
цузский сад. Он ничем не поразит вас, но в этом есть своя прелесть.  Во-
ображение ей заменял не показной, проницательный и  трезвый  ум;  в  ней
чувствовались доброта,  привязчивость  и  спокойная  благожелательность,
распространявшиеся на всех и на вся.
   От нее не укрылось, что Дюруа до сих пор не проронил ни слова, что  с
ним никто не заговаривает, что он чувствует себя неловко. Наконец,  вос-
пользовавшись тем, что дамы все еще были заняты  Академией,  этим  своим
коньком, и никак не могли с ней расстаться, она  обратилась  к  молодому
человеку с вопросом:
   - А вы что скажете, господин Дюруа, - в ведь вы должны быть  осведом-
лены на этот счет лучше, чем кто бы то ни было?
   - Я, сударыня, в данном случае придаю больше значения возрасту и здо-
ровью кандидатов, нежели их, всегда спорным, достоинствам, - не  задумы-
ваясь, ответил он. - Я стал бы наводить справки не об их заслугах, а  об
их болезнях. Я не стал бы требовать от них стихотворных переводов из Ло-
пе де Вега, но осведомился бы о состоянии их  печени,  сердца,  почек  и
спинного мозга. На мой взгляд, расширение сердца, сахарная болезнь  или,
еще того лучше, начало мышечной атрофии перевесят многотомные  рассужде-
ния о патриотических мотивах в поэзии варварских народов.
   Его слова были встречены удивленным молчанием.
   - Почему же? - улыбаясь, спросила г-жа Вальтер.
   - Потому что я всюду и всегда стараюсь найти то, что может  доставить
удовольствие женщинам, - ответил он. - Академия же, сударыня, привлекает
ваше внимание лишь тогда, когда кто-нибудь из  академиков  умирает.  Чем
больше их отправляется на тот свет, тем это должно быть для  вас  прият-
нее. Но чтобы они скорее умирали, надо выбирать больных и старых.
   Дамы, видимо, не понимали, к чему он клонит, и Дюруа счел нужным  по-
яснить свою мысль:
   - Откровенно говоря, мне тоже бывает приятно  прочитать  в  парижской
хронике о том, что какой-нибудь академик приказал долго жить.  Я  сейчас
же задаю себе вопрос: "Кто на его место?" И намечаю кандидатов. Это  иг-
ра, прелестная игра, - после кончины кого-нибудь из  бессмертных  в  нее
играют во всех парижских салонах, - "игра в смерть и в сорок старцев".
   Дамы, все еще недоумевая, заулыбались, - они не могли не оценить мет-
кости его наблюдений.
   - Это вы, милостивые государыни, выбираете их, - заключил  он,  вста-
вая, - выбираете только для того, чтобы они скорей умирали. Так выбирай-
те же старых, самых старых, наистарейших, а об остальном можете не  бес-
покоиться.
   И, сделав весьма изящный общий поклон, Дюруа удалился.
   - Занятный молодой человек, - как только он вышел, заметила  одна  из
дам. - Кто он такой?
   - Один из наших сотрудников, - ответила г-жа Вальтер. - Пока что  ему
поручают мелкую газетную работу, но я не сомневаюсь, что он скоро выдви-
нется.
   Дюруа, веселый, довольный собой, танцующей походкой шел  по  бульвару
Мальзерба, бормоча себе под нос: "Для начала недурно".
   Вечером он помирился с Рашелью.
   На следующей неделе произошли два важных события: он был назначен за-
ведующим отделом хроники и приглашен на обед к г-же Вальтер. Связь между
этими событиями он уловил без труда.
   Для коммерсанта Вальтера, которому и  пресса,  и  депутатское  звание
служили рычагами, "Французская жизнь"  была  прежде  всего  коммерческим
предприятием. Прики