Время, однако ж, шло, и Трезорка все больше и больше старелся. На шее у
него образовался зоб, который пригибал его голову к земле, так  что  он  с
трудом вставал на ноги; глаза почти  не  видели;  уши  висели  неподвижно;
шерсть свалялась и линяла клочьями; аппетит исчез, а  постоянно  ощущаемый
холод заставлял бедного пса жаться к печке.
   - Воля ваша, Никанор Семеныч, а Трезорка начал  паршиветь,  -  доложила
однажды купцу Воротилову кухарка.
   На этот раз, однако, купец Воротилов не сказал ни слова. Тем  не  менее
кухарка не унялась и через неделю опять доложила:
   - Как бы дети около Трезорки не испортились... Опаршивел он вовсе.
   Но и на этот раз Воротилов промолчал. Тогда  кухарка,  через  два  дня,
вбежала уже совсем обозленная и объявила, что она ни минуты не  останется,
ежели Трезорку из кухни не уберут. И так как  кухарка  мастерски  готовила
поросенка с  кашей,  а  Воротилов  безумно  это  блюдо  любил,  то  участь
Трезоркина была решена.
   - Не к тому я Трезорку готовил, - сказал купец Воротилов с чувством,  -
да, видно, правду пословица говорит: собаке - собачья и смерть...  Утопить
Трезорку!
   И вот вывели Трезорку на двор. Вся челядь высыпала, чтоб посмотреть  на
предсмертную агонию верного пса; даже хозяйские дети окно обсыпали. Арапка
был тут же и, увидев старого учителя, приветливо замахал хвостом. Трезорка
от старости еле передвигал ногами и, по-видимому,  не  понимал;  но  когда
начал приближаться к воротам, то силы оставили его, и надо было его тащить
волоком за загривок.
   Что затем произошло - об этом история умалчивает, но назад Трезорка  уж
не возвратился.
   А вскоре Арапка  и  совсем  изгнал  Трезоркин  образ  из  сердца  купца
Воротилова.

   1885



    Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин.
    Соседи

   -----------------------------------------------------------------------
   В кн.: "М.Е.Салтыков-Щедрин. Помпадуры и помпадурши".
   М., "Правда", 1985.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 16 February 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   В некотором селе жили два соседа: Иван Богатый да Иван Бедный. Богатого
величали "сударем" и "Семенычем", а бедного - просто Иваном,  а  иногда  и
Ивашкой. Оба были хорошие люди, а Иван Богатый - даже отличный.  Как  есть
во всей форме филантроп. Сам ценностей не производил, но  о  распределении
богатств очень благородно мыслил. "Это, говорит,  с  моей  стороны  лепта.
Другой, говорит, и ценностей не производит, да и мыслит неблагородно - это
уж свинство. А я еще ничего".  А  Иван  Бедный  о  распределении  богатств
совсем не  мыслил  (недосужно  ему  было),  но,  взамен  того,  производил
ценности. И тоже говорил: "Это с моей стороны лепта".
   Сойдутся они вечером под праздник, когда и бедным,  и  богатым  -  всем
досужно, сядут на лавочку перед хоромами Ивана Богатого и начнут калякать.
   - У тебя завтра с чем щи? - спросит Иван Богатый.
   - С пустом, - ответит Иван Бедный.
   - А у меня с убоиной.
   Зевнет Иван Богатый, рот перекрестит, взглянет на Бедного Ивана, и жаль
ему станет.
   - Чудно на свете деется, - молвит он, -  который  человек  постоянно  в
трудах находится, у того по праздникам пустые щи на столе; а  который  при
полезном досуге состоит - у того и в будни щи с убоиной. С чего бы это?
   - И я давно думаю: "С чего бы это?" - да  недосуг  раздумывать-то  мне.
Только начну думать, ан в лес за дровами  ехать  надобно;  привез  дров  -
смотришь, навоз возить или с сохой выезжать пора пришла. Так, между делом,
мысли-то и уходят.
   - Надо бы, однако, нам это дело рассудить.
   - И я говорю: надо бы.
   Зевнет и Иван Бедный с своей стороны, перекрестит рот, пойдет  спать  и
во сне завтрашние пустые щи видит. А на другой день проснется  -  смотрит,
Иван Богатый  сюрприз  ему  приготовил:  убоины,  ради  праздника,  во  щи
прислал.
   В следующий предпраздничный канун опять  сойдутся  соседи  и  опять  за
старую материю примутся.
   - Веришь ли, - молвит Иван Богатый, - и наяву, и во сне только одно я и
вижу: сколь много ты против меня обижен!
   - И на этом спасибо, - ответит Иван Бедный.
   - Хоть и я благородными мыслями немалую пользу обществу приношу, однако
ведь ты... не выйди-ка ты вовремя с сохой - пожалуй, и без хлеба  пришлось
бы насидеться. Так ли я говорю?
   - Это так точно. Только не выехать-то мне нельзя,  потому  что  в  этом
случае я первый с голоду пропаду.
   - Правда твоя: хитро эта механика устроена. Однако ты не думай,  что  я
ее одобряю, - ни боже мой! Я только об одном и тужу: "Господи! как бы  так
сделать, чтобы Ивану Бедному хорошо было?! Чтобы и я - свою порцию, и он -
свою порцию".
   - И на этом, сударь, спасибо, что беспокоитесь. Это, действительно, что
кабы не добродетель ваша - сидеть бы мне праздник на тюре на одной...
   - Что ты! что ты! разве я об том! Ты об этом забудь, а я  вот  об  чем.
Сколько раз я решался: "Пойду, мол, и отдам пол-имения нищим!" И  отдавал.
И что же! Сегодня я отдал пол-имения, а назавтра проснусь - у меня, вместо
убылой-то половины, целых три четверти опять объявилось.
   - Значит, с процентом...
   - Ничего, братец, не поделаешь. Я - от денег, а  деньги  -  ко  мне.  Я
бедному пригоршню, а мне, вместо одной-то, неведомо откуда, две. Вот  ведь
чудо какое!
   Наговорятся и  начнут  позевывать.  А  между  разговором  Иван  Богатый
все-таки думу думает: "Что бы такое сделать, чтобы завтра у Ивана  Бедного
щи с убоиной были?" Думает-думает, да и выдумает.
   - Слушай-ка, миляга! - скажет, - теперь уж недолго и до ночи  осталось,
сходи-ка  ко  мне  в  огород  грядку  вскопать.  Ты  шутя  часок   лопатой
поковыряешь, а я тебя, по силе возможности, награжу,  -  словно  бы  ты  и
взаправду работал.
   И действительно, поиграет лопатой Иван Бедный часок-другой, а завтра он
с праздником, словно бы и "взаправду поработал".
   Долго ли, коротко ли соседи таким манером калякали,  только  под  конец
так у Ивана Богатого сердце раскипелось, что  и  взаправду  невтерпеж  ему
стало. Пойду, говорит, к самому Набольшему, паду перед ним и скажу: "Ты  у
нас око царево! ты здесь решишь и вяжешь, караешь и милуешь! Повели нас  с
Иваном Бедным в одну версту поверстать. Чтобы с него рекрут  -  и  с  меня
рекрут, с него подвода - и с меня подвода, с его десятины грош - и с  моей
десятины грош. А души чтобы и его, и  моя  от  акциза  одинаково  свободны
были!"
   И как сказал, так и сделал.  Пришел  к  Набольшему,  пал  перед  ним  и
объяснил свое горе. И Набольший за это  Ивана  Богатого  похвалил.  Сказал
ему: "Исполать тебе, добру молодцу,  за  то,  что  соседа  своего,  Ивашку
Бедного, не забываешь. Нет для начальства приятнее, как  ежели  государевы
подданные в добром согласии и во взаимном радении живут, и  нет  того  зла
злее, как ежели они в сваре, в ненависти и в доносах друг на дружку  время
проводят!"  Сказал  это  Набольший  и,  на  свой  страх,   повелел   своим
помощникам, чтобы, в виде опыта, обоим  Иванам  суд  равный  был,  и  дани
равные, а того бы, как прежде было: один тяготы несет,  а  другой  песенки
поет - впредь чтобы не было.
   Воротился Иван Богатый в свое село,  земли  под  собою  от  радости  не
слышит.
   - Вот, друг сердешный, - говорит он Ивану Бедному,  -  своротил  я,  по
милости начальнической, с души моей камень тяжелый! Теперь уж мне супротив
тебя, в виде опыта, никакой вольготы не будет. С тебя рекрут -  и  с  меня
рекрут, с тебя подвода - и с меня подвода, с твоей десятины  грош  -  и  с
моей грош. Не успеешь и ты оглянуться, как у тебя от одной этой  поровенки
во щах ежедень убоина будет!
   Сказал это Иван Богатый, а сам, в  надежде  славы  и  добра,  уехал  на
теплые воды, где года два сряду и находился при полезном досуге.
   Был в Вестфалии - ел  вестфальскую  ветчину;  был  в  Страсбурге  -  ел
страсбургские пироги; в Бордо был - пил бордоское вино; наконец приехал  в
Париж - все вообще пил и ел. Словом сказать, так весело прожил, что насилу
ноги унес. И все время об Иване Бедном  думал:  "То-то  он  теперь,  после
поровенки-то, за обе щеки уписывает!"
   А Иван Бедный между тем в трудах жил. Сегодня вспашет полосу, а  завтра
заборонует; сегодня скосит осьминник, а завтра, коли  бог  ведрушко  даст,
сено сушить принимается. В кабак и дорогу позабыл, потому знает, что кабак
- это погибель его. И супруга его, Марья Ивановна, заодно с ним  трудится:
и жнет, и боронует, и сено трясет, и дрова колет. И детушки у них подросли
- и те так и рвутся хоть с эстолько поработать. Словом сказать, вся  семья
с утра до ночи словно в котле кипит, и все-таки пустые щи не сходят у  нее
со стола. А с тех пор, как Иван Богатый из  села  уехал,  так  даже  и  по
праздникам сюрпризов Иван Бедный не видит.
   - Незадача нам, - говорит бедняга жене, - вот и сравняли меня,  в  виде
опыта, в тягостях  с  Иваном  Богатым,  а  мы  все  при  прежнем  интересе
находимся. Живем богато, со двора покато; чего ни хватись, да всем в  люди
покатись.
   Так и ахнул  Иван  Богатый,  как  увидел  соседа  в  прежней  бедности.
Признаться сказать, первою его мыслью было, что Ивашка  в  кабак  прибытки
свои таскает.  "Неужели  он  так  закоренел?  неужели  он  неисправим?"  -
восклицал он в глубоком огорчении. Однако Ивану Бедному не стоило никакого
труда доказать, что у него не только на вино,  но  и  на  соль  не  всегда
прибытков  достаточно.  А  что  он  не  мот,  не  расточитель,  а   хозяин
радетельный, так и тому доказательства были налицо.  Показал  Иван  Бедный
свой хозяйственный инвентарь, и все оказалось в целости, в том самом виде,
в каком было до отъезда богатого соседа  на  теплые  воды.  Лошадь  гнедая
покалеченная - 1; корова бурая, с подпалиной - 1; овца - 1; телега,  соха,
борона. Даже старые дровнишки - и те прислонены к забору стоят,  хотя,  по
летнему времени, надобности в них нет и, стало быть, можно  было  бы,  без
ущерба для хозяйства, их в кабаке заложить. Затем осмотрели и избу - и там
все налицо, только с крыши местами солома повыдергана; но и это  произошло
оттого, что позапрошлой весной кормов  недостало,  так  из  прелой  соломы
резку для скота готовили.
   Словом сказать, не оказалось ни единого факта, который обвинял бы Ивана
Бедного в разврате или в мотовстве. Это был коренной, задавленный  русский
мужик, который напрягал все усилия, чтобы осуществить все  свое  право  на
жизнь, но, по какому-то горькому недоразумению,  осуществлял  его  лишь  в
самой недостаточной степени.
   - Господи! да с чего ж это? - тужил Иван Богатый, - вот и поравняли нас
с тобой, и права у нас одни, и дани равные платим, и все-таки  пользы  для
тебя не предвидится - с чего бы?
   - Я и сам думаю: "С чего бы?" - уныло откликнулся Иван Бедный.
   Стал Иван  Богатый  умом  раскидывать  и,  разумеется,  нашел  причину.
Оттого, мол, так выходит, что у нас  нет  ни  общественного,  ни  частного
почина. Общество - равнодушное; частные люди - всякий об себе  промышляет;
правители же хоть и напрягают силы, но вотще.  Стало  быть,  прежде  всего
надо общество подбодрить.
   Сказано - сделано. Собрал Иван Семеныч  Богатый  на  селе  сходку  и  в
присутствии всех домохозяев произнес блестящую речь о пользе общественного
и частного  почина...  Говорил  пространно,  рассыпчато  и  вразумительно,
словно бисер перед свиньями метал;  доказывал  примерами,  что  только  те
общества представляют залог преуспеяния  и  живучести,  кои  сами  о  себе
промыслить умеют; те же, кои  предоставляют  событиям  совершаться  помимо
общественного участия, те  сами  себя  зараньше  обрекают  на  постепенное
вымирание и конечную погибель. Словом сказать, все, что  в  Азбуке-копейке
вычитал, все так и выложил перед слушателями.
   Результат превзошел все ожидания. Посадские люди не только прозрели, но
и прониклись самосознанием. Никогда  не  испытывали  они  такого  горячего
наплыва разнообразнейших ощущений. Казалось,  к  ним  внезапно  подкралась
давно желанная, но почему-то и  где-то  задерживавшаяся  жизненная  волна,
которая высоко-высоко подняла на себе этот  темный  люд.  Толпа  ликовала,
наслаждаясь своим прозрением; Ивана Богатого чествовали, называли  героем.
И  в  заключение  единогласно  постановили  приговор:  1)  кабак   закрыть
навсегда; 2) положить основание самопомощи, учредив  Общество  Доброхотной
Копейки.
   В тот же день, по числу  приписанных  к  селу  душ,  в  кассу  общества
поступило две тысячи двадцать три копейки, а  Иван  Богатый,  сверх  того,
пожертвовал неимущим сто  экземпляров  Азбуки-копейки,  сказав:  "Читайте,
други! тут все есть, что для вас нужно!"
   Опять уехал Иван Богатый на теплые воды, и опять  остался  Иван  Бедный
при  полезных  трудах,  которые  на  сей  раз,  благодаря  новым  условиям
самопомощи и содействию Азбуки-копейки, несомненно  должны  были  принести
плод сторицею.
   Прошел год, прошел другой. Ел ли в течение этого времени Иван Богатый в
Вестфалии вестфальскую ветчину, а в  Страсбурге  -  страсбургские  пироги,
достоверно сказать не умею. Но знаю, что когда  он,  по  окончании  срока,
воротился домой, то в полном смысле слова обомлел.
   Иван Бедный сидел в развалившейся лачуге,  худой,  отощалый;  на  столе
стояла чашка с тюрей, в  которую  Марья  Ивановна,  по  случаю  праздника,
подлила, для запаха, ложку конопляного масла. Детушки обсели кругом  стола
и торопились есть, как бы опасаясь, чтоб не пришел чужак и  не  потребовал
сиротской доли.
   - С чего бы это? - с горечью, почти с безнадежностью,  воскликнул  Иван
Богатый.
   - И я говорю: "С чего бы это?" - по привычке отозвался Иван Бедный.
   Опять начались предпраздничные собеседования на лавочке перед  хоромами
Ивана Богатого; но как ни всесторонне рассматривали собеседники удручавший
их вопрос, ничего из этих рассмотрении не вышло. Думал было  сначала  Иван
Богатый, что оттого это происходит,  что  не  дозрели  мы;  но,  рассудив,
убедился, что есть пирог с начинкою - вовсе не такая трудная  наука,  чтоб
для нее был необходим  аттестат  зрелости.  Попробовал  было  он  поглубже
копнуть, но с первого же абцуга такие пугала из глубины  повыскакали,  что
он сейчас же дал себе зарок - никогда ни до чего не докапываться.  Наконец
решились на последнее средство:  обратиться  за  разъяснением  к  местному
мудрецу и филозофу Ивану Простофиле.
   Простофиля был  коренной  сельчанин,  колченогий  горбун,  который,  по
случаю убожества, ценностей не производил, а питался тем, что круглый  год
в кусочки ходил. Но в селе про него говорили, что он умен, как поп  Семен,
и он вполне оправдывал эту репутацию. Никто лучше его  не  умел  на  бобах
развести и чудеса в решете показать. Посулит Простофиля красного петуха  -
глядь, ан петух уж где-нибудь на крыше крыльями хлопает;  посулит  град  с
голубиное яйцо - глядь, ан от града с поля уж  ополоумевшее  стадо  бежит.
Все его боялись, а когда под окном раздавался стук его нищенской клюки, то
хозяйка-стряпуха торопилась как можно скорее подать ему лучший кусок.
   И на этот раз Простофиля вполне оправдал  свою  репутацию  прозорливца.
Как только Иван Богатый изложил  пред  ним  обстоятельства  дела  и  затем
предложил  вопрос:  "С  чего  бы?"  -  Простофиля  тотчас  же,  нимало  не
задумываясь, ответил:
   - Оттого, что в планту так значится.
   Иван Бедный, по-видимому, сразу понял Простофилину  речь  и  безнадежно
покачал головой. Но Богатый Иван решительно недоумевал.
   - Плант такой есть, - пояснил Простофиля,  отчетливо  произнося  каждое
слово и как бы наслаждаясь собственным прозорливством, - и в  оном  планту
значится: живет Иван Бедный на распутий, а жилище у него не то изба, не то
решето дырявое. Вот богачество-то и  течет  все  мимо  да  скрозь,  потому
задержки себе не видит. А ты. Богатый Иван, живешь у самого стека, куда со
всех сторон ручьи бегут. Хоромы у  тебя  просторные,  справные,  частоколы
кругом выведены крепкие. Притекут к твоему жительству ручьи с  богачеством
- тут и застрянут. И ежели ты, к  примеру,  вчера  пол-имения  роздал,  то
сегодня к тебе на смену целых три четверти привалило. Ты  -  от  денег,  а
деньги - к тебе. Под какой куст ты ни заглянешь, везде  богачество  лежит.
Вот он каков, этот плант. И сколько вы промеж себя ни  калякайте,  сколько
ни раскидывайте умом - ничего не  выдумаете,  покуда  в  оном  планту  так
значится.

   1885



    Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин.
    Коняга

   -----------------------------------------------------------------------
   В кн.: "М.Е.Салтыков-Щедрин. Помпадуры и помпадурши".
   М., "Правда", 1985.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 16 February 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Коняга лежит при дороге и тяжко дремлет. Мужичок только что выпряг  его
и пустил покормиться. Но Коняге не до корма. Полоса выбралась  трудная,  с
камешком: в великую силу они с мужичком ее одолели.
   Коняга - обыкновенный мужичий живот, замученный, побитый, узкогрудый, с
выпяченными ребрами и обожженными  плечами,  с  разбитыми  ногами.  Голову
Коняга держит понуро; грива на шее у него свалялась;  из  глаз  и  ноздрей
сочится слизь; верхняя губа отвисла, как блин. Немного на  такой  животине
наработаешь, а работать надо. День-деньской Коняга из хомута  не  выходит.
Летом с утра  до  вечера  землю  работает;  зимой,  вплоть  до  ростепели,
"произведения" возит.
   А силы Коняге набраться неоткуда: такой ему корм, что  от  него  только
зубы нахлопаешь. Летом, покуда в ночную  гоняют,  хоть  травкой  мяконькой
поживится, а зимой перевозит на базар "произведения" и ест дома  резку  из
прелой соломы. Весной, как в поле скотину выгонять, его  жердями  на  ноги
поднимают; а в  поле  ни  травинки  нет;  кой-где  только  торчит  махрами
сопрелая ветошь, которую прошлой осенью скотский зуб ненароком обошел.
   Худое Конягино житье. Хорошо еще, что мужик попался добрый и даром  его
не калечит. Выедут оба с сохой в поле: "Ну, милый,  упирайся!"  -  услышит
Коняга знакомый окрик и понимает. Всем  своим  жалким  остовом  вытянется,
передними ногами упирается, задними - забирает,  морду  к  груди  пригнет.
"Ну, каторжный, вывози!" А за сохой сам мужичок грудью  напирает,  руками,
словно клещами, в соху впился, ногами  в  комьях  земли  грузнет,  глазами
следит, как бы соха не слукавила, огреха бы не дала.  Пройдут  борозду  из
конца в конец - и оба дрожат: вот она, смерть, пришла! Обоим  смерть  -  и
Коняге и мужику; каждый день смерть.
   Пыльный мужицкий проселок узкой лентой от  деревни  до  деревни  бежит;
юркнет в поселок, вынырнет и  опять  неведомо  куда  побежит.  И  на  всем
протяжении, по обе стороны, его поля сторожат. Нет конца полям; всю ширь и
даль они заполонили; даже там, где земля с небом слилась, и там все  поля.
Золотящиеся,  зеленеющие,  обнаженные  -  они  железным  кольцом  охватили
деревню, и нет у нее никуда выхода, кроме как в эту зияющую бездну  полей.
Вон он, человек,  вдали  идет;  может,  ноги  у  него  от  спешной  ходьбы
подсекаются, а издали кажется, что он все на одном месте топчется,  словно
освободиться не может от одолевающего пространства полей. Не вглубь уходит
эта малая, едва заметная точка, а только чуть тускнеет. Тускнеет, тускнеет
и вдруг неожиданно пропадет, точно пространство само собой ее засосет.
   Из века в век цепенеет грозная, неподвижная громада полей, словно  силу
сказочную в плену у себя сторожит. Кто освободит эту силу  из  плена?  кто
вызовет ее на свет? Двум существам выпала на долю эта  задача:  мужику  да
Коняге. И оба от рождения до могилы над этой задачей бьются, пот проливают
кровавый, а поле и поднесь своей сказочной силы не  выдало,  -  той  силы,
которая разрешила бы узы мужику, а Коняге исцелила бы наболевшие плечи.
   Лежит Коняга на самом солнечном припеке; кругом ни деревца, а воздух до
того накалился, что дыханье в гортани  захватывает.  Изредка  пробежит  п