ебя, - а только будешь слушать, что старшие... то есть я хотел  ска-
зать, что другие будут говорить. Они сказали, что ты молод. Ты,  Сергей,
не обижайся; ведь ты и в самом деле еще молод... Так и Анна Ниловна  го-
ворит...
 
   Конечно, я был очень молод и тотчас же доказал это, закипев негодова-
нием при таких обидных условиях.
 
   - Послушайте, дядюшка, - вскричал я, чуть не задыхаясь, - скажите мне
только одно и успокойте меня: я в настоящем сумасшедшем доме или нет?
 
   - Ну вот, братец, уж ты сейчас и в критику!  Уж  и  не  можешь  никак
утерпеть, - отвечал опечаленный дядя. - Вовсе не в  сумасшедшем,  а  так
только, погорячились с обеих сторон. Но ведь согласись и ты, братец, как
ты-то сам вел себя? Помнишь, что ты ему отмочил, -  человеку,  так  ска-
зать, почтенных лет?
 
   - Такие люди не имеют почтенных лет, дядюшка.
 
   - Ну уж это ты, брат, перескакнул! это уж вольнодумство! Я,  брат,  и
сам от рассудительного вольнодумства не прочь, но уж это, брат, из мерки
выскочило, то есть удивил ты меня, Сергей.
 
   - Не сердитесь, дядюшка, я виноват, но виноват перед вами. Что же ка-
сается до вашего Фомы Фомича ...
 
   - Ну, вот уж и вашего! Эх, брат Сергей, не суди его строго: мизантро-
пический человек - и больше ничего, болезненный! С  него  нельзя  строго
спрашивать. Но зато какой благородный, то есть просто благороднейший  из
людей! Да ведь ты сам давеча был свидетелем, просто сиял.  А  что  фоку-
сы-то эти иногда отмачивает, так на это нечего смотреть. Ну, с кем этого
не случается?
 
   - Помилуйте, дядюшка, напротив, с кем же это случается?
 
   - Эх, наладил одно! Добродушия в тебе мало, Сережа; простить не  уме-
ешь!..
 
   - Ну, хорошо, дядюшка, хорошо! Оставим это. Скажите, видели  вы  Нас-
тасью Евграфовну?
 
   - Эх, брат, о ней-то все дело шло. Вот что, Сережа, и, во-первых, са-
мое важное: мы все решили его завтра непременно поздравить с днем рожде-
ния, Фому-то, потому что завтра действительно его рождение. Сашурка доб-
рая девочка, но она ошибается; так-таки и пойдем всем кагалом, еще перед
обедней, пораньше. Илюша ему стихи произнесет, так  что  ему  как  будто
маслом по сердцу-то, - словом, польстит. Ах,  кабы  и  ты  его,  Сережа,
вместе с нами, тут же поздравил! Он, может быть, совершенно  простил  бы
тебя. Как бы хорошо было, если б вы помирились! Забудь, брат, обиду, Се-
режа, ведь ты и сам его обидел ... Наидостойнейший человек!
 
   - Дядюшка! дядюшка! - вскричал я, теряя последнее терпение, - я с ва-
ми о деле хочу говорить, а вы ... Да знаете ли вы, повторяю опять, знае-
те ли вы, что делается с Настасьей Евграфовной?
 
   - Как же, братец, что ты! чего ты кричишь? Из-за нее-то  и  поднялась
давеча вся эта история. Она, впрочем, и не давеча поднялась,  она  давно
поднялась. Я тебе только не хотел говорить об этом заранее, чтоб тебя не
пугать, потому что они ее просто выгнать хотели, ну и от меня требовали,
чтоб я ее отослал. Можешь представить себе мое положение... Ну, да слава
богу! теперь все это уладилось. Они, видишь ли, - уж признаюсь  тебе  во
всем, - думали, что я сам в нее влюблен и жениться хочу; словом,  стрем-
люсь к погибели, потому что действительно это было бы стремлением к  по-
гибели: они это мне там объяснили... так вот, чтоб спасти меня, и  реши-
лись было ее изгнать. Все это маменька, а пуще всех Анна  Ниловна.  Фома
покамест молчит. Но теперь я их всех разуверил и,  признаюсь  тебе,  уже
объявил, что ты формальный жених Настеньки, что и затем и  приехал.  Ну,
это их отчасти успокоило, и теперь она остается, хоть  не  совсем,  так,
еще только для пробы, но все-таки остается. Даже и ты поднялся  в  общем
мнении, когда я объявил, что сватаешься. По крайней мере,  маменька  как
будто успокоилась. Анна Ниловна одна все еще ворчит! Уж и не  знаю,  что
выдумать, чтоб ей угодить. И чего это ей хочется, право, этой  Анне  Ни-
ловне?
 
   - Дядюшка, в каком вы заблуждении, дядюшка! Да знаете  ли,  что  Нас-
тасья Евграфовна завтра же едет отсюда, если уж теперь не уехала? Знаете
ли, что отец нарочно и приехал сегодня с тем, чтоб ее увезти? что уж это
совсем решено, что она сама лично объявила мне сегодня об этом и в  зак-
лючение велела вам кланяться, - знаете ли вы это, иль нет?
 
   Дядя, как был, так и остался передо мной с разинутым ртом. Мне  пока-
залось, что он вздрогнул, и стон вырвался из груди его.
 
   Не теряя ни минуты, я поспешил рассказать ему  весь  мой  разговор  с
Настенькой, мое сватовство, ее решительный отказ, ее гнев на дядю за то,
что он смел меня вызывать письмом; объяснил, что она надеется его спасти
своим отъездом от брака с Татьяной Ивановной, - словом, не скрыл ничего;
даже нарочно преувеличил все, что было неприятного в этих  известиях.  Я
хотел поразить дядю, чтоб  допытаться  от  него  решительных  мер,  -  и
действительно поразил. Он вскрикнул и схватил себя за голову.
 
   - Где она, не знаешь ли? где она теперь?  -  проговорил  он  наконец,
побледнев от испуга. - А я-то, дурак, шел сюда совсем уж спокойный,  ду-
мал все уж уладилось, - прибавил он в отчаянии.
 
   - Не знаю, где теперь, только давеча, как  начались  эти  крики,  она
пошла к вам: она хотела все это выразить вслух, при всех.  Вероятно,  ее
не допустили.
 
   - Еще бы допустили! что б она там наделала! Ах, горячая,  гордая  го-
ловка! И куда она пойдет, куда? куда? А ты-то, ты-то хорош! Да почему  ж
она тебе отказала? Вздор! Ты должен был понравиться. Почему ж ты  ей  не
понравился? Да отвечай же, ради бога, чего ж ты стоишь?
 
   - Помилосердствуйте, дядюшка! да разве можно задавать такие вопросы?
 
   - Но ведь невозможно ж и это! Ты должен, должен на ней жениться.  За-
чем же я тебя и тревожил из Петербурга? Ты должен составить ее  счастье!
Теперь ее гонят отсюда, а тогда она твоя жена, моя родная племянница,  -
не прогонят. А то куда она пойдет? что с ней будет?  В  гувернантки?  Но
ведь это только бессмысленный вздор, в гувернантки-то! Ведь  пока  место
найдет, чем дома жить? У старика их девятеро на плечах; сами голодом си-
дят. Ведь она ни гроша не возьмет от меня, если выйдет через эти пакост-
ные наговоры, и она, и отец. Да и каково таким  образом  выйти  -  ужас!
Здесь уж будет скандал - я знаю. А жалованье ее уж давно вперед  забрано
на семейные нужды: ведь она их питает. Ну, положим, я  рекомендую  ее  в
гувернантки, найду такую честную и благородную фамилью... да ведь  черта
с два! где их возьмешь, благородных-то, настоящих-то благородных  людей?
Ну, положим, и есть, положим, и много даже, что бога гневить!  но,  друг
мой, ведь опасно: можно ли положиться на людей? к тому же бедный человек
подозрителен; ему так и кажется, что его заставляют платить за хлеб и за
ласку унижениями! Они оскорбят ее; она гордая, и тогда... да уж что тог-
да? А что если ко всему этому какой-нибудь мерзавец-обольститель подвер-
нется?.. Она плюнет на него, - я знаю, что  плюнет,  -  но  ведь  он  ее
все-таки оскорбит, мерзавец! все-таки  на  нее  может  пасть  бесславие,
тень, подозрение, и тогда... Голова трещит на плечах! Ах ты, боже мой!
 
   - Дядюшка! простите меня за один вопрос, - сказал я  торжественно,  -
не сердитесь на меня, поймите, что ответ на  этот  вопрос  может  многое
разрешить; я даже отчасти вправе требовать от вас ответа, дядюшка!
 
   - Что, что такое? Какой вопрос?
 
   - Скажите, как перед богом, откровенно и прямо: не чувствуете ли  вы,
что вы сами немного влюблены в Настасью Евграфовну и желали  бы  на  ней
жениться? Подумайте: ведь из-за этого-то ее здесь и гонят.
 
   Дядя сделал самый энергичный жест самого судорожного нетерпения.
 
   - Я? влюблен? в нее? Да они все белены объелись или сговорились  про-
тив меня. Да для чего ж я тебя-то выписывал, как не для того, чтоб дока-
зать им всем, что они белены объелись? Да для чего же я  тебя-то  к  ней
сватаю? Я? влюблен? в нее? Рехнулись они все, да и только!
 
   - А если так, дядюшка, то позвольте уж мне  все  высказать.  Объявляю
вам торжественно, что я решительно ничего не нахожу дурного в этом пред-
положении. Напротив, вы бы ей счастье сделали, если уж так ее любите,  и
- дай бог этого! дай вам бог любовь и совет!
 
   - Но, помилуй, что ты говоришь! - вскричал дядя  почти  с  ужасом.  -
Удивляюсь, как ты можешь это говорить хладнокровно...  и...  вообще  ты,
брат, все куда-то торопишься, - я замечаю в тебе эту черту! Ну, не бесс-
мысленно ли, что ты сказал? Как, скажи, я женюсь на ней, когда я  смотрю
на нее как на дочь, а не иначе? Да мне даже стыдно было бы на нее  смот-
реть иначе, даже грешно! Даже Фома это мне объяснил именно в таких выра-
жениях. У меня отеческой любовью к ней сердце горит, а ты тут  с  супру-
жеством! Она, пожалуй, из благодарности и не отказала бы,  да  ведь  она
презирать меня потом будет за то, что ее благодарностью  воспользовался.
Я загублю ее, привязанность ее потеряю! Да я бы душу мою ей  отдал,  де-
точка она моя! Все равно как Сашу люблю, даже  больше,  признаюсь  тебе.
Саша мне дочь по праву, по закону, а эту я  любовью  моею  себе  дочерью
сделал. Я ее из бедности взял, воспитал. Ее Катя,  мой  ангел  покойный,
любила; она мне ее как дочь завещала. Я образование ей дал:  и  по-фран-
цузски говорить, и на фортепьяно, и книги, и  все...  Улыбочка  какая  у
ней! заметил ты, Сережа? как будто смеется над тобой, а меж тем вовсе не
смеется, а, напротив, любит... Я вот и думал, что ты приедешь,  сделаешь
предложение; они и уверятся, что я не имею видов на  нее,  и  перестанут
все эти пакости распускать. Она и осталась бы тогда с нами в  тишине,  в
покое, и как бы мы тогда были счастливы! Вы оба дети мои, почти оба  си-
ротки, оба на моем попечении выросли... я бы вас так любил,  так  любил!
жизнь бы вам отдал, не расстался бы с вами; всюду за вами! Ах, как бы мы
могли быть счастливы! И зачем это люди все злятся, все сердятся, ненави-
дят друг друга? Так бы, так бы взял да и растолковал бы им все! Так бы и
выложил перед ними всю сердечную правду! Ах ты, боже мой!
 
   - Да, дядюшка, да, это все так, а только она вот отказала мне...
 
   - Отказала! Гм!.. А знаешь, я как будто предчувствовал, что она отка-
жет тебе, - сказал он в задумчивости. - Но нет! - вскрикнул он, -  я  не
верю! это невозможно! Но ведь в таком случае  все  расстроится!  Да  ты,
верно, как-нибудь неосторожно с ней начал, оскорбил еще, может быть; по-
жалуй, еще комплименты пустился отмачивать... Расскажи мне еще раз,  как
это было, Сергей!
 
   Я повторил еще раз все в совершенной подробности. Когда дошло до  то-
го, что Настенька удалением своим надеялась спасти дядю от Татьяны  Ива-
новны, тот горько улыбнулся.
 
   - Спасти! - сказал он, - спасти до завтрашнего утра!
 
   - Но вы не хотите сказать, дядюшка, что женитесь на Татьяне Ивановне?
- вскричал я в испуге.
 
   - А чем же я и купил, чтоб Настю не выгнали завтра? Завтра  же  делаю
предложение; формально обещался.
 
   - И вы решились, дядюшка?
 
   - Что ж делать, братец, что ж делать! Это раздирает мне сердце, но  я
решился. Завтра предложение; свадьбу положили сыграть тихо,  по-домашне-
му; оно, брат, и лучше по-домашнему-то. Ты, пожалуй, шафером. Я  уж  на-
мекнул о тебе, так они до времени никак тебя не прогонят. Что ж  делать,
братец? Они говорят: "для детей богатство!" Конечно, для детей  чего  не
сделаешь? Вверх ногами вертеться пойдешь, тем более что в сущности  оно,
пожалуй, и справедливо. Ведь должен же я хоть что-нибудь сделать для се-
мейства. Не все же тунеядцем сидеть!
 
   - Но, дядюшка, ведь она сумасшедшая! - вскричал я, забывшись, и серд-
це мое болезненно сжалось.
 
   - Ну, уж и сумасшедшая! Вовсе не сумасшедшая, а так,  испытала,  зна-
ешь, несчастия... Что ж делать, братец, и рад бы с умом... А впрочем,  и
с умом-то какие бывают! А какая она добрая, если б ты знал,  благородная
какая!
 
   - Но, боже мой! он уж и мирится с этою мыслью! - сказал я в отчаянии.

   - А что ж и делать-то, как не так? Ведь для моего же блага стараются,
да и, наконец, уже я предчувствовал, что, рано ли, поздно ли, а  не  от-
вертишься: заставят жениться. Так уж лучше теперь, чем еще  ссору  из-за
этого затевать. Я тебе, брат Сережа, все откровенно скажу: я даже отчас-
ти и рад. Решился, так уж решился, по крайней мере, с плеч долой, - спо-
койнее как-то. Я вот и шел сюда почти совсем уж  спокойный.  Такова  уж,
видно, звезда моя! А главное, в выигрыше то, что Настя при нас остается.
Я ведь и согласился с этим условием. А тут она сама бежать хочет! Да  не
будет же этого! - вскрикнул дядя, топнув ногою. -  Послушай,  Сергей,  -
прибавил он с решительным видом, - подожди меня здесь, никуда не ходи; я
мигом к тебе ворочусь.
 
   - Куда вы, дядюшка?
 
   - Может быть, я ее увижу, Сергей: все  объяснится,  поверь,  что  все
объяснится, и... и... и женишься же ты на ней - даю тебе честное слово!
 
   Дядя быстро вышел из комнаты и поворотил в сад, а не к дому. Я следил
за ним из окна.
 
   XII
   КАТАСТРОФА
 
   Я остался один. Положение мое было нестерпимое: мне отказали, а  дядя
хотел женить меня чуть не насильно. Я сбивался и путался в  мыслях.  Ми-
зинчиков и его предложение не выходили у меня из головы. Во  что  бы  ни
стало дядю надо было спасти! Я даже думал пойти  сыскать  Мизинчикова  и
рассказать ему все. Но куда, однако ж, пошел дядя? Он  сам  сказал,  что
идет отыскивать Настеньку, а между тем поворотил в сад. Мысль  о  тайных
свиданиях промелькнула в моей голове, и  пренеприятное  чувство  ущемило
мое сердце. Я вспомнил слова Мизинчикова про тайную связь...  Подумав  с
минуту, я с негодованием отбросил все мои подозрения. Дядя не мог  обма-
нывать: это очевидно. Беспокойство мое возрастало каждую минуту. Бессоз-
нательно вышел я на крыльцо и пошел в глубину сада, по той самой  аллее,
в которой исчез дядя. Месяц начинал всходить. Я знал этот  сад  вдоль  и
поперек и не боялся заблудиться. Дойдя до старой беседки, уединенно сто-
явшей на берегу одряхлевшего, покрытого тиной пруда, я вдруг остановился
как вкопанный: мне послышались в беседке голоса. Не могу выразить, какое
странное чувство досады овладело мною! Я был уверен, что это дядя и Нас-
тенька, и продолжал подходить, успокаивая на всякий случай свою  совесть
тем, что иду прежним шагом и не стараюсь подкрадываться. Вдруг  раздался
ясно звук поцелуя, потом звуки каких-то одушевленных слов, и  тотчас  же
вслед за этим - пронзительный женский крик. В то же мгновение женщина  в
белом платье выбежала из беседки и промелькнула мимо меня, как ласточка.
Мне показалось даже, что она закрывала руками лицо, чтоб не быть  узнан-
ной: вероятно, меня заметили из беседки. Но каково же было  мое  изумле-
ние, когда в вышедшем вслед за испуганной дамой кавалере я узнал  Обнос-
кина, - Обноскина, который, по словам Мизинчикова,  давно  уж  уехал!  С
своей стороны, и Обноскин, увидав меня, чрезвычайно  смутился:  все  на-
хальство его исчезло.
 
   - Извините меня, но... я никак не ожидал с вами встретиться, - прого-
ворил он, улыбаясь и заикаясь.
 
   - А я с вами, - отвечал я насмешливо, - тем более что я слышал, вы уж
уехали.
 
   - Нет-с... это так... я проводил только недалеко маменьку. Но могу ли
я обратиться к вам как к благороднейшему человеку в мире?
 
   - С чем это?
 
   - Есть случаи, - и вы сами согласитесь с этим, - когда истинно благо-
родный человек принужден обратиться ко всему благородству чувств  друго-
го, истинно благородного человека... Надеюсь, вы понимаете меня...
 
   - Не надейтесь: ничего решительно не понимаю.
 
   - Вы видели даму, которая находилась вместе со мной в беседке?
 
   - Видел, но не узнал.
 
   - А, не узнали!.. Эту даму я назову скоро моею женою.
 
   - Поздравляю вас. Но чем же я могу быть вам полезен?
 
   - Только одним: сохранив глубочайшую тайну о том, что вы меня  видели
с этой дамой.
 
   "Кто ж бы это? - подумал я, - уж не..."
 
   - Право, не знаю-с, - отвечал я Обноскину. -  Надеюсь,  вы  извините,
что не могу дать вам слова...
 
   - Нет, ради бога, пожалуйста, - умолял Обноскин. - Поймите мое  поло-
жение: это секрет. Вы тоже можете быть женихом, тогда и я, с своей  сто-
роны...
 
   - Тс! кто-то идет!
 
   - Где?
 
   Действительно, шагах в тридцати от нас, чуть  приметно,  промелькнула
тень проходившего человека.
 
   - Это... это, верно, Фома Фомич! - прошептал Обноскин,  трепеща  всем
телом. - Я узнаю его по походке. Боже мой! и еще шаги, с другой стороны!
Слышите... Прощайте! благодарю вас и... умоляю вас...
 
   Обноскин скрылся. Чрез минуту передо мной очутился  дядя,  как  будто
вырос из-под земли.
 
   - Это ты? - окрикнул он меня. - Все пропало, Сережа! все пропало!
 
   Я заметил, что он дрожал всем телом.
 
   - Что пропало, дядюшка?
 
   - Пойдем! - сказал он, задыхаясь, и, крепко схватив меня за руку, по-
тащил за собою. Но всю дорогу до флигеля он не сказал ни слова, не давал
и мне говорить. Я ожидал чего-нибудь сверхъестественного и почти не  об-
манулся. Когда мы вошли в комнату, с ним сделалось дурно; он был бледен,
как мертвый. Я немедленно спрыснул  его  водою.  "  Вероятно,  случилось
что-нибудь очень ужасное, - думал я, - когда с таким человеком  делается
обморок".
 
   - Дядюшка, что с вами? - спросил я наконец.
 
   - Все пропало, Сережа! Фома застал меня в саду вместе с Настенькой  в
ту самую минуту, когда я поцеловал ее!
 
   - Поцеловали! в саду! - вскричал я, смотря в изумлении на дядю.
 
   - В саду, братец. Бог попутал! Пошел я, чтоб непременно  ее  увидать.
Хотел ей все высказать, урезонить ее, насчет тебя то есть. А она меня уж
целый час дожидалась, там, у сломанной скамейки, за прудом...  Она  туда
часто приходит, когда надо поговорить со мной.
 
   - Часто, дядюшка?
 
   - Часто, братец! Последнее время почти каждую ночь  сряду  сходились.
Только они нас, верно и выследили, - уж знаю, что выследили, и знаю, что
тут Анна Ниловна все работала. Мы на время и прервали; дня четыре уж ни-
чего не было; а вот сегодня опять понадобилось. Сам ты видел, какая нуж-
да была: без этого как же бы я ей сказал? Прихожу, в надежде застать,  а
она уж там целый час сидит, меня дожидается: тоже надо было кое-что  со-
общить...
 
   - Боже мой, какая неосторожность! ведь вы знали, что за вами следят?
 
   - Да ведь критический случай, Сережа; многое надо было  взаимно  ска-
зать. Днем-то я и смотреть на нее не смею: она в один угол, а я в другой
нарочно смотрю, как будто и не замечаю, что она есть на свете.  А  ночью
сойдемся, да и наговоримся...
 
   - Ну, что ж, дядюшка?
 
   - Не успел я двух слов сказать, знаешь, сердце у  меня  заколотилось,
из глаз слезы выступили; стал я ее уговаривать, чтоб за  тебя  вышла;  а
она мне: "Верно, вы меня не любите, верно, вы ничего не видите", и вдруг
как бросится мне на шею, обвила меня руками,  заплакала,  зарыдала!  "Я,
говорит, одного вас люблю и ни за кого не выйду. Я вас уж  давно  люблю,
только и за вас не выйду, а завтра же уеду и в монастырь пойду".
 
   - Боже мой! неужели она так и сказала? Ну, что ж дальше, дальше,  дя-
дюшка?
 
   - Смотрю, а перед нами Фома! и откуда он взялся?  Неужели  за  кустом
сидел да этого греха выжидал?
 
   - Подлец!
 
   - Я обмер. Настенька бежать, а Фома Фомич молча прошел мимо  нас,  да
пальцем мне и пригрозил, - понимаешь, Сергей, какой трезвон  завтра  бу-
дет?
 
   - Ну, да уж как не понять!
 
   - Понимаешь ли ты, - вскричал он в отчаянии, вскакивая  со  стула,  -
понимаешь ли ты, что они хотят ее погубить, осрамить, обесчестить;  ищут
предлога, чтоб бесчестие на нее всклепать и за это выгнать ее; а вот те-
перь и нашелся предлог! Ведь они говорили, что она со мной гнусные связи
имеет! ведь они, подлецы, говорили, что она с  Видоплясовым  имеет!  Это
все Анна Ниловна говорила. Что теперь будет? что завтра  будет?  Неужели
расскажет Фома?
 
   - Непременно расскажет,