овою  загадочностью:  "Действуйте   по
пристойности!"
   - Вот до какого мы времени дожили! - роптал Топтыгин 3-й, - чин на тебя
большой накладывают, а какими злодействами его подтвердить - не указывают!
   И опять мелькнуло у него в голове: "Полно, ехать ли?" -  и  если  б  не
вспомнилось,  какая  уйма  подъемных  и  прогонных  денег   для   него   в
казначействе припасена, право, кажется, не поехал бы!
   Прибыл он в трущобы на своих на двоих - очень скромно.  Ни  официальных
приемов не назначил, ни докладных дней, а прямо юркнул в берлогу,  засунул
лапу в хайло и залег. Лежит и думает: "Даже с зайца шкуру содрать нельзя -
и то, пожалуй, за злодейство сочтут! И кто сочтет? добро бы Лев или Осел -
это бы куда ни шло! - а то мужики какие-то. Да Историю еще какую-то  нашли
- вот уж подлинно ис-то-ри-я!!" Хохочет Топтыгин в  берлоге,  про  Историю
вспоминаючи, а на сердце у него  жутко:  чует  он,  что  сам  Лев  Истории
боится... Как тут будешь лесную сволочь подтягивать - и ума  приложить  не
может. Спрашивают с него много,  а  разбойничать  не  велят!  В  какую  бы
сторону он ни устремился, только что разбежится - стой, погоди! не в  свое
место заехал! Везде "права" завелись. Даже у белки, и у той  нынче  права!
Дробину тебе в нос - вот какие твои права! У _них_  -  права,  а  у  него,
вишь, обязанности! Да и обязанностей-то  настоящих  нет  -  просто  пустое
место! _Они_ - друг друга поедом едят, а он - задрать никого не смеет!  На
что похоже! А все Осел! Он, именно он мудрит, он  эту  канитель  разводит!
"Кто осла дивия быстра соделал? узы ему кто разрешил?" - вот об чем  нужно
бы  ему  всечасно  помнить,  а  он  об  "правах"  мычит!  "Действуйте   по
пристойности!" - ах!
   Долго он таким образом лапу сосал и даже настоящим образом в управление
вверенной ему трущобой  не  вступал.  Пробовал  он  однажды  об  себе  "по
пристойности" заявить, влез на самую  высокую  сосну  и  оттуда  не  своим
голосом рявкнул, но и от этого пользы не вышло. Лесная сволочь,  давно  не
видя злодейств, до того обнаглела, что, услышавши его рев, только молвила:
"Чу, Мишка ревет! гляди, что лапу  во  сне  прокусил!"  С  тем  и  отъехал
Топтыгин 3-й опять в берлогу...
   Но повторяю: он был медведь умный и не затем в берлогу залег,  чтобы  в
бесплодных сетованиях изнывать, а затем, чтоб  до  чего-нибудь  настоящего
додуматься.
   И додумался.
   Дело в том, что, покуда он лежал, в лесу все само  собой  установленным
порядком  шло.  Порядок  этот,  конечно,  нельзя   было   назвать   вполне
"благополучным", но ведь задача воеводства совсем не в том состоит,  чтобы
достигать какого-то мечтательного благополучия, а  в  том,  чтобы  исстари
заведенный порядок (хотя бы и неблагополучный) от повреждений оберегать  и
ограждать.  И  не  в  том,  чтобы  какие-то  большие,  средние  или  малые
злодейства устраивать,  а  довольствоваться  злодействами  "натуральными".
Ежели исстари повелось, что волки с зайцев шкуру дерут, а коршуны  и  совы
ворон ощипывают, то, хотя в таком "порядке" ничего благополучного нет,  но
так как это все-таки "порядок" - стало быть, и  следует  признать  его  за
таковой. А ежели при этом ни зайцы, ни вороны  не  только  не  ропщут,  но
продолжают плодиться и населять землю, то это  значит,  что  "порядок"  не
выходит из определенных ему искони границ. Неужели  и  этих  "натуральных"
злодейств недостаточно?
   В данном случае все именно так происходило. Ни разу лес не изменил  той
физиономии,  которая  ему  приличествовала.  И  днем  и  ночью  он  гремел
миллионами голосов, из  которых  одни  представляли  агонизирующий  вопль,
другие - победный клик. И наружные формы, и звуки, и светотени,  и  состав
населения -  все  представлялось  неизменным,  как  бы  застывшим.  Словом
сказать, это был порядок, до такой степени установившийся и  прочный,  что
при виде его даже самому лютому, рьяному воеводе не могла прийти в  голову
мысль о каких-либо увенчательных злодействах, да еще  "под  личною  вашего
степенства ответственностью".
   Таким образом, перед умственным взором  Топтыгина  3-го  вдруг  выросла
целая теория неблагополучного благополучия. Выросла со всеми подробностями
и даже с готовой проверкой на практике. И вспомнилось ему, как однажды,  в
дружеской беседе. Осел говорил:
   - Об каких это вы все злодействах допрашиваете? Главное в нашем ремесле
- это: laissez  passer,  laissez  faire!  [позволять,  не  мешать!  (фр.),
предоставление со стороны государства  полной  свободы  действий  частному
предпринимательству]] Или, по-русски выражаясь: "Дурак на дураке  сидит  и
дураком погоняет!" Вот вам. Если  вы,  мой  друг,  станете  этого  правила
держаться, то и злодейство  само  собой  сделается,  и  все  у  вас  будет
обстоять благополучно!
   Так оно именно по его и выходит. Надо только сидеть и  радоваться,  что
дурак дурака дураком погоняет, а все остальное приложится.
   - Я даже не понимаю,  зачем  воевод  посылают!  ведь  и  без  них...  -
слиберальничал было майор, но,  вспомнив  о  присвоенном  ему  содержании,
замял нескромную мысль: ничего, ничего, молчание...  [цитата  из  "Записок
сумасшедшего" Н.В.Гоголя (1835)]
   С этими словами он перевернулся на другой бок  и  решился  выходить  из
берлоги только для получения присвоенного содержания. И затем все пошло  в
лесу как по маслу. Майор спал, а мужики приносили  поросят,  кур,  меду  и
даже сивухи, и складывали свои дани у входа в берлогу.  В  указанные  часы
майор просыпался, выходил из берлоги и жрал.
   Таким образом пролежал Топтыгин 3-й в берлоге многие годы.  И  так  как
неблагополучные, но  вожделенные  лесные  порядки  ни  разу  в  это  время
нарушены  не  были  и  так  как  никаких   при   этом   злодейств,   кроме
"натуральных", не производилось, то и Лев не оставил его милостью. Сначала
произвел в подполковники, потом в полковники и наконец...
   Но тут явились в трущобу мужики-лукаши, и вышел Топтыгин 3-й из берлоги
в поле. И постигла его участь всех пушных зверей.

   1884



    Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин.
    Вяленая вобла

   -----------------------------------------------------------------------
   В кн.: "М.Е.Салтыков-Щедрин. Помпадуры и помпадурши".
   М., "Правда", 1985.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 16 February 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Воблу поймали,  вычистили  внутренности  (только  молоки  для  приплоду
оставили) и вывесили на веревочке на солнце: пускай  провялится.  Повисела
вобла денек-другой, а на третий у ней и кожа на брюхе сморщилась, и голова
подсохла, и мозг, какой в голове был, выветрился, дряблый сделался.
   И стала вобла жить да поживать [я знаю, что в натуре этого  не  бывает,
но так как из сказки слова не выкинешь, то, видно,  быть  этому  делу  так
(прим.авт.)].
   - Как это хорошо, - говорила вяленая вобла, - что со мной эту процедуру
проделали! Теперь у меня ни лишних мыслей, ни  лишних  чувств,  ни  лишней
совести - ничего такого не будет! Все у меня лишнее выветрили, вычистили и
вывялили, и буду я свою линию полегоньку да потихоньку вести!
   Что бывают на свете лишние мысли, лишняя совесть, лишние чувства  -  об
этом, еще живучи  на  воле,  вобла  слышала.  И  никогда,  признаться,  не
завидовала тем, которые такими излишками обладали. От  рождения  она  была
вобла степенная, не в свое дело носа не совала, за "лишним" не гналась,  в
эмпиреях не витала и неблагонадежных компаний удалялась. Еще где,  бывало,
заслышит, что пискари об конституциях болтают - сейчас налево кругом и под
лопух схоронится. Однако же, и за всем тем, не без страху жила, потому что
не ровен час, вдруг... "Мудреное  нынче  время!  -  думала  она,  -  такое
мудреное, что и невинный  за  виноватого  как  раз  сойдет!  Начнут,  это,
шарить, а ты _около_ где-нибудь спряталась, - ан и  _около_  пошарят!  Где
была? по какому случаю? каким манером? - господи, спаси и помилуй!"  Стало
быть, можете себе представить, как она была рада, когда ее изловили и  все
мысли и чувства у ней выхолостили! "Теперь милости просим! - торжествовала
она, - когда угодно и кто угодно приходи! теперь у меня все доказательства
налицо!"
   Что именно разумела вяленая  вобла  под  названием  "лишних"  мыслей  и
чувств - неизвестно, но что, действительно, на наших глазах много  лишнего
завелось - с этим и я не согласиться не могу. Сущности этого лишнего никто
еще не называл по имени, но всякий смутно чувствует, что куда ни  обернись
- везде какой-то привесок выглядывает. И хоть ты  что  хочешь,  а  надобно
этот привесок или в расчет принять, или так его  обойти,  чтобы  он  и  не
подумал, что его надувают. Все это порождает тьму новых забот,  осложнений
и беспокойств вообще. Хочется, по-старинному, прямиком пройти,  ан  прямик
буреломом завалило, промоинами исковеркало - ну, и ступай  за  семь  верст
киселя есть. Всякий партикулярный человек нынче эту тягость уж сознает,  а
какое для начальства от того отягощение - этого ни в  сказке  сказать,  ни
пером описать. Штаты-то старинные, а дела-то новые; да  и  в  штатах-то  в
самых уж привески завелись. Прежде у чиновника-то чугунная поясница  была:
как сел на место в десять часов утра, так и не встает  до  четырех  -  все
служит! А нынче придет он в час, уж позавтракавши;  час  папироску  курит,
час куплеты напевает, а остальное время - так около столов  колобродит.  И
тайны канцелярской совсем  не  держит.  Начнет  одно  дело  перелистывать:
"Посмотрите, какой курьез!" - за другое возьмется: "Глядите!  ведь  это  -
отдай все, да и мало!" Наберет курьезов с три короба да к Палкину обедать.
А как ты удержишься, чтобы курьезом стен Палкина трактира не  огласить!  -
Да ежели, я вам доложу, за каждую канцелярскую нескромность будет  каторга
обещана, так и тогда от нескромностей не уйти!
   Спрашивается: с кем же тут начальству подняться! У всех есть пособники,
а у него нет; у всех есть укрыватели, а у него  нет!  Как  тут  остановить
наплыв "лишнего" в партикулярном мире, когда в своей собственной цитадели,
куда ни вскинь глазами, - везде лишнее да неподлежащее так и хлещет  через
край!
   Трудно, ах, как трудно среди этой массы привесков жить! приходится  всю
дорогу ощупью идти. Думаешь, что настоящее место нашарил,  а  оказывается,
что шарил "около". Бесполезно, бесплодно, жестоко,  срамно.  Положим,  что
невелика  беда,  что  невиноватый  за  виноватого  сошел   -   много   их,
невиноватых-то этих! сегодня он не виноват, а завтра кто ж его знает? - да
вот в чем настоящая беда: подлинного-то  виноватого  все-таки  нет!  Стало
быть, и опять нащупывать надо, и опять - мимо! В том все время и проходит.
Понятно, что даже самые умудренные партикулярные люди (те, которые сальных
свечей не едят и стеклом не утираются) - и те стали в тупик! И так как  на
ежа голым телом никому неохота садиться, то  всякий  и  вопиет:  "Господи!
пронеси!"
   Нет, как  хотите,  а  надо  когда-нибудь  эти  привески  счесть,  да  и
присмотреться к ним. Узнать:  откуда  они  пришли?  зачем?  куда  пролезть
хотят? Не все же нахалом вперед лезут - иное что и полезное сыщется.
   Очень, впрочем, возможно, что вобле эти  вопросы  и  на  ум  совсем  не
приходили. Однако повторяю: и она, вместе с прочими, чувствовала, что  или
от привесков, или по поводу привесков - ей всячески мат. И  только  тогда,
когда ее на солнце хорошенько провялило и выветрило, когда она  убедилась,
что внутри у нее ничего, кроме молок, не  осталось,  -  только  тогда  она
ободрилась и сказала себе: "Ну, теперь мне на все наплевать!"
   И точно:  теперь  она,  даже  против  прежнего,  сделалась  солиднее  и
благонадежнее. Мысли у ней - резонные, чувства  -  никого  не  задевающие,
совести - на медный пятак. Сидит себе с краю и говорит, как пишет. Нищий к
ней подойдет - она оглянется, коли есть посторонние - сунет нищему в  руку
грошик; коли нет  никого  -  кивнет  головой:  бог  подаст!  Встретится  с
кем-нибудь  -  непременно  в  разговор  вступит;  откровенно  мнение  свое
выскажет и всех  основательностью  восхитит.  Не-рвется,  не  мечется,  не
протестует, не клянет, а резонно об резонных делах калякает.  О  том,  что
тише едешь, дальше будешь, что маленькая рыбка лучше, чем большой таракан,
что поспешишь - людей насмешишь и т.п. А всего больше о том, что уши  выше
лба не растут.
   - Ах, воблушка! как ты скучно на бобах разводишь! точно тебя тошнит!  -
воскликнет собеседник, ежели он из свеженьких.
   - И всем скучно сначала, -  стыдливо  ответит  воблушка.  -  Сначала  -
скучно, а потом - хорошо. Вот как поживешь на свете,  да  пошарят  _около_
тебя вдоволь - тогда и  об  воблушке  вспомнишь,  скажешь:  "Спасибо,  что
уму-разуму учила!"
   Да нельзя и не сказать спасибо, потому что, ежели по правде  рассудить,
так именно только одна воблушка в настоящую центру  попала.  Бывают  такие
обстановочки, когда подлинного ума-разума и  слыхом  не  слыхать,  а  есть
только воблушкин ум-разум [советы вяленой  воблы  иносказательно  отражают
упадок общественного  сознания  в  обстановке  политической  реакции  80-х
годов, когда "широкий простор для применений" получила "теория малых  дел"
("воблушкина доктрина")]. Люди ходят, как сонные, ни к  чему  приступиться
не умеют, ничему не радуются, ничем не печалятся. И вдруг в ушах раздается
успокоительно-соблазнительный  шепот:  "Потихоньку  да  полегоньку,   двух
смертей не бывает, одной не миновать..." Это  она,  это  воблушка  шепчет!
Спасибо тебе, воблушка! правду ты молвила: двух смертей не бывает, а  одна
искони за плечами ходит!
   Не явись на выручку воблушка, одно бы осталось - пропасть.  Но  она  не
только на убежище указала, а целую цитадель создала. Да не такую цитадель,
в которой сидят озорники да курьезы подыскивают,  а  заправскую  цитадель,
при взгляде на которую и мысли о брешах никому не придет!  Вот  уж  там-то
все шито да крыто, там-то уж ни о каких привесках  и  слыхом  не  слыхать!
Есть захотелось - ешь! спать вздумалось -  спи!  Ходи,  сиди,  калякай!  К
этому-то и привесить-то ничего нельзя. Будь счастлив - только и всего.
   И сам  будешь  счастлив,  и  те,  которые  около  тебя,  -  все  будете
счастливы! Ты никого не тронешь, и тебя никто  не  тронет.  Спите,  други,
почивайте! И нашаривать около вас не  для  чего,  потому  что  везде  путь
торный и все двери настежь. "Вперед без  страха  и  сомненья!"  [начальная
строка стихотворения А.Н.Плещеева, ставшая студенческой песней, иронически
используется Салтыковым-Щедриным], или, говоря другими словами, шествуй  в
надлежащее место!
   - И откуда  у  тебя,  воблушка,  такая  ума  палата?  -  спрашивают  ее
благодарные пискари,  которые,  по  милости  ее  советов,  неискалеченными
остались.
   - От рожденья бог меня разумом наградил, - скромно отвечает воблушка, -
а сверх того, и во время вяленья мозг у меня в голове выветрился... С  тех
пор и начала я умом раскидывать...
   И действительно: покуда наивные люди в эмпиреях витают,  а  злецы  ядом
передовых статей жизнь отравляют, воблушка только умом раскидывает  и  тем
пользу  приносит.  Никакие  клеветы,   никакое   человеконенавистничество,
никакие змеиные передовые  статьи  не  действуют  так  воспитательно,  как
действует скромный воблушкин пример. "Уши выше лба не растут!" - ведь  это
то самое, о чем древние римляне  говорили:  "Respice  finem!"  [Подумай  о
последствиях!  (лат.),  крылатое  выражение   античности;   полный   текст
афоризма: "Quidquid agis, prudenter agis et respice finem" ("Что бы ты  ни
делал, делай разумно и обдумывай результат")] Только более нам ко двору.
   Хороша клевета, а человеконенавистничество еще того лучше, но  они  так
сильно в нос бьют, что не всякий простец вместить их может.  Все  кажется,
что одна половина тут наподлена, а другая - налгана. А главное, конца краю
не видать. Слушаешь или читаешь и все думаешь: "Ловко-то ловко, да что  же
дальше?" - а дальше опять клевета, опять яд... Вот это-то и смущает. То ли
дело скромная воблушкина резонность? "Ты никого не тронь - и тебя никто не
тронет!" - ведь это  целая  поэма!  Тускленька,  правда,  эта  пресловутая
резонность,  но  посмотрите,  как  цепко  она  человека  нащупывает,   как
аккуратно его обшлифовывает! Сначала клевета поизмучает, потом хлевный  яд
одурманит, и когда процесс мучительства завершит свой цикл, когда  человек
почувствует, что нет во всем его организме места, которое бы не ныло, а  в
душе нет иного ощущения, кроме безграничной тоски, - вот тогда и выступает
воблушка с своими скромными  афоризмами.  Она  бесшумно  подкрадывается  к
искалеченному и безболезненно додурманивает его. И, приведя его  к  стене,
говорит: "Вон сколько каракуль там написано; всю жизнь разбирай - всего не
разберешь!"
   Смотри на эти каракули, и ежели есть охота - доискивайся их смысла. Тут
все в одно место скучено: и заветы прошлого, и яд  настоящего,  и  загадки
будущего. И над всем лег густой слой всякого рода грязи,  погадок,  вешних
потоков и следов непогод. А ежели разбираться в каракулях  охоты  нет,  то
тем еще лучше. Верь на слово, что суть этих каракуль может быть выражена в
немногих словах: выше лба уши не растут. И затем - живи.
   Все это отлично поняла вяленая вобла, или, лучше сказать, не  сама  она
поняла, а принес ей это понимание тот процесс вяления, сквозь который  она
прошла. А впоследствии время и обстоятельства усыновили ее и дали  широкий
простор для применений.
   Все поприща поочередно открывались перед ней, и на  всяком  она  службу
сослужила. Везде она свое слово сказала, слово  пустомысленное,  бросовое,
но именно как раз такое, что, по обстоятельствам, лучше не надо.
   Затесавшись в ряды бюрократии, она паче всего на канцелярской тайне  да
на округлении периодов настаивала. "Главное, - твердила она, - чтоб  никто
ничего не знал, никто ничего не подозревал, никто ничего не понимал,  чтоб
все ходили, как пьяные!" И всем, действительно, сделалось ясно, что именно
это и надо. Что же касается до округления периодов,  то  воблушка  резонно
утверждала, что без этого никак следы замести нельзя. На свете  существует
множество всяких слов, но  самые  опасные  из  них  -  это  слова  прямые,
настоящие. Никогда не нужно настоящих слов говорить, потому что из-за  чих
изъяны выглядывают. А ты пустопорожнее слово возьми и начинай им  кружить.
И кружи, и кружи; и с одной стороны загляни, и с другой  забеги;  умей  "к
сожалению, сознаться" и в то же время не ослабеваючи  уповай;  сошлись  на
дух времени, но не упускай из вида и разнузданности страстей. Тогда изъяны
стушуются сами собой, а останется одна воблушкина правда.  Та  вожделенная
правда, которая помогает нынешний день пережить,  а  об  завтрашнем  -  не
загадывать.
   Забралась вяленая  вобла  в  ряды  "излюбленных"  [в  обычном  праве  -
выбранные на общественную должность] - и тут  службу  сослужила.  Поначалу
излюбленные  довольно-таки  гордо  себя  повели:  "Мы-ста,  да   вы-ста...
повергнуть наши умные мысли к стопам!" Только и  слов.  А  воблушка  сидит
себе скромненько в углу и думает про  себя:  "Моя  речь  еще  впереди".  И
действительно: раз повергли, в другой - повергли, в третий  -  опять  было
повергнуть собрались, да концов с концами свести не  могут.  Один  кричит:
"Мало!", другой перекрикивает: "Много!", а третий  прямо  бунт  объявляет:
"Едем, братцы, прямо..." - так  вас  и  пустили!  Вот  тут-то  воблушка  и
оказала себя. Выждала минутку, когда у всех в горле пересохло, и  говорит:
"Повергать, говорит, мы тогда можем, коли нас спрашивают, а ежели  нас  не
спрашивают, то должны мы сидеть смирно и получать присвоенное содержание".
- "Как так? почему?" - "А потому, говорит, что так исстари заведено:  коли
спрашивают - повергай! а не спрашивают - сиди и памятуй, что выше лба  уши
не растут!" И вдруг от этих простых воблушкиных слов у всех словно  пелена
с глаз упала. И стали излюбленные люди  хвалить  воблуш