вояси.
   И досадно ему, да и жалко карася было. Хоть и глуп он, а все-таки с ним
одним по душе поговорить можно. Не разболтает он, не предаст - в ком нынче
качества-то эти сыщешь? Слабое нынче время, такое время,  что  на  отца  с
матерью надеяться нельзя. Вот плотва, хоть и нельзя о ней прямо что-нибудь
худое сказать, а все-таки,  того  гляди,  не  понимаючи,  сболтнет!  А  об
головлях, язях, линях и  прочей  челяди  и  говорить  нечего!  За  червяка
присягу под колоколами принять готовы! Бедный карась! ни за грош он  между
ними пропадет!
   - Посмотри ты на себя, - говорил он карасю, - ну, какую  ты,  не  ровен
час, оборону из себя представить можешь?  Брюхо  у  тебя  большое,  голова
малая, на выдумки негораздая, рот - чутошный. Даже чешуя на тебе - и та не
серьезная. Ни проворства в тебе, ни юркости - как  есть  увалень!  Всякий,
кто хочет, подойди к тебе и ешь!
   - Да за  что  же  меня  есть,  коли  я  не  провинился?  -  по-прежнему
упорствовал карась.
   - Слушай, дурья порода! Едят-то разве "за что"? Разве потому едят,  что
казнить хотят? Едят потому, что есть хочется - только и всего. И ты,  чай,
ешь. Не попусту носом-то  в  иле  роешься,  а  ракушек  вылавливаешь.  Им,
ракушкам, жить хочется, а ты, простофиля,  ими  мамон  с  утра  до  вечера
набиваешь. Сказывай: какую такую они вину перед тобой сделали, что  ты  их
ежеминутно казнишь? Помнишь, как ты намеднись говорил: "Вот кабы все  рыбы
между  собой  согласились..."  А  что,  если  бы   ракушки   между   собой
согласились, - сладко ли бы тебе, простофиле, тогда было?
   Вопрос был так прямо и так неприятно поставлен, что карась  сконфузился
и слегка покраснел.
   - Но ракушки - ведь это... - пробормотал он смущенно.
   - Ракушки - ракушки, а караси - караси. Ракушками караси  лакомятся,  а
карасями - щуки. И ракушки ни в чем не повинны, и караси не виноваты, а  и
те, и другие должны ответ держать. Хоть сто лет об этом  думай,  а  ничего
другого не выдумаешь.
   Спрятался после этих ершовых слов карась в самую глубь тины и  стал  на
досуге думать. Думал, думал и, между прочим,  ракушек  ел  да  ел.  И  что
больше ест, то больше хочется. Наконец, однако ж, додумался.
   - Я не потому ем ракушек, чтоб  они  виноваты  были  -  это  ты  правду
сказал, - объяснил он ершу, - а потому я их  ем,  что  они,  эти  ракушки,
самой природой мне для еды предоставлены.
   - Кто же тебе это сказал?
   - Никто не сказал, а я сам, собственным наблюдением, дошел.  У  ракушки
не душа, а пар; ее ешь, а она и не понимает. Да и устроена  она  так,  что
никак невозможно, чтоб ее не проглотить. Потяни рылом воду, ан  в  зобу  у
тебя уж видимо-невидимо ракушек кишит. Я и не ловлю их - сами в рот лезут.
Ну, а карась - совсем другое. Караси, брат, от десяти  вершков  бывают,  -
так с этаким стариком еще поговорить надо, прежде нежели его съесть. Надо,
чтоб он серьезную пакость сделал - ну, тогда, конечно...
   - Вот как щука проглотит тебя, тогда ты и узнаешь, что надо  для  этого
сделать. А до тех пор лучше помалчивал бы.
   - Нет, я не стану молчать. Хоть я отроду щук не видывал, но только могу
судить по рассказам, что и они к голосу правды не глухи.  Помилуй,  скажи:
может ли такое злодейство статься! Лежит  карась,  никого  не  трогает,  и
вдруг, ни дай ни вынеси за что, к щуке в брюхо  попадает!  Ни  в  жизнь  я
этому не поверю.
   - Чудак! да ведь намеднись, на глазах у тебя, монах  целых  два  невода
вашего брата из заводи вытащил... Как ты думаешь: любоваться, что  ли,  он
на карасей-то будет?
   - Не знаю. Только это еще бабушка надвое сказала, что с  теми  карасями
сталось: ино их съели, ино в сажалку посадили. И живут они там  припеваючи
на монастырских хлебах!
   - Ну, живи, коли так, и ты, сорвиголова!
   Проходили дни за днями, а диспутам карася  с  ершом  и  конца  было  не
видать. Место, в  котором  они  жили,  было  тихое,  даже  слегка  зеленою
плесенью подернутое, самое для диспутов благоприятное. О чем  ни  калякай,
какими мечтами ни задавайся - безнаказанность полная. Это до такой степени
ободрило карася, что он с каждым сеансом все больше  и  больше  тон  своих
экскурсий в область эмпиреев повышал.
   - Надобно, чтоб рыбы любили друг друга! -  ораторствовал  он,  -  чтобы
каждая  за  всех,  а  все  за  каждую  -  вот  когда  настоящая   гармония
осуществится!
   - Желал бы я знать,  как  ты  с  своею  любовью  к  щуке  подъедешь!  -
расхолаживал его ерш.
   - Я, брат, подъеду! - стоял на своем карась, - я такие слова знаю,  что
любая щука в одну минуту от них в карася превратится!
   - А ну-тка, скажи!
   - Да просто спрошу: знаешь ли, мол, щука, что такое добродетель и какие
обязанности она в отношении к ближним налагает?
   - Огорошил, нечего сказать! А хочешь, я тебе за этот самый вопрос иглой
живот проколю?
   - Ах, нет! сделай милость, ты этим не шути!
   Или:
   - Только тогда мы, рыбы, свои права сознаем, когда нас, с малых лет,  в
гражданских чувствах воспитывать будут!
   - А на кой тебе ляд гражданские чувства понадобились?
   - Все-таки...
   - То-то "все-таки". Гражданские-то чувства только тогда ко двору, когда
перед ними простор открыт. А что же ты с ними, в тине лежа, делать будешь?
   - Не в тине, а вообще...
   - Например?
   - Например, монах меня в ухе  захочет  сварить,  а  я  ему  скажу:  "Не
имеешь, отче, права без суда такому ужасному наказанию меня подвергать!"
   - А он тебя, за грубость, на сковороду, либо в золу в  горячую...  Нет,
друг, в тине жить, так не гражданские, а остолопьи чувства  надо  иметь  -
вот это верно. Схоронился где погуще и молчи, остолоп!
   Или еще:
   - Рыбы не должны рыбами питаться, - бредил наяву карась. - Для  рыбьего
продовольствия и без того природа многое множество вкусных блюд уготовала.
Ракушки, мухи, черви, пауки, водяные блохи; наконец, раки, змеи,  лягушки.
И все это добро, все на потребу.
   - А для щук на потребу караси, - отрезвлял его ерш.
   -  Нет,  карась  сам  себе  довлеет.  Ежели   природа   ему   не   дала
оборонительных средств, как  тебе,  например,  то  это  значит,  что  надо
особливый закон, в видах обеспечения его личности, издать!
   - А ежели тот закон исполняться не будет?
   - Тогда надо внушение распубликовать: лучше, дескать, совсем законов не
издавать, ежели оные не исполнять.
   - И ладно будет?
   - Полагаю, что многие устыдятся.
   Повторяю: дни проходили за днями, а карась все бредил. Другому  за  это
хоть щелчок бы в нос дали, а ему - ничего.  И  растабарывал  бы  он  таким
родом аридовы веки, если бы хоть крошечку поостерегся. Но он так уж о себе
возмечтал, что совсем из расчета вышел. Припускал да припускал, как  вдруг
к нему головель с повесткой: назавтра,  дескать,  щука  изволит  в  заводь
прибыть, так ты, карась, смотри! чуть свет ответ держать явись!
   Карась, однако ж,  не  обробел.  Во-первых,  он  столько  разнообразных
отзывов о щуке слышал, что и сам познакомиться  с  ней  любопытствовал;  а
во-вторых, он знал, что у него такое магическое слово есть, которое, ежели
его сказать, сейчас самую лютую щуку в карася превратит. И  очень  на  это
слово надеялся.
   Даже ерш, видя такую его веру, задумался, не слишком ли  он  уж  далеко
зашел в отрицательном направлении. Может быть, и в самом деле щука  только
того и ждет, чтобы ее полюбили, благой совет  ей  дали,  ум  и  сердце  ее
просветили? Может быть, она... добрая? Да и  карась,  пожалуй,  совсем  не
такой простофиля,  каким  по  наружности  кажется,  а,  напротив  того,  с
расчетцем свою карьеру облаживает? Вот завтра явится он к щуке да прямо  и
ляпнет ей самую сущую правду, какой она отроду ни от кого не слыхивала.  А
щука возьмет да и скажет: "За то, что ты мне, карась, самую  сущую  правду
сказал, жалую тебя этою заводью; будь ты над нею начальник!"
   Приплыла наутро щука, как пить дала. Смотрит на нее карась  и  дивится:
каких ему про щуку сплеток ни наплели, а она - рыба как рыба!  Только  рот
до ушей да хайло такое, что как раз ему, карасю, пролезть.
   -  Слышала  я,  -  молвила  щука,  -  что  очень  ты,  карась,  умен  и
разглагольствовать мастер. Хочу я с тобой диспут иметь. Начинай.
   - Об счастии я больше думаю,  -  скромно,  но  с  достоинством  ответил
карась. - Чтобы не я один, а все были бы счастливы. Чтобы  всем  рыбам  во
всякой воде свободно плавать было,  а  ежели  которая  в  тину  спрятаться
захочет, то и в тине пускай полежит.
   - Гм... и ты думаешь, что такому делу статься возможно?
   - Не только думаю, но и всечасно сего ожидаю.
   - Например: плыву я, а рядом со мною... карась?
   - Так что же такое?
   - В первый раз слышу. А ежели я обернусь да карася-то... съем?
   - Такого закона,  ваше  высокостепенство,  нет;  закон  говорит  прямо:
ракушки, комары, мухи и мошки да послужат для  рыб  пропитанием.  А  кроме
того, позднейшими разными указами  к  пище  сопричислены:  водяные  блохи,
пауки, черви, жуки, лягушки, раки и прочие водяные обыватели. Но не рыбы.
   - Маловато для меня. Головель! неужто такой закон  есть?  -  обратилась
щука к головлю.
   - В забвении, ваше высокостепенство! - ловко вывернулся головель.
   - Я так и знала, что не можно такому закону быть. Ну,  а  еще  ты  чего
всечасно, карась, ожидаешь?
   - А еще ожидаю, что справедливость  восторжествует.  Сильные  не  будут
теснить слабых, богатые -  бедных.  Что  объявится  такое  общее  дело,  в
котором все рыбы свой интерес будут иметь и каждая свою долю делать будет.
Ты, щука, всех сильнее и ловче - ты и дело на себя посильнее  возьмешь;  а
мне, карасю, по моим скромным способностям, и дело скромное укажут. Всякий
для всех, и все для всякого - вот как  будет.  Когда  мы  друг  за  дружку
стоять будем, тогда и подкузьмить нас никто не сможет.  Невод-то  еще  где
покажется, а уж мы драло! Кто под камень, кто на самое дно  в  ил,  кто  в
нору или под корягу. Уху-то, пожалуй что, видно, бросить придется!
   - Не знаю. Не очень-то любят люди бросать то, что им  вкусным  кажется.
Ну, да это еще когда-то будет. А вот  что:  так  значит,  по-твоему,  и  я
работать буду должна?
   - Как прочие, так и ты.
   - В первый раз слышу. Поди, проспись!
   Проспался ли, нет ли карась, но  ума  у  него,  во  всяком  случае,  не
прибавилось. В полдень опять он явился на диспут, и не только  без  всякой
робости, но даже против прежнего веселее.
   - Так ты  полагаешь,  что  я  работать  стану,  а  ты  от  моих  трудов
лакомиться будешь? - прямо поставила вопрос щука.
   - Все друг от дружки... от общих, взаимных трудов...
   - Понимаю: "друг от  дружки"...  а  между  прочим,  и  от  меня...  гм!
Думается, однако ж, что ты это  зазорные  речи  говоришь.  Головель!  как,
по-нынешнему, такие речи называются?
   - Сицилизмом, выше высокостепенство!
   - Так я и знала. Давненько я уж слышу: "Бунтовские,  мол,  речи  карась
говорит!" Только думаю: "Дай лучше сама послушаю..." Ан вон ты каков!
   Молвивши это, щука так выразительно щелкнула по воде хвостом,  что  как
ни прост был карась, но и он догадался.
   - Я, ваше высокостепенство, ничего, - пробормотал он в смущении, -  это
я по простоте...
   - Ладно. Простота хуже воровства, говорят. Ежели дуракам волю дать, так
они умных со свету сживут. Наговорили мне о тебе с  три  короба,  а  ты  -
карась как  карась,  -  только  и  всего.  И  пяти  минут  я  с  тобой  не
разговариваю, а уж до смерти ты мне надоел.
   Щука задумалась и как-то так загадочно на карася посмотрела, что он  уж
и совсем понял. Но, должно быть, она еще после вчерашнего  обжорства  сыта
была, и потому зевнула и сейчас же захрапела.
   Но на этот раз карасю уж не так благополучно обошлось. Как только  щука
умолкла, его со всех сторон обступили головли и взяли под караул.
   Вечером, еще не успело солнышко сесть, как карась в третий раз явился к
щуке  на  диспут.  Но  явился  уже  под  стражей  и  притом  с  некоторыми
повреждениями. А именно: окунь, допрашивая,  покусал  ему  спину  и  часть
хвоста.
   Но он все еще бодрился, потому что в  запасе  у  него  было  магическое
слово.
   - Хоть ты мне и супротивник, - начала опять первая щука, -  да,  видно,
горе мое такое: смерть диспуты люблю! Будь здоров, начинай!
   При этих словах карась вдруг почувствовал, что сердце в нем загорелось.
В одно  мгновение  он  подобрал  живот,  затрепыхался,  защелкал  по  воде
остатками хвоста и, глядя щуке прямо в глаза, во всю мочь гаркнул:
   - Знаешь ли ты, что такое добродетель?
   Щука разинула рот от удивления. Машинально потянула она воду  и,  вовсе
не желая проглотить карася, проглотила его.
   Рыбы,  бывшие  свидетельницами   этого   происшествия,   на   мгновенье
остолбенели, но  сейчас  же  опомнились  и  поспешили  к  щуке  -  узнать,
благополучно ли она поужинать изволила, не подавилась ли. А  ерш,  который
уж заранее все  предвидел  и  предсказал,  выплыл  вперед  и  торжественно
провозгласил:
   - Вот они, диспуты-то наши, каковы!

   1884



    Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин.
    Чижиково горе

   -----------------------------------------------------------------------
   В кн.: "М.Е.Салтыков-Щедрин. Помпадуры и помпадурши".
   М., "Правда", 1985.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 16 February 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Канарейку за чижика  замуж  выдали  и  свадьбу  на  славу  справили.  В
магазине "Забава и дело" купили новенькую кирку; за пастора ученый снегирь
был;  скворцы  величальные  песни  пели,  а  для  наблюдения  за  порядком
полициймейстер отряд  копчиков  прислал.  Чуть  не  со  всего  леса  птицы
слетелись на молодых поглазеть, да и почтенных гостей нашлось довольно.  У
чижа был шафером зяблик, у канарейки - соловей. Сам  ястреб  к  невесте  в
посаженые отцы набивался, но родители, под благовидным предлогом, от  этой
чести уклонились и пригласили глухого тетерева, того самого,  который  еще
при царе Горохе, во внимание к дряхлости и потере памяти, в сенат  посажен
был.
   И молодые, и родители, и поезжане - все  были  веселы.  Чижик  выступал
гордо и предвкушал; канарейка перебирала носиком перышки; родители думали:
"Ну, слава богу,  одну  дочку  сбыли!"  А  поезжане  мечтали  о  той  горе
конопляного семени, маринованных комаров, варенных в сахаре мух  и  проч.,
которую  им  предстояло  уничтожить  на   новоселье   у   чижика.   Только
ворона-вещунья без пути каркала: "Не будет проку от этого брака! не будет!
не будет! не будет!"
   Хотя между людьми ворона и слывет глупою, однако птицы  отлично  знают,
что ежели она каркает, то, значит, есть у нее на то  основание.  И  точно:
едва раздалось воронье карканье, как кукушка первая  прокуковала:  "Ку-ку!
как бы и в самом деле по-вещуньиному не сбылось!" А за нею следом в том же
смысле свистнули: синичка, горихвостка, пеночка...
   И все начали всматриваться в молодых, начали припоминать. Обратились  к
интимной истории этих двух существ, за минуту  перед  тем  связавших  друг
друга неразрывными узами; вспомнили их наклонности,  вкусы,  привычки.  И,
как и водится, в результате вышла картина.
   Чижик был малый простодушный  и  добрый,  имел  три  характеристические
особенности: неприхотливость, аккуратность и домовитость. Сверх  того,  он
был и немолод, хотя надежда, что, в случае чего,  он  еще  может  за  себя
постоять, не покидала его. Всю жизнь он служил в интендантском  ведомстве,
дослужился там до майорского чина и там же образовал  свой  ум  и  сердце.
Взяток он не брал  (царство  хищения  кончилось),  однако  нелицеприятными
действиями успел-таки скопить капиталец. Однажды ему  удалось  приобрести,
по случаю, хорошую партию канареечного семени, и вот тогда-то в  голове  у
него блеснула мысль: "Женюсь на канарейке и буду жену и детей  канареечным
семенем  кормить!"  Отца  и  матери  он,  еще  слетком  будучи,   лишился,
наследства никакого не получил, а потому  охотно  выставлял  на  вид,  что
солидным своим положением в обществе обязан единственно самому себе.  Даже
ведерко с водой он выучился таскать самоучкою.
   Таков был  умственный  и  нравственный  облик  новобрачного.  Особенных
поводов для симпатий он, конечно, не представлял,  но  с  легальной  точки
зрения - это был обыватель, какого лучше не надо.
   В  наружности  его  тоже  не  замечалось  ничего  обольстительного  или
блестящего; напротив, вся его фигура поражала несомненною  будничностью  и
заурядностью.  Даже  воробьи  смеялись,  как  он,  желая  сказать   девице
комплимент, потряхивал фалдочками и пущал глаза враскос. Да и  комплименты
выходили у него неинтересные: либо интендантский анекдот  расскажет,  либо
похвастается, что, как бы дешево ни просил с него извозчик, он ему  всегда
пятачком меньше дает, а ежели время терпит, то и пешком дойдет.
   - И вот, благодарение богу, - обыкновенно заканчивал он,  -  не  только
себя могу прокормить, но и семью-с.
   Родителям такие речи очень нравились, и они так усердно  ловили  его  в
свои силки, что однажды чуть  было  совсем  не  удавили.  Но  дочки-девицы
называли  его  "интендантскою  холерою"  и  при  появлении  его  мгновенно
разлетались, хотя маменьки и приказывали им: "Ресте!" [останьтесь! (от фр.
restez)] И он не только не оскорблялся этими девичьими поступками, но даже
успокоивал родителей, говоря:
   - Ничего-с, я привык-с. Это в них девичье-с. Когда  я  в  интендантском
ведомстве служил, так одна трясогузочка была-с. Ну, такая, доложу  вам,  -
отдай все, да и мало! И тоже на первых порах: "Хи-хи"  да  "ха-ха!"  Я  ей
говорю: "Познакомимтесь, мамзель!", а она: "Ах, нет, вы противный!" Словом
сказать, я за ней, она - от  меня!  Туда-сюда...  настиг-с!  И  что  же-с:
впоследствии даже хвалила!
   - Так вот вы, Иван Иванович, какой! - шутили родители, - чего  доброго,
детей у вас на стороне нет ли?
   - Наверное сказать не могу, но поручиться не смею-с. Природную слабость
в свое время в совершенстве выполнил-с. Вообще я насчет этого так полагаю:
излишеств допускать не следует, но в пропорцию отчего же себе удовольствие
не предоставить! Я и от водки не отказываюсь, пью-с; но не без  просыпу-с,
а, как в песне поется, "по этой причине-с".
   В последнее время он службу  оставил.  "Сыт-с".  Прихоти  у  него  были
небольшие, да и капиталец, который ему бог на  службе  послал,  он  крепко
зажал. Следовательно, одних казенных процентов ему за  глаза  довольно;  а
ежели он свой капитал взаймы под вторые закладные раздаст, так и  деваться
с деньгами будет некуда-с.
   - Одежа у меня даровая, богом предназначенная, - говорил  он,  -  ем  я
тоже не покупное, а  богом  предназначенное;  а  ежели  удовольствие  себе
захочу доставить, так и это дорогого не стоит: спою песню - вот и  прав-с!
Следственно, покуда есть на свете мухи, пауки, червяки и  другая  подобная
снедь и покуда я в  силах  ловить,  я  обеспечен-с.  Ежели  же  силы  меня
оставят, тогда придется помереть. Что же  такое-с!  И  с  прочими  птицами
завсегда так бывает-с!
   Но ежели и на службе он ни о чем с таким удовольствием не мечтал, как о
семейном очаге, о самоваре, халате, двуспальной кровати и  других  идеалах
семейного счастья, выработавшихся в интендантском  ведомстве  ("Что  такое
бессемейный  чиж?  -  рассуждал  он,  -  медицинский  термин,   и   больше
ничего-с!"), то, по выходе в отставку, эта мысль  начала  угнетать  его  с
каждым днем все больше и больше. И вот, наметивши желтенькую канарейку, он
надел мундир, прицепил шпоры  (все  это  он  при  отставке  "в  воздаяние"
получил) и отправился к родителям своей суженой рекомендоваться в качестве
жениха.
   В первый раз в жизни восторг овладел его сердцем, в первый раз в  жизни
он пропел "По улице мостовой" -  и  не  сфальшивил!  Страсть  к  красавице
канарейке до такой степени овладела всеми его помыслами, что  он,  вопреки
своей обычной осмотрительности, пренебрег даже справиться,  что  за  птица
была его невеста и есть ли за нею какое-нибуд