чувствовав себя совершенно осиротевшими, дядя и Настя еще более привяза-
лись друг к другу. Детей им бог не дал; они очень  горюют  об  этом,  но
роптать не смеют. Сашенька давно уже вышла замуж за  одного  прекрасного
молодого человека. Илюша учится в Москве. Таким образом,  дядя  и  Настя
живут одни и не надышатся друг на друга. Забота их друг о друге дошла до
какой-то болезненности. Настя беспрерывно молится. Если кто из них  пер-
вый умрет, то другой, я думаю, не проживет и недели. Но дай бог им долго
жить! Принимают они всех с полным радушием и готовы разделить со  всяким
несчастным все, что у них имеется. Настенька любит читать жития святых и
с сокрушением говорит, что обыкновенных добрых дел еще мало, а что  надо
бы раздать все нищим и быть счастливыми в бедности. Если б не забота  об
Илюше и Сашеньке, дядя бы давно так и сделал,  потому  что  он  во  всем
вполне согласен с женою. С ними живет Прасковья Ильинична и угождает  им
во всем с наслаждением; она же ведет и хозяйство. Господин Бахчеев  сде-
лал ей предложение еще вскоре после дядюшкиной свадьбы, но  она  наотрез
ему отказала. Заключили из этого, что она пойдет в монастырь; но и этого
не случилось. В  натуре  Прасковьи  Ильиничны  есть  одно  замечательное
свойство: совершенно уничтожаться перед теми, кого она полюбила, ежечас-
но исчезать перед ними, смотреть им в глаза, подчиняться всевозможным их
капризам, ходить за ними и служить им.  Теперь,  по  смерти  генеральши,
своей матери, она считает своею обязанностью не разлучаться с  братом  и
угождать во всем Настеньке. Старикашка Ежевикин еще жив  и  в  последнее
время все чаще и чаще стал посещать свою дочь. Вначале он приводил  дядю
в отчаяние тем, что почти совершенно отстранил себя и свою мелюзгу  (так
называл он детей своих) от Степанчикова. Все зазывы дяди не  действовали
на него: он был не столько горд, сколько щекотлив и мнителен.  Самолюби-
вая мнительность его доходила иногда до болезни. Мысль, что его,  бедня-
ка, будут принимать в богатом доме из милости, сочтут назойливым  и  на-
вязчивым, убивала его; он даже отказывался иногда от Настенькиной помощи
и принимал только самое необходимое. От дяди же он ничего решительно  не
хотел принять. Настенька чрезвычайно ошиблась, говоря мне тогда, в саду,
об отце, что он представляет из себя шута для нее.  Правда,  ему  ужасно
хотелось тогда выдать Настеньку замуж; но корчил он из себя шута  просто
из внутренней потребности, чтоб дать выход накопившейся злости.  Потреб-
ность насмешки и язычка была у него в крови. Он  карикатурил,  например,
из себя самого подлого, самого низкопоклонного льстеца; но в то же время
ясно выказывал, что делает это только для виду; и чем унизительнее  была
его лесть, тем язвительнее и откровеннее проглядывала  в  ней  насмешка.
Такая уж была его манера. Всех детей его  удалось  разместить  в  лучших
учебных заведениях, в Москве и Петербурге, и то только, когда  Настенька
ясно доказала ему, что все сделается на ее собственный счет, то  есть  в
счет ее собственных тридцати тысяч, подаренных  ей  Татьяной  Ивановной.
Эти тридцать тысяч, по правде, никогда и не брали у Татьяны Ивановны;  а
ее, чтоб она не горевала и не обижалась,  умилостивили,  обещая  ей  при
первых неожиданных семейных нуждах обратиться к ее помощи. Так и  сдела-
ли: для виду были произведены у ней, в разное время, два довольно значи-
тельные займа. Но Татьяна  Ивановна  умерла  три  года  назад,  и  Настя
все-таки получила свои тридцать тысяч. Смерть  бедной  Татьяны  Ивановны
была скоропостижная. Все семейство собиралось на бал к одному из  сосед-
них помещиков, и только что успела она нарядиться в свое бальное платье,
а на голову надеть очаровательный венок из  белых  роз,  как  вдруг  по-
чувствовала дурноту, села в кресло и умерла. В этом венке ее и похорони-
ли. Настя была в отчаянии. Татьяну Ивановну лелеяли в доме и  ходили  за
ней, как за ребенком. Она удивила всех здравомыслием  своего  завещания:
кроме Настенькиных тридцати тысяч, все остальное, до трехсот  тысяч  ас-
сигнациями, назначалось для воспитания бедных сироток-девочек и для наг-
раждения их деньгами по выходе из учебных заведений. В год смерти  вышла
замуж и девица Перепелицына, которая, по смерти генеральши,  осталась  у
дяди в надежде подлизаться к Татьяне Ивановне. Между тем овдовел  чинов-
ник-помещик, владетель Мишина, той самой маленькой деревушки, в  которой
у нас происходила сцена с Обноскиным и его маменькой за Татьяну  Иванов-
ну. Чиновник этот был страшный сутяга и имел от первой жены шесть  чело-
век детей. Подозревая у Перепелицыной деньги, он начал к ней подсылать с
предложениями, и та немедленно согласилась. Но Перепелицына была  бедна,
как курица: у ней всего-то было триста рублей серебром, да и то подарен-
ные ей Настенькой на свадьбу. Теперь муж и жена грызутся с утра до вече-
ра. Она теребит за волосы его детей и отсчитывает им колотушки;  ему  же
(по крайней мере так говорят) царапает лицо и поминутно корит  его  под-
полковничьим своим происхождением. Мизинчиков тоже пристроился. Он  бла-
горазумно бросил все свои надежды на Татьяну Ивановну и начал  понемногу
учиться сельскому хозяйству. Дядя рекомендовал его одному богатому  гра-
фу, помещику, у которого было три тысячи душ, в восьмидесяти верстах  от
Степанчикова, и который изредка наезжал в свои поместья. Заметив  в  Ми-
зинчикове способности и взяв во внимание  рекомендацию,  граф  предложил
ему место управляющего в своих поместьях, прогнав своего прежнего  упра-
вителя немца, который, несмотря на прославленную немецкую честность, об-
чищал своего графа как липку. Через пять лет имения узнать нельзя  было:
крестьяне разбогатели; завелись статьи по хозяйству, прежде невозможные;
доходы чуть ли не удвоились, -  словом,  новый  управитель  отличился  и
прогремел на всю губернию хозяйственными своими способностями. Каково же
было изумление и горе графа, когда Мизинчиков, ровно чрез пять лет, нес-
мотря ни на какие просьбы, ни на какие надбавки, решительно отказался от
службы и вышел в отставку! Граф думал, что его сманили  соседи-помещики,
или даже в другую губернию. И как же все удивились, когда вдруг, два ме-
сяца по выходе в отставку, у Ивана Ивановича Мизинчикова явилось превос-
ходнейшее имение, во сто душ, ровно в сорока верстах от графского,  куп-
ленное им у какого-то промотавшегося гусара, прежнего его приятеля!  Эти
сто душ он тотчас заложил, и через год у него явилось еще шестьдесят душ
в окрестностях. Теперь он сам помещик, и хозяйство у  него  бесподобное.
Все дивятся: где он вдруг достал денег? другие же только покачивают  го-
ловами. Но Иван Иванович совершенно спокоен и чувствует  себя  вполне  в
своем праве. Он выписал из Москвы свою сестру, ту  самую,  которая  дала
ему свои последние три целковых на сапоги, когда он отправлялся  в  Сте-
панчиково, - премилую девушку, но уже не первой молодости, кроткую,  об-
разованную, но чрезвычайно запуганную. Она все время скиталась где-то  в
Москве, в компаньонках, у какой-то благодетельницы; теперь же благогове-
ет перед братом, хозяйничает в его доме, считает его волю законом, а се-
бя вполне счастливою. Братец не балует ее и держит  несколько  в  черном
теле; но она этого не замечает. В Степанчикове ее ужасно  как  полюбили,
и, говорят, господин Бахчеев к ней неравнодушен. Он и сделал бы  предло-
жение, да боится отказа. Впрочем, о господине Бахчееве мы надеемся пого-
ворить в другой раз, в другом рассказе, подробнее.
 
   Вот, кажется, и все лица... Да! забыл: Гаврила очень постарел  и  со-
вершенно разучился говорить по-французски. Из Фалалея вышел очень  поря-
дочный кучер, а Видоплясов давным-давно в желтом доме и, кажется, там  и
умер... На днях поеду в Степанчиково и непременно справлюсь о нем у  дя-
ди.
 
--------------------------------------------------------------------------- 
   Впервые опубликовано: "Отечественные записки", ноябрь-декабрь 1859 г.