з час; мой приятель нанял карету - он меня довезет .
     - Вы нам напишете?
     - Немедленно! как только переговорю с этой дамой - так тотчас и напишу.
     -  Эта дама,  вы говорите, очень  богата?  - спросила практическая фрау
Леноре.
     - Чрезвычайно!ее отец был миллионером - и все ей оставил.
     - Все - ей одной? Ну,  это ваше счастье. Только смотрите не продешевите
вашего имения! Будьте благоразумны и тверды. Не увлекайтесь! Я  понимаю ваше
желание быть  как можно скорее мужем Джеммы... но осторожность прежде всего!
Не забудьте: чем вы дороже продадите имение, тем больше останется вам  обоим
- и вашим детям.
     Джемма отвернулась, и Санин опять замахал руками.
     -  В  моей  осторожности вы можете  быть уверены, фрау Леноре!  Да я  и
торговаться не стану. Скажу ей настоящую цену: даст  - хорошо; не даст - бог
с ней!
     - Вы с ней знакомы... с этой дамой? - спросила Джемма.
     - Я ее никогда в лицо не видал.
     - И когда же вы вернетесь?
     - Если ничем не кончится наше дело - послезавтра; если же оно пойдет на
лад -  может быть, придется пробыть  лишний день или два. Во всяком случае -
минуты  не промешкаю.  Ведь я  душу свою  оставляю здесь! Однако  я  с  вами
заговорился, а мне нужно перед  отъездом еще домой сбегать... Дайте мне руку
на счастье, фрау Леноре,- у нас в России всегда так делается.
     - Правую или левую?
     - Левую  - ближе к сердцу. Явлюсь послезавтра - со щитом  или  на щите!
Мне  что-то  говорит:  я  вернусь  победителем! Прощайте,  мои  добрые,  мои
милые...
     Он обнял и поцеловал фрау  Леноре, а Джемму  попросил пойти с  ним в ее
комнату - на минутку, так как ему нужно сообщить ей что-то очень важное. Ему
просто хотелось проститься  с ней наедине.  Фрау  Леноре  это поняла -  и не
полюбопытствовала узнать, какая это была такая важная вещь...
     Санин никогда еще не бывал в комнате Джеммы. Все обаяние любви, весь ее
огонь, и восторг, и сладкий ужас - так и вспыхнули в нем,  так и ворвались в
его  душу,  как  только  он переступил  заветный порог...  Он  кинул  вокруг
умиленный взор, пал к ногам милой девушки и прижал лицо свое к ее стану...
     - Ты мой? - шептала она,- ты вернешься скоро?
     - Я твой... я вернусь,- твердил он задыхаясь.
     - Я буду ждать тебя, мой милый!
     Несколько мгновений спустя Санин уже бежал по улице к себе на квартиру.
Он  и  не  заметил  того,  что  вслед  за  ним  из  двери  кондитерской,весь
растрепанный, выскочил Панталеоне - и что-то кричал ему,  и потрясал,  и как
будто грозил высоко поднятой рукою.
     Ровно в три  четверти первого Санин объявился  к  Полозову. У ворот его
гостиницы уже стояла  карета, запряженная четырьмя лошадьми. Увидав  Санина,
Полозов только промолвил: "А! решился?" - и, надев шляпу,

     /v 150

     шинель и калоши,заткнув  себе хлопчатой бумагой  уши,  хотя  дело  было
летом,  вышел  на   крыльцо.  Кельнеры,  по  его  указанию,  расположили  во
внутренности  кареты  все  многочисленные его  покупки,  обложили место  его
сиденья шелковыми подушечками, сумочками, узелками, поставили в ноги короб с
провизией и привязали к  козлам  чемодан. Полозов расплатился щедрой рукой -
и, хотя сзади, но почтительно поддерживаемый услужливым привратником, полез,
кряхтя, в карету, уселся, обмял хорошенько все вокруг себя, выбрал и закурил
сигару  -  и тогда  только кивнул пальцем Санину: полезай, мол,  и ты! Санин
поместился с ним рядом. Полозов приказал через привратника почтальону  ехать
исправно  -  если  желает  получить  на  водку; подножки  загремели,  дверцы
хлопнули, карета покатилась .

     "ХХХIII"


     От Франкфурта до Висбадена теперь по железной дороге менее часа езды; в
то время экстра-почта поспевала часа в три. Лошадей меняли раз пять. Полозов
не то дремал, не  то так  покачивался, держа сигару в зубах, и говорил очень
мало; в окошко не выглянул ни разу: живописными видами он не интересовался и
даже  объявил,  что  "природа - смерть его!".  Санин  тоже молчал и тоже  не
любовался  видами:  ему  было не до  того.  Он  весь  отдался  размышлениям,
воспоминаниям. На станциях Полозов аккуратно расплачивался, замечал время по
часам  и  награждал  почтальонов-мало  или  много,смотря  по  их  усердию.На
полдороге он достал из короба  с съестными припасами два апельсина и, выбрав
лучший,  предложил  Санину  другой.  Санин  пристально  поглядел  на  своего
спутника - и вдруг рассмеялся.
     - Чему ты? - спросил  тот, старательно  отдирая своими короткими белыми
ногтями кожу с апельсина.
     - Чему? - повторил Санин.- Да нашему с тобой путешествию.
     - А что? - переспросил Полозов, пропуская в рот один из тех  продольных
ломтиков, на которые распадается мясо апельсина.
     - Очень оно уже странно. Вчера я, признаться, так же мало думал о тебе,
как  о  китайском императоре, а сегодня я еду с  тобой продавать мое  имение
твоей жене, о которой тоже не имею малейшего понятия.
     -  Всяко бывает,- отвечал Полозов.-  Ты только поживи подольше -  всего
насмотришься.  Например можешь  ты  себе  представить  меня подъезжающим  на
ординарцы?  А  я подъезжал;  а  великий князь  Михаил  Павлович скомандовал:
"Рысью, рысью этого толстого корнета! Прибавь рыси!"
     Санин почесал у себя за ухом.
     - Скажи мне, пожалуйста, Ипполит Сидорыч, какова твоя жена? Нрав  у ней
каков? Мне ведь это нужно знать.
     -  Ему  хорошо  командовать:  "рысью!"  -  с  внезапной  запальчивостью
подхватил Полозов,- а мне-то... мне-то каково? Я и подумал: возьмите вы себе
ваши чины да эполеты - ну их с богом! Да... ты о жене спрашивал? Что-- жена?
Человек, как все. Пальца ей в рот  не клади -  она этого не  любит. Главное,
говори  побольше... чтобы посмеяться было над чем.Про  любовь свою расскажи,
что ли... да позабавней, знаешь.
     - Как позабавней?
     - Да  так же. Ведь  ты мне сказывал, что влюблен,  жениться хочешь.  Ну
вот, ты это и опиши.
     Санин обиделся.
     - Что же в этом ты находишь смешного? Полозов только глазами повел. Сок
от апельсина тек по его подбородку .

     /v 151

     - Это твоя  жена  тебя  во Франкфурт за покупками посылала?  -  спросил
Санин спустя немного времени.
     - Она самая.
     - Какие же это покупки?
     - Известно: игрушки.
     - Игрушки? разве у тебя есть дети?
     Полозов даже посторонился от Санина.
     - Вона! С какой стати у меня будут дети? Женские колифишэ ... Уборы. По
части туалета.
     - Ты разве в этом толк знаешь?
     - Знаю.
     - Как же ты мне говорил, что ни во что женино не входишь?
     - В другое не вхожу. А это... ничего. От скуки - можно. Да и жена вкусу
моему верит. Я ж и торговаться лих.
     Полозов начинал говорить отрывисто; он уже устал.
     - И очень жена твоя богата?
     - Богата-то богата. Только больше для себя.
     - Однако, кажется, и ты пожаловаться не можешь?
     - На то я муж. Еще бы мне не пользоваться!  И полезный же я ей человек!
Ей со мной - лафа! Я - удобный!
     Полозов  утер лицо  фуляром  и  тяжело  фукнул:  "Пощади,  дескать;  не
заставляй еще произносить слова. Видишь, как оно мне трудно".
     Санин оставил его в покое - и снова погрузился в размышления.
     Гостиница в Висбадене,  перед  которой  остановилась карета, уже  прямо
смахивала  на  дворец.   Колокольчики  немедленно  зазвонили  в  ее  недрах,
поднялась суетня и беготня; благообразные люди  в  черных фраках запрыгали у
главного входа; залитый золотом швейцар с размаху отворил дверцы кареты.
     Как некий триумфатор высадился Полозов и начал подниматься по устланной
коврами  и  благовонной  лестнице.  К  нему подлетел  человек,  тоже отлично
одетый, но с русским лицом - его камердинер. Полозов заметил ему, что впредь
будет всегда брать его с собою, ибо, накануне, во Франкфурте, его, Полозова,
оставили на ночь без теплой  воды! Камердинер  изобразил ужас на  лице -  и,
проворно наклонясь, снял с барина калоши.
     - Марья Николаевна дома? - спросил Полозов.
     - Дома-с. Изволят одеваться. У графини Ласунской изволят обедать.
     - А! у этой!..  Стой! Там вещи в карете,  все вынь сам  и внеси. А  ты,
Дмитрий  Павлович,-  прибавил Полозов,-  возьми  себе  комнату да  через три
четверти часа и приходи. Пообедаем вместе.
     Полозов поплыл дальше, а Санин спросил себе номер  попроще - и, приведя
туалет  свой  в  порядок  да  отдохнув  немножко,  отправился   в  громадный
апартамент, занимаемый его светлостью (Durсhlаuсht) князем фон Полозоф.
     Он  застал этого "князя" восседающим  на  роскошнейшем бархатном кресле
посреди  великолепнейшего салона.  Флегматический приятель Санина успел  уже
ванну  взять и облачиться в богатейший  атласный шлафрок; на голову он надел
малиновую  феску.  Санин приблизился к нему и некоторое  время  рассматривал
его.  Полозов  сидел  неподвижно,  как  идол;  даже лица  в  его  сторону не
повернул, даже бровью не  повел,  звука  не  издал.  Зрелище  было  поистине
величественное! Полюбовавшись  им минуты с две, Санин хотел было заговорить,
нарушить  эту  священную  тишину  -  как  вдруг  дверь  из соседней  комнаты
растворилась и на пороге

     /v 152

     появилась  молодая, красивая дама в  белом  шелковом платье,  с черными
кружевами, в бриллиантах на руках и на шее - сама Марья Николаевна Полозова.
Ее густые русые волосы падали с  обеих сторон головы  - заплетенными, но  не
подобранными косами.

     "ХXХIV"

     -  Ах,  извините! -  проговорила  она с  полусмущенной, полунасмешливой
улыбкой, мгновенно прихватив  рукою конец одной косы и вперив на Санина свои
большие серые светлые глаза.- Я не думала, что вы уже пришли.
     -  Санин, Дмитрий Павлович, приятель мой  с детства,- промолвил Ползов,
по-прежнему не оборачиваясь к нему и не вставая,но указывая на него пальцем.
     - Да...  знаю...  Ты мне уже сказывал.  Очень  рада  познакомиться.Но я
хотела  было  попросить  тебя,  Ипполит  Сидорыч...  Моя  горничная  сегодня
какая-то бестолковая...
     - Волосы тебе убрать?
     - Да,  да, пожалуйста.  Извините,- повторила Марья Николаевна с прежней
улыбкой, кивнула головою Санину  и,  быстро повернувшись,скрылась за дверью,
оставив  за  собою  мимолетное,  но  стройное  впечатление  прелестной  шеи,
удивительных плеч, удивительного стана.
     Полозов встал и, тяжело переваливаясь, ушел в ту же дверь.
     Санин  ни  одной секунды  не сомневался в  том,  что присутствие его  в
салоне князя Полозова" было как  нельзя лучше известно самой  хозяй-ке; весь
форс состоял в том,  чтобы  показать свои волосы,которые были точно  хороши.
Санин внутренно даже  порадовался этой  выходке  г-жи  Полозовой:  коли мол,
захотели  меня поразить, блеснуть  передо мною  - может  быть,  как знать? и
насчет цены на имение окажут податливость.Его  душа до  того  была наполнена
Джеммой, что все другие женщины уже  не имели для него никакого  значения:он
едва замечал их;и на этот раз ограничился только тем,что подумал:"Да, правду
говорили мне:эта барыня хоть куда!"
     А  будь он  не  в  таком  исключительном  душевном  состоянии,  он  бы,
вероятно,    иначе   выразился:   Мария    Николаевна    Полозова,урожденная
Колышкина,была очень замечательная  особа.И не то,чтобы она была отъявленная
красавица:  в ней даже  довольно явственно сказывались следы  ее плебейского
происхождения. Лоб у ней был низкий, нос несколько мясистый  и вздернутый;ни
тонкостью кожи, ни изяществом рук и ног  она похвалиться  не могла  - но что
все   это   значило?   Не   перед   "святыней    красоты,   говоря   словами
Пушкина,остановился бы всякий,  кто  бы встретился с нею,  но перед обаянием
мощного, не  то  русского,не  то  цыганского цветущего женского тела... и не
невольно остановился бы он!
     Но  образ Джеммы охранял Санина,  как та тройная  броня, о которой поют
стихотворцы.
     Минут десять  спустя  Марья Николаевна  появилась  опять  в сопрождении
своего супруга.Она подошла к Санину... а походка у ней была такая,  что иные
чудаки в те,увы!уже далекие времена-от одной этой походки с ума сходили."Эта
женщина,  огда идет к  тебе,  точно все счастье  твоей жизни  тебе навстречу
несет",-  говаривал один из них.Она подошла к Санину - и, протянув ему руку,
промолвила  своим  ласковым и как бы сдержанным  голосом по-русски:"Вы  меня
дождетесь,не правда? Я вернусь скоро".
     Санин  наклонился  почтительно,а  Марья  Николаевна  уже   исчезала  за
портьерой двери - и,  исчезая,  опять повернула голову  назад  через плечо,и
опять улыбнулась,и опять оставила за собою прежнее стройное впечатление.

     /v 154

     Когда  она  улыбалась  -  не одна  и  не  две, а целых три  ямочки обоз
начались на каждой щеке, и ее глаза улыбались больше, чем губы, чем ее алые,
длинные вкусные губы, с двумя крошечными родинками на левой их стороне.
     Полозов ввалился в комнату и опять поместился на кресле. Безмолвствовал
он  по-прежнему;  но  странная  усмешка от  времени до  времени  пучила  его
бесцветные и  уже сморщенные  щеки. Он был  старообразен,  хотя  всего тремя
годами старше  Санина. Обед, которым  он попотчевал  своего  гостя, конечно,
удовлетворил бы самого взыскательного  гастронома,  но Санину  он  показался
бесконечным,  несносным!  Полозов  ел  медленно,  "с  чувством,  с  толком с
расстановкой внимательно наклоняясь над тарелкой,нюхая чуть не каждый кусок;
сперва пополощет себе рот вином, потом уже проглотит и губами пошлепает А за
жарким он  вдруг разговорился - но  о чем? О мериносах,  которых намеревался
выписать целое  стадо, да так подробно, с  такой  нежностью  употребляя  все
уменьшительные  имена. Выпив чашку горячего, как кипяток, кофе (он несколько
раз,  слезливо-раздраженным  голосом, напомнил  кельнеру,  что  накануне ему
подали кофе - холодный, холодный,как лед и  прикусив гаванскую сигару своими
желтыми кривыми  зубами, он по  обычаю своему  задремал, к  великой  радости
Санина, который  начал  ходить взад и  вперед,неслышными  шагами,по  мягкому
ковру,и  мечтал о том, как  он  будет жить с Джеммой  и  с  каким  известием
вернется к  ней, Однако  Полозов проснулся,по собственному  замечанию,раньше
обыкновенного,- он поспал всего  полтора часика и,  выпив стакан зельтерской
водки со льдом да проглотив ложек с восемь варенья, русского варенья,которое
принес ему камердинер  в  темно-зеленой, настоящей "киевской"  банке  и  без
которого он, по его словам, жить не мог,- он уставился припухшими глазами на
Санина и спросил его,не хочет  ли  он поиграть с ним в  дурачки.Санин охотно
согласился;он  боялся,как бы  Полозов опять  не заговорил  о  барашках, да о
ярочках,  да о  курдючках с жирком. Хозяин и  гость, оба перешли в гостиную,
кельнер принес карты  - и началась  игра, разумеется, не на  деньги. За этим
невинным  занятием  застала  их  Марья  Николаевна,  вернувшись  от  графини
Ласунской.  Она  громко  рассмеялась, как только вошла в  комнату  и увидала
карты   и  раскрытый   ломберный  стол.  Санин  вскочил  с   места,  но  она
воскликнула:- Сидите играйте. Я сейчас переоденусь и к вам вернусь,- и опять
исчезла, прошумев платьем и сдергивая перчатки  на ходу. Она точно вернулась
очень  скоро. Свое  нарядное платье  она  заменила широкой  шелковой  блузой
лилового  цвета  с  открытыми  висячими  рукавами  толстый  крученый  шнурок
перехватывал  ее талью.  Она подсела к  мужу и, дождавшись, что он остался в
дураках,  сказала  ему:  "Ну,пышка  довольно!  (при  слове  "пышка" Санин  с
изумлением глянул на нее,  а она весело улыбнулась, отвечая взглядом на  его
взгляд  и выказывая все свои ямочки на щеках) -  довольно;  я вижу, ты спать
хочешь;целуй  ручку и  отправляйся;  а мы  с господином  Саниным  побеседуем
вдвоем
     - Спать  я  не хочу,- промолвил Полозов, грузно  поднимаясь с кресла  а
отправиться отправлюсь и ручку поцелую.- Она  подставила ему свою ладонь, не
переставая улыбаться и глядеть на Санина. Полозов тоже глянул на него и ушел
не простившись.
     -  Ну,  рассказывайте, рассказывайте,-  с  живостью  проговорила  Марья
Николаевна,  разом  ставя  оба  обнаженные  локтя  на  стол   и  нетерпеливо
постукивая  ногтями  одной  руки  о  ногти  другой.-  Правда,  вы,  говорят,
женитесь?
     Сказав эти  слова, Марья Николаевна даже голову немножко набок нагнула,
чтобы пристальнее и пронзительнее заглянуть Санину в глаза


     /v 155

     "ХXХV"

     Развязное обхождение г-жи Полозовой, вероятно, на  первых порах смутило
бы Санина - хотя он новичком не был и  уже  потерся между людьми,- если бы в
самой  этой  развязности и фамилиарности  он  опять-таки  не увидел хорошего
предзнаменования  для  своего  предприятия.  "Будем потакать  капризам  этой
богатой барыни",- решил он про себя - и  так  же  непринужденно, как она его
спрашивала, ответил ей:
     - Да, я женюсь.
     - На ком? На иностранке?
     - Да.
     - Вы недавно с ней познакомились? Во Франкфурте?
     - Точно так.
     - И кто она такая? Можно узнать?
     - Можно. Она дочь кондитера.
     Марья Николаевна широко раскрыла глаза и подняла брови.
     - Да  ведь это прелесть,- проговорила она  медлительным  голосом,-  это
чудо! Я  уже полагала, что таких молодых людей,  как вы,  на свете больше не
встречается. Дочь кондитера!
     - Вас это, я  вижу, удивляет,- заметил не без  достоинства  Санин,- но,
во-первых, у меня вовсе нет тех предрассудков...
     -  Во-первых,  это   меня  нисколько   не  удивляет,-  перебила   Марья
Николаевна, - предрассудков и у меня нет. Я сама дочь мужика. А? что, взяли?
Меня  удивляет и  радует  то, что вот человек  не  боится любить. Ведь вы ее
любите?
     - Да.
     - Она очень хороша собою?
     Санина   слегка  покоробило  от  этого  последнего   вопроса...  Однако
отступать уже не приходилось.
     - Вы знаете, Марья  Николаевна,- начал  он,- всякому человеку  лицо его
возлюбленной  кажется  лучше  всех  других; но  моя  невеста - действительно
красавица.
     - В самом деле? В каком роде? итальянском? античном?
     - Да; у ней очень правильные черты.
     - С вами нет ее портрета?
     - Нет. (В  то время о фотографиях  еще помину не было. Дагерротипы едва
стали распространяться.)
     - Как ее зовут?
     - Ее имя - Джемма.
     - А ваше - как?
     - Димитрий.
     - По отчеству?
     - Павлович.
     - Знаете что,-  проговорила  Марья  Николаевна все  тем же медлительным
голосом,- вы мне очень нравитесь, Дмитрий Павлович. Вы, должно быть, хороший
человек. Дайте-ка мне вашу руку. Будемте приятелями.
     Она крепко пожала его руку своими красивыми, белыми, сильными пальцами.
Ее рука была немногим меньше его руки - но гораздо теплей и глаже, и  мягче,
и жизненней.
     - Только знаете, что мне приходит в голову?
     - Что?
     - Вы не рассердитесь? Нет? Она, вы говорите, ваша невеста. Но разве ...
разве это непременно было нужно?
     Санин нахмурился.
     - Я вас не понимаю. Марья Николаевна.
     Марья Николаевна засмеялась  тихохонько и, встряхнув  головою, откинула
назад падавшие ей на щеки волосы.

     /v 156

     -  Решительно  -  он прелесть,- промолвила она  не  то задумчиво, не то
рассеянно.- Рыцарь! Подите верьте после  этого людям, которые утверждают что
идеалисты все перевелись!
     Марья Николаевна все  время говорила по-русски удивительно чистым прямо
московским языком - народного, не дворянского пошиба.
     - Вы,  наверное,  дома  воспитывались,  в старозаветном, богобоязненном
семействе? - спросила она.- Вы какой губернии?
     - Тульской.
     - Ну, так мы однокорытники. Мой отец... Ведь  вам известно, кто был мой
отец?
     - Да, известно.
     - Он  в  Туле  родился... Гуляк был.  Ну, хорошо... (Это  "хорошо Марья
Николаевна  уже  с  намерением  выговорила  совсем  по-мещанскому  вот  так:
хершоо.) Ну давайте же теперь за дело примемся.
     -  То  есть...- как же это так за  дело приняться?  Что вам угодно этим
сказать?
     Марья Николаевна прищурилась.
     - Да вы  зачем  сюда