ую крышку. Потом
спрыгнули, вернее, слетели вниз в туннель.
    Туннель был прям, кругл, его черные стены были тщательно
отшлифованы и мрачно отражали свет фонарей. Чуть заворачивая
вправо, туннель вел в глубь ядра.
    - Они были чуть ниже нас ростом, - сказал негромко
Крайтон, словно боялся потревожить хозяев.
    - Да, - согласился Бауэр, включая кинокамеру.
    Через несколько метров они остановились. Бауэр решил
взять образец облицовки туннеля. Облицовка была настолько
твердой, что трижды пришлось сменить сверло бура. Наконец в
стене образовалась небольшая впадина.
    - Базальт проанализируем на корабле, - сказал Бауэр. - Но
думаю, что они работали относительно просто.   Спрессовывали
базальт под большим давлением.
    Крайтон кивнул. Он включил ракетный ранец и полетел
дальше. Туннель однообразно и бесконечно разворачивался
навстречу. На пересечении с другим, точно таким же туннелем
он остановился и подождал Бауэра.
    - Зачем?  - спросил он. - Зачем они это делали?
    Бауэр пожал плечами, насколько это возможно в скафандре.
    - Мы пролетели метров двести - здесь ни двери, ни
комнаты. Один туннель, второй туннель.
    - Под нами тоже туннель... - сказал Бауэр.
    Через двадцать минут, на несколько уровней ниже, они
вновь остановились.
    - Этого не может быть, - сказал Крайтон. - Во всем должен
быть смысл. А какой может быть смысл в том, чтобы изрезать
эту глыбу базальта туннелями и ничего не оставить нам
больше.
    - Смысл есть, - буркнул Бауэр. - Беда в том, что мы не
можем его понять.
    - Не поймем?
    - Закинь нас сейчас к древним майя или ацтекам. Ты
думаешь, нам были бы понятны все их действия, логика их
поступков?  Здесь же иная цивилизация, исчезнувшая
неизвестно сколько миллионов лет назад, зародившаяся
неизвестно в скольких парсеках от нашей Земли...
    - А если это шахты?  - спросил Крайтон.
    - Зачем?  Чтобы добывать базальт из базальтового куска?
    - А если тут были алмазы?
    - В базальтах не бывает алмазов.
    Туннель впереди расширился. Это было уже разнообразием.
Бауэр снова включил кинокамеру. От широкого туннеля отходили
в разные стороны несколько узких ходов.   Предчувствие
чего-то нового, разгадки или хотя бы намека на разгадку
охватило Крайтона. Он обогнал Глеба, и... туннель
оборвался. Прямо перед ними была стена льда.
    - Ну вот, - сказал Бауэр. - Выход закрыт.
    - Он когда-то продолжался дальше?
    - Без сомнения. Может быть, катаклизм, погубивший
планету, оторвал от нее этот кусок, а все остальное осталось
неизвестно где...
    И именно здесь, под ледяной стеной, Крайтон увидел
первый предмет, относившийся к обитателям или строителям
туннелей - вогнутый кусок металла сантиметров шестьдесят
длиной, шириной - двадцать.
    - Похоже на сегмент трубы, - сказал Бауэр. Он немного
помедлил. - Ну а теперь нам пора возвращаться. Боюсь, что,
когда они уходили отсюда, все тщательно подчистили, чтобы мы
ни о чем не догадались.
    - Хитрецы, - вздохнул Крайтон и бросил взгляд на экран
гравитометра. Неизвестно, что заставило его сделать это -
может быть, слова Бауэра:  "Ну, а теперь нам пора
возвращаться".
    В сетке желтых полосок-туннелей на экране светился круг.
Близко, метрах в двадцати от них, была какая-то шарообразная
полость.
    ... Туннель, подводивший к ней, заканчивался базальтовым
люком. Они вскрыли его и оказались внутри странной сферы, вся
поверхность которой состояла из гигантских сотов, закрытых
крышками. Впрочем, нет, некоторые соты были открыты. В них не
было ничего.
    - Как солнечные батареи, - сказал Крайтон. - Возможно,
это энергоцентр?
    - Да нет, все проще, - устало отозвался Бауэр. - Мы с
тобой оказались под властью заблуждения. Антропоморфного.
    - Не понял.
    - Мы вбили себе в головы, что столкнулись с чужой
цивилизацией. Высокой...
    Бауэр подошел к закрытой ячейке, поддел крышку буром.
    В ячейке они увидели метровую личинку. Бауэр дотронулся
до еЈ покрова, и личинка рассыпалась в пыль.
    - Вот и все, - вздохнул Глеб. Крайтон вспомнил кусок
"металла" в туннеле. Теперь было ясно, что это обломок
покрова взрослого существа - инопланетного червя, муравья?
- пробивавшего бесконечные ходы в своем муравейнике...
    - Ну что ж, - сказал Крайтон. - Самый неожиданный
результат всегда лучше, чем загадка. Чем отсутствие
результата. Пусть теперь ученые разбираются в том, что мы
нашли на Химере.


   Кир Булычев.
   Кому это нужно?


 Сканирование и проверка Несененко Алексей tsw@inel.ru 31.01.1999


    - И кому это нужно? - спросил вежливо Николай.
    С Волги тянуло свежестью, из-за леса выполз в ожерельях
огней пароход.	С него доносилась музыка, под тентом на
корме танцевали.
    - В первую очередь науке, - ответила я. Ответ был не
так уж хорош, но лучшего я не придумала. Ничего не нужно
просто науке. Наука - это один из способов нашего общения с
миром наравне с поэзией. Следовательно... но эту мысль я
развивать не стала. Николаю приятен был сам факт беседы со
мной, женщиной-ученым из Москвы. Из клуба шли соседи,
только что кончилось кино. Проходя мимо нашей лавочки, они
присматривались, некоторые здоровались с нами.	Вот это было
Николаю приятно.
    - Науке, разумеется, нужно, - сказал Николай.
    Любопытно, подумала я. Когда-то я прожила в этой
деревне три года, ходила здесь в школу и была немного
влюблена в Николая, он был старше меня лет на десять, уже
вернулся из армии и работал шофером. Прошло двадцать лет, и
я стала совсем взрослой, вернулась на неделю к себе в
деревню, потому что некуда больше было сбежать из Москвы, и
оказалось, что Николай куда моложе меня. И не только
потому, что он почти не изменился, даже не женился. Главное
- он с первых минут, как я вошла в дом к бабе Глаше, признал
мое старшинство. А я приняла это признание как должное.
    - И все-таки, - сказал Николай, стараясь говорить
научно,- должны быть практические приложения.
    - Было практическое применение, - сказала я. - Будут и
другие
    - Расскажи.
    Я рассказала Николаю кратко, не в силах передать
неловкого ощущения провалившегося фокуса, о той сессии в
Литературном музее Зал был неполон, но это ничего не
значило, потому что сливки литературоведческого мира были
налицо Саня Добряк, мой ассистент, торжественно налаживал
аппаратуру, а мне все казалось, что я одета неподходяще для
такого торжественного случая. По физиономии Добряка я
понимала, что волнуюсь, - он очень чуток к моим настроениям.
Мне остро не хватало черного фрака с розой в петлице.
Зрители глядели на меня доброжелательно, но с некоторой
скукой во взорах. Я постаралась обойтись без формул и
технических подробностей, я просто объяснила, что в работах
графологов, хоть их и принято обвинять в шарлатанстве (не
без оснований), есть зерно истины, почерк связан с
характерам человека, душевным состоянием, воспитанием и так
далее. Я рассказала о том, как мы получили заказ от
криминалистов - заказ на первый взгляд фантастический, но не
настолько уж фантастический в самом деле. Смысл его
заключался в том, что, если почерк действительно совершенно
индивидуален, нельзя ли отыскать соответствия между ним и,
скажем, внешностью человека. Я призналась, что на настоящем
этапе этой цели нам добиться не удалось, хотя мы не теряем
надежды.
    Покончив с общей частью, я рассказала литературоведам о
сути наших достижений:	нам удалось нащупать связь между
почерком и голосом человека. Мы понимаем, что до
окончательной победы еще далеко, но, так как литературоведы,
прознав о нашей работе, обратились к нам с просьбой
продемонстрировать ее, то вот мы явились к уважаемым
специалистам, чтобы они проверили, убедились и так далее.
    Когда я закончила, литературоведы зашевелились,
закашляли, а я, поддавшись тщеславию, предложила желающим
выбрать любой из текстов, написанных рукой Великого Поэта
прошлого века, для демонстрации Фотокопии текстов лежали на
столе, мы старательно выбирали чистовики без правки,
    После минутной заминки из первого ряда поднялся старик
академической внешности, наклонился над столом, вытащил из
кипы один из текстов, и я поняла, что он робеет, как
студент, достающий на экзамене билет. Старик пошевелил
губами, читая текст, затем кивнул и сказал вслух:
    - Вот это.
    Саня ловко соскочил со сцены, принял текст и передал
мне. Он предоставлял мне честь самой нажать кнопку.
    Я вложила листок в сканирующую рамку, настроила динамик,
нажала нужные кнопки. Аппарат наш, далекий от совершенства,
поднатужился и чуть хриплым, быстрым, высоким голосом
принялся читать стихи.	Литературоведы слушали внимательно,
склонив головы в разные стороны, и, по-моему, всем своим
видом старались убедить меня, что им уже приходилось слушать
голос Великого Поэта, хотя могу поклясться, что среди них не
было ни одного человека старше ста пятидесяти лет.
    Завершив строфу, поэт вздохнул и замолк.
    Литературоведы переглядывались, размышляя, аплодировать
или нет. Я понимала сложность их положения. Если им
показали научный эксперимент, то хлопать не положено. Если
же это был просто фокус, можно и ударить в ладоши.
    В результате кто-то из них неуверенно хлопнул, затем
другой, третий, и с облегчением зал наградил нас с Саней
аплодисментами.
    Затем нас тепло поблагодарили, сообщили, что наше
достижение открывает перспективы, и пожелали дальнейших
успехов. Выполнив свой долг, ученые разошлись по домам
трактовать неопубликованные строки Великого Поэта. А мы с
Саней собрали аппаратуру и поехали обратно в лабораторию.
    По дороге я произнесла небольшой монолог, призванный
утешить Саню, а может, и меня саму. Я сказала, что
специалисты, перед которыми мы сейчас выступали, привыкли
считать себя монополистами в любой области знания,
причастной к Великому Поэту. То, чего они не могут, они
отвергают как ненужное. Голос его им не нужен. Они не
могут извлечь из него пользы для литературоведения.
    Я была несправедлива к специалистам, но не могла
справиться с обидой. Лучше бы они обошлись без
аплодисментов, а задавали вопросы.
    Вот все это я и рассказала Николаю.
    - Ничего, Лера, - утешил он меня. - Скоро и лица
научишься по руке угадывать. Тогда милиция тебе спасибо
окажет. Только не ошибись, а то невинного привлечете.
    - Спасибо, - сказала я. - Комаров сегодня много. Пошли
домой.
    Баба Глаша ждала нас пить чай. Мы больше не говорили о
науке. Да и не смогли бы, даже захотевши. Тетя Глаша
словоохотлива и не терпит конкуренции.
    Через час Николай ушел к себе, а я легла спать за
занавеску, привычно глядя на стенку, густо увешанную
репродукциями из журналов и многочисленными семейными
фотографиями, бурыми от старости.
    - Я свет тушу, - сказала баба Глаша. - Ты не
возражаешь?
    - Туши, - сказала я. - Спокойной ночи.
    Баба Глаша долго ворочалась, вздыхала.
    - Не спится? - спросила я
    - Не спится, - призналась баба Глаша. - Мне много сна
не надо. Если б не ты, я бы пошила немного.
    - Мне свет не мешает, вы же знаете.
    - Порядок нужен. Я вот сколько лет одна живу, а все не
привыкну. При Антоне у нас порядок был. Ложились по часам,
вставали тоже. Я по молодости ворчала, а теперь понимаю,
прав он был.
    - Приезжайте к нам в Москву, мы всегда рады будем. А то
все обещаете, а никак не соберетесь.
    - Как-нибудь соберусь. Столько лет с места не
трогалась. Чувство у меня есть, ты знаешь.
    Я знала. Все у нас в семье знали, и в деревне все
знали. Антон пропал без вести. "Похоронки" на него баба
Глаша так и не получила. Вот и казалось ей рассудку
вопреки, что он, может, еще вернется. Она никуда из деревни
не уезжала, даже дом никогда не запирала. И не уходила из
дому, не оставив еды в печи и свежей заверки в чайнике:
    Антон был большим ценителем чая. И не поедет баба Глаша
в Москву - никогда, до конца дней не покинет своего поста...
Потом я заснула.
    Утром проснулась, и первое, что увидела, открыв глаза,
веселый взгляд курчавого Антона на свадебной фотографии. И
его же, другой, усталый взгляд на фотографии военной. И
подумала, что погиб он, когда был мне ровесником. И с тех
пор прошло больше лет, чем он прожил.
    Баба Глаша готовила, услышала, что я встаю, сразу начала
собирать на стол. Я прошла в сени умыться. И оттуда,
приоткрыв дверь, спросила:
    - Баба Глаша, у тебя письма Антона сохранились?
    - Какие письма?
    - Ну, писал он тебе с фронта, например?
    - Два письма были.	И все, как отрезало.
    - Достань.
    - Зачем тебе?
    - Нужно.
    Мы сделали голос Антона. Голос оказался низким, строгим
и очень усталым. Потом Саня Добряк записал его на пластинку
- у бабы Глаши есть проигрыватель.
    Через месяц я получила письмо от Николая. Я вынула его
из ящика, спеша на работу, и прочла уже в лаборатории.
    "Дорогая Калория!
    Кланяется тебе известный Николай Семенов. Все собирался
тебе раньше написать, да дел много и писать было нечего. У
нас все по-прежнему, только вот твоя пластинка произвела
сильное впечатление. Глафира вторую неделю слезы льет,
говорит, что ты ей жизнь вернула. Боюсь, заиграет она
пластинку - готовь новую. Может, и зря ты ей такой подарок
сделала..."
    Дочитать я не успела. Пришел академического вида
старик, в котором я узнала литературоведа, выбравшего для
прослушивания текст поэта. У него была идея, которая
привела Добряка в восторг. Он принес с собой совершенно
перечеркнутый черновик Великого Поэта, в котором вот уже сто
лет специалисты стараются угадать две строчки.	Ученый решил
попробовать зачеркнутые строчки на нашей машине:  а вдруг
поэт произнесет их вслух и мы догадаемся.
    Я не очень верила в успех, но спорить не стала. Саня
Добряк принялся готовить аппаратуру, а я дочитала письмо.
    " Просила она тебе привет передавать, обещает в Москву
приехать, только, наверно, обманет. И вот ее точные слова.
"Как по телефону, ну точно как по телефону" Это она про
голос Антона. Помнишь, я тебе вопрос задавал:	кому это
нужно?	Теперь получил я наглядный пример и беру свои слова
обратно. Даже сам к тебе имею просьбу, сделай пластинку для
меня. Маленькую. Записку к пластинке прилагаю. Записка
эта пролежала у меня двадцать лет. Остаюсь с уважением
Николай".
    Я развернула пожелтевшую записку, испещренную круглыми,
еще детскими буквами. "Коля, - было написано там, - тебе
кажется, что я еще слишком молодая, чтобы ты обращал на меня
внимание. Это не так..."
    - Калерия Петровна, - сказал ученый, - вы только
послушайте!
    Только тогда я догадалась, что аппарат работает и
знакомый мне голос Великого Поэта то взметывается почти
фальцетом, то пропадает, зачеркнутый в черновике.
    - Только послушайте!
    - Еще раз?	- спросил Добряк
    - Разумеется. Хотя нет никакого сомнения, что вторая
строка начинается со слов "тихий гений". И спорить
бессмысленно. Он же лично подтверждает!
    А когда счастливый ученый ушел, я обратилась к гордому
победой Добряку.
    - Прокрути эту записку.
    - Тоже он? - не глядя на записку, спросил Добряк.
    - Нет, - сказала я.
    Саня включил Машину
    - Коля, - раздался детский голос, дрожащий от слез, -
тебе кажется, что я еще слишком молодая, чтобы ты обращал на
меня внимание. Это не так...
    - Что еще такое! - воскликнул Добряк. - Что за детский
сад? Что за бред?
    - Ладно, - засмеялась я. - Давай записку обратно. Но в
будущем не советую оскорблять любимую начальницу. Учти, что
она не всегда была взрослой.
    - Чтобы вы? Так? Унижались перед мужчиной!
    Добряк был в гневе.
    - Мне было пятнадцать лет, - сказала я виновато. - А он
был настоящим шофером.


   Кир Булычев.
   Каждому есть что вспомнить


     Знание-сила #5-1984


     Почти  все  человеческие  трагедии  начинаются исподволь, с незаметного
пустяка.  Именно  незаметность  первого  толчка  и  делает  трагедии   столь
неожиданными и сокрушительными.
     Выступая  на  квартальном  совещании  в  горисполкоме,  Корнелий Удалов
почему-то  сослался  на  опыт  своей  молодости,   на   творческое   горение
строителей,  возводивших  в  конце  сороковых годов здание универмага. И был
доволен  тем  вниманием,  с  которым  выслушали  этот  исторический   пример
слушатели.
     После совещания к Удалову подошел товарищ Белосельский и сказал:
     -- Пора делиться опытом с молодежью.
     После чего он подозвал редактора гуслярской районной газеты Малюжкина и
добавил:
     -- Товарищ Малюжкин, не проходите мимо.
     -- Не пройдем,-- ответил Малюжкин.
     Уже  на  следующий  день,  после  работы,  к  Удалову домой явился Миша
Стендаль, корреспондент и старый знакомый Корнелия Ивановича. Он  присел  на
край  скамейки под сиреневым кустом и некоторое время наблюдал, как Удалов с
Грубиным проигрывали в домино соседям по дому -- Ложкину и  профессору  Льву
Христофоровичу  Минцу, великому изобретателю, временно проживающему в городе
Великий Гусляр.
     Корнелий Иванович  догадывался  о  цели  визита  Стендаля,  но,  будучи
человеком скромным, делал вид, что тот зашел к нему случайно, скажем, занять
опарышей для рыбалки.
     Когда  партия  кончилась,  Миша  с  прямотой,  свойственной  молодости,
разрушил эту иллюзию, сказав:
     --А я за статьей пришел.
     Все насторожились, потому что раньше Удалов никогда статей не писал.
     --Может, сам напишешь,-- сказал Удалов неуверенно.--Я скажу, что  надо,
ты в библиотеке старые газеты посмотришь, а?
     --  Нет,  Малюжкин  велел, чтобы вы сами, Корнелий Иванович,-- возразил
Стендаль.-- Он получил указание.
     Наступила пауза. Удалов глядел в темнеющее  летнее  небо,  по  которому
плыло зеленоватое закатное облако, и стеснялся соседей.
     --  С  каких  пор,--услышал  он  ехидный  голос  старика Ложкина,-- наш
Корнелий пишет в прессу?
     Понятно было, почему начал именно Ложкин. Сам он по меньшей мере раз  в
месяц относил в редакцию гневные письма, посвященные непорядкам в городе, но
так   как   большинство  писем  на  поверку  оказывалось  неточным  в  своей
фактической основе, то отношения  с  газетой  у  Ложкина  не  сложились,  и,
естественно, он не хотел, чтобы они складывались у других.
     -- Да это так... заметка,-- ответил Удалов краснея.
     --  Неправда!  --  сказал  Миша  Стендаль, надевая очки и вытаскивая из
кармана  большой  блокнот,  распухший  от  адресов  и  интервью.--  Корнелий
Иванович  выступает  на  наших  страницах  с большим материалом, посвященным
истории строительных организаций Великого Гусляра и героическому  труду  его
молодости.
     --  Это  кто  же  героически  трудился?  -- спросил Ложкин, который был
убежден, что во всем мире лишь ему удалось героически потрудиться.
     До этого момента Удалов был убежден, что откажется от создания  статьи.
Он ведь даже в школе отставал по части сочинений. Но последние слова Ложкина
вызвали  у  него возмущение. И следующий шаг на пути к трагедии выразился во
фразе, которая непроизвольно вырвалась у Корнелия Ивановича:
     -- Каждому есть что вспомнить!
     --  Корнелий  Иванович  прав,  --  сказал  профессор  Минц,   аккуратно
складывая в коробочку костяшки домино. В последние месяцы он пристрастился к
этой  игре,  стараясь  выключить на время непритязательного развлечения свою
гениальную голову, иначе бы он мог вычислить наверняка исход любой партии  в
домино  в  самом  ее начале.--Любой из нас -- это сокровищница воспоминаний,
уникальных, бесценных, которые, к сожалению, проваливаются в бездну времени,
выпадают из памяти и  исчезают  для  потомства.  Из-за  этого  каждое  новое
поколение   частично   повторяет   наши   ошибки.   А  мы  обязаны  помогать
подрастающему поколению.
     -- Ему некогда информироваться,-- заметил Саша Грубин.-- Он млеет.
     И  с  этими  словами  Грубин  показал  на  открытое  окно  в   квартире
Гавриловых.  На  подоконнике  сидел,  укутав  голову  громадными наушниками,
подросток Гаврилов, что не мешало, однако, стоявшему рядом