у,
раздеваюсь, потому что время идет, ребята играют там, а я прохлаждаюсь  за
абстрактными беседами с доктором,  который  меня  недолюбливает,  зато  он
хороший психолог. И я вдруг подумал, что, может быть, я  с  того  момента,
как  вышел  из  дому  с  формой  в  сумке,  уже  был  внутренне  готов   к
бессмысленному поступку. К сумасшедшему поступку.
     - Не волнуйтесь, - сказал доктор. - Вряд ли ваше появление поможет. И
когда выйдете,  не  обращайте  внимания  на  зрителей.  Они  могут  весьма
оживленно прореагировать на ваше появление.
     - Да черт с ними со всеми! - вдруг взъярился я. - Ничего со  мной  не
случится.
     Я зашнуровывал кеды, шнурки путались в пальцах, но доктор замолчал  и
только кашлянул деликатно, когда я рванулся не к той двери.
     А дальше я потерял ощущение времени. Я помню только, что  оказался  в
ревущем зале, который вначале не обратил на меня внимания, потому что  все
смотрели на площадку. Я услышал, как воскликнула Валя:
     - Гера! Герочка!
     Я увидел, как Андрей Захарович обернулся ко мне и  с  глупой  улыбкой
сказал:
     - Ты чего же!
     Он подошел и взял меня за плечо, чтобы увериться в моей реальности. И
не отпускал, больно давя плечо пальцами. Он ждал перерыва  в  игре,  чтобы
вытолкнуть меня на площадку. Краем уха я услышал, как сидевшие  на  скамье
потные,  измученные  ребята  говорили  вразнобой:  "Привет",  "Здравствуй,
Гера". Раздался свисток.  Нам  били  штрафной.  И  я  пошел  на  площадку.
Навстречу мне тяжело плелся Иванов, увидел  меня,  ничуть  не  удивился  и
шлепнул меня по спине, как бы передавая эстафету.  И  тут  зал  захохотал.
Насмешливо и зло. И не только надо  мной  смеялись  люди  -  смеялись  над
командой,  потому  что  поняли,  что  команде  совершенно  некого   больше
выпустить. И я бы, может,  дрогнул,  но  высокий,  пронзительный  голос  -
по-моему, Тамарин - прорвался сквозь смех:
     - Давай, Гера!
     Судья посмотрел на меня недоверчиво. Подбежал к  судейскому  столику.
Но Андрей Захарович, видно, предвидел  такую  реакцию  и  уже  стоял  там,
наклонившись к судьям, и водил пальцем по протоколу.
     - Как мяч будет у меня, - шепнул мне Толя, -  беги  к  их  кольцу.  И
останавливайся. Ясно? С мячом не бегай. Пробежка будет.
     Он помнил о моем позоре. Но я не обиделся. Сейчас важно было  одно  -
играть. Я успел посмотреть на табло. Литовцы были впереди на  четырнадцать
очков. И оставалось шестнадцать минут с секундами. Литовцы перешучивались.
     Наконец судья вернулся на площадку. Литовец подобрал мяч и кинул. Мяч
прошел мимо. Литовец кинул второй раз, третий. Мяч провалился в корзину. В
зале раздались аплодисменты. Я глубоко вздохнул. Я не должен был уставать.
А красиво ли я бегаю или нет - я не на сцене Большого театра.
     Я успел пробежать полплощадки и обернулся к Толе. Он  кинул  мне  мяч
из-под нашего щита. Я протянул руки, забыв дать им поправку на то, что мяч
влажный от потных ладоней. Я не учел  этого.  Мяч  выскользнул  из  рук  и
покатился по площадке.
     Какой поднялся свист! Какой был хохот! Хохотал стадион. Хохотала  вся
вторая программа телевидения. Хохотали миллионы людей.
     А я не умер со стыда. Я знал, что в следующий раз  я  учту,  что  мяч
влажный. И он не выскользнет из рук.
     - Давай! - крикнул я Толе, перехватившему мяч.
     Какую-то долю секунды Толя колебался. Он мог бы кинуть и сам.  Но  он
был хорошим парнем. И он мягко, нежно, высокой  дугой  послал  мяч  в  мою
сторону. Я некрасиво подпрыгнул и бросил мяч в далекое кольцо. И мозг  мой
работал точно, как часы.
     Мяч взлетел выше  щита  и,  будто  в  замедленной  съемке,  осторожно
опустился точно в середину кольца, даже не задев  при  этом  металлической
дуги. И стукнулся о землю.
     И в зале наступила тишина. Она была куда громче,  чем  рев,  царивший
здесь до этого. От нее могли лопнуть барабанные перепонки.
     Мой второй мяч,  заброшенный  от  боковой  линии,  трибуны  встретили
сдержанными аплодисментами. Лишь наши  девушки  бушевали.  После  третьего
мяча трибуны присоединились к ним и скандировали: "Гера!  Ге-ра!"  И  наша
команда заиграла  совсем  иначе.  Вышел  снова  Иванов  и  забросил  такой
красивый мяч, что даже тренер литовцев раза два хлопнул в ладоши.  Но  тут
же взял тайм-аут.
     Мы подошли к Андрею Захаровичу.
     - Так держать! - приказал он. - Осталось  четыре  очка.  Два  мяча  с
игры. Ты, Коленкин, не очень бегай. Устанешь. Чуть чего - сделай мне знак,
я тебя сменю.
     - Ничего, - сказал я. - Ничего.
     Иванов положил мне на плечо свою тяжелую  руку.  Мы  уже  знали,  что
выиграем. Мое дальнейшее участие в игре было весьма  скромным.  Хотя  надо
сказать, что никто не обратил на это внимания. Потом  я  бросал  штрафные.
Оба мяча положил в корзину. А минут за пять до конца  при  счете  87:76  в
нашу пользу Андрей Захарович заменил меня Сергеевым.
     - Посиди, - посоветовал он. - Пожалуй,  справимся.  Доктор  не  велит
тебе много бегать. Для сердца вредно.
     Я уселся на скамью и понял, что  выложился  целиком.  И  даже,  когда
прозвучал последний свисток и наши собрались вокруг, чтобы меня качать, не
было сил подняться и убежать от них.
     Меня унесли в раздевалку. И за мной несли  тренера.  Впрочем,  ничего
особенного не произошло. Наша команда не выиграла первенства Союза,  кубка
или какого-нибудь международного  приза.  Она  только  осталась  в  первой
группе. И траур, который должен был бы окутать нас,  достался  сегодня  на
долю других.
     - Ну даешь! - сказал Иванов, опуская меня осторожно на пол.
     Из зала еще доносился шум и нестройный хор:
     - Ге-ра! Ге-ра!
     - Спасибо, - растрогался Андрей Захарович. - Спасибо, что  пришел.  Я
не надеялся.
     - Не надеялся, а в протокол записал, - сказал Сергеев.
     - Много ты понимаешь! - ответил Андрей Захарович.
     Валя подошла ко мне, наклонилась и крепко поцеловала повыше виска,  в
начинающуюся лысину.
     - Ой, Герочка! - пробормотала она, вытирая слезы.
     А потом меня проводили каким-то запасным ходом, потому что у автобуса
ждала толпа болельщиков. И  Андрей  Захарович  договорился  со  мной,  что
завтра я в пять тридцать как штык на банкете. Тамара взяла у меня  телефон
и пообещала:
     - Она вечером позвонит. Можно?
     Я знал, что приду на банкет, что буду ждать звонка  этой  длинноногой
девчонки, с которой не посмею, наверное, показаться на улице. Что  еще  не
раз приеду к ним на базу. Хотя никогда больше не выйду на площадку.
     Так я и сказал доктору, когда мы шли с ним пешком по набережной.  Нам
было почти по дороге.
     - Вы в этом уверены? - спросил доктор.
     - Совершенно. Сегодня уж был такой день.
     - Звездный час?
     - Можете назвать так.
     - Вас теперь будут узнавать на улице.
     - Вряд ли. Только вот на работе придется попотеть.
     - Представляю, - засмеялся доктор.  -  И  все-таки  еще  не  раз  вас
потянет к нам. Ведь это наркотик. Знаю по себе.
     - Вы?
     - Я всегда мечтал стать спортсменом. И не имел данных. Так почему  же
вы так уверены в себе?
     - Потому что баскетболу грозит смерть. Потому что через несколько лет
то, что умею делать я, сумеет сделать каждый пятиклассник.
     И я рассказал ему об опыте Курлова.
     Доктор долго молчал. Потом сказал:
     - Строго говоря, всю команду следовало бы снять с  соревнований.  То,
что случилось с вами, больше всего похоже на допинг.
     - Не согласен. Это же мое неотъемлемое качество. Мог бы  я  играть  в
очках, если бы у меня было слабое зрение?
     Доктор пожал плечами.
     - Возможно, вы и правы. Но баскетбол не умрет. Он приспособится.  Вот
увидите. Ведь и ваши способности имеют предел.
     - Конечно, - согласился я.
     На прощанье доктор сказал:
     - Кстати, я настойчиво рекомендую вам холодные обтирания по утрам.  Я
не шучу.
     - Я постараюсь.
     - Не "постараюсь" - сделаю. Кто знает - сгоните брюшко,  подтянитесь,
и вам найдется место в баскетболе будущего.
     Я пошел дальше до дома пешком. Спешить было некуда. К тому же  доктор
прописал мне пешие прогулки.



Киp Булычев. рассказы:
   1. Предисловие
   2. Альтернатива
   3. Миниатюры
   4. Раскопки курганов в долине Репеделкинок.
   5. Поминальник ХХ века
   6. О страхе
   ...но странною любовью
   Выбор





                               Кир БУЛЫЧЕВ

                            "ТАК ВСТУПАЛ Я..."




     В отличие от настоящих писателей, я не только был графоманом до того,
как  стал  печататься,  но  и  остался  таковым.  Графомания  приводит   к
непроизводительному труду. Я часто начинал писать и даже  дописывал  вещь,
прежде чем понимал, что она никуда не годится, либо никому не нужна. Тогда
я прятал ее. Порой заблуждения мои приводили к  тому,  что  я  кому-нибудь
показывал опус. И, получив  отповедь,  убирал  его  с  глаз  долой.  Таким
образом, за  четверть  века  работы  у  меня  накопилось  несколько  папок
рукописей. Они делятся на  три  основные  категории.  Первая  категория  -
проза, написанная тогда, когда еще не существовало Булычева, а  Можейко  и
не подозревал, что когда-нибудь увидит свои  труды  напечатанными.  Вторая
категория - работы неудавшиеся. Что-то в них не понравилось редактору  или
мне самому. Третья категория - рассказы и повести, которые не  могли  быть
опубликованы по политическим причинам.
     Я предлагаю вашему вниманию образцы моих неудач, относящиеся ко  всем
трем категориям. Подбор их относительно случаен - они  были  извлечены  из
одной из папок, когда меня попросил об этом  Андрей  Щербак.  Ценность  их
относительна, но они могут оказаться поучительными для  тех,  кто  сегодня
вступает в литературу. Так тогда вступал я.





                               Кир БУЛЫЧЕВ

                               АЛЬТЕРНАТИВА


                                 Рассказ был написан лет десять-пятнадцать
                                назад, и я решил его никому не показывать.
                                Самому не очень понравилось...


     Скептицизм и усталость владели сотрудниками Института Времени.
     До тех пор, пока в будущее отправлялись слитки свинца, жуки-скарабеи,
белые мыши и собака Шарик, прогресс был несомненным. Но все шестьсот сорок
попыток отправить туда человека провалились.
     Группа хрононавтов в составе трех человек была в плохих отношениях  с
экспериментаторами, так как хрононавты были убеждены, что их водят за  нос
и путешествие во времени невозможно. Экспериментаторы же писали  докладные
директору института академику Стассу, утверждая, что  хрононавтов  следует
сменить, как не справившихся с работой.
     Директор, положивший всю сознательную  жизнь  на  изобретение  машины
времени, выступал третейским судьей. Все свои речи он кончал словами:
     - Но истина дороже!
     Он верил  в  то,  что  машина  времени  заработает,  и  занимался  ее
усовершенствованием.
     В  подобной  ситуации   трения   неизбежно   выплескиваются   наружу.
Призванная жалобами ревизия высказала свои опасения, но ассигнования  пока
не были срезаны  -  направление  поиска  было  признано  прогрессивным,  а
результаты - внушающими надежду.
     Директор был человеком замкнутым, неприятным в общении, и злые  языки
утверждали, что он не  видит  своих  современников,  потому  что  живет  в
будущем.
     Шестьсот сорок первый опыт увенчался успехом.
     Хрононавт Воскобоев в нужный момент растворился в  воздухе  и  возник
вновь через три часа восемнадцать тревожных минут.
     К тому времени вокруг кабины времени собрался весь институт.
     Хрононавт вышел из кабины усталый,  но  довольный.  Он  поднял  вверх
большой палец и сказал:
     - Я там был.
     Эти слова вошли в историю. Но далеко не сразу.
     Пока  что  под  аплодисменты  научных  сотрудников  хрононавт   пожал
протянутую руку директора, и многие заметили, что  он  странно  и  даже  с
сочувствием смотрел в глаза академику Стассу. Видно,  почувствовав  что-то
неладное, академик строго произнес:
     - Попрошу немедленно пройти ко мне в кабинет.
     В кабинет он допустил лишь врача,  который  начал  тут  же  проводить
наблюдения над здоровьем  хрононавта,  а  также  двух  профессоров,  своих
заместителей по научной части.
     - Итак, - сказал он, - вы утверждаете, что побывали в будущем?
     - Точно так, - ответил Воскобоев. - Проверил по календарю.
     - В контакты вступали?
     - Старался избегать, - ответил Воскобоев. - Но там  меня  уже  ждали.
Они знали, что я прилечу.
     - Разумеется, - сказал заместитель директора по научной части.
     - Где доказательства? - спросил директор.
     Подобное недоверие к собственному  сотруднику,  совершившему  научный
подвиг, могло показаться странным, но дело в том, что еще три дня назад  в
частной беседе хрононавты шутили,  что  в  случае  очередной  неудачи  они
сделают вид, что все в порядке - надоели неудачи.
     - Мне ничего не дали. - сказал Воскобоев. - Покормили обедом, провели
по городу, показали достопримечательности. Объяснили, что есть  правило  -
ничего по времени не носить, иначе получатся неприятности.
     - Разумеется, - сказал заместитель директора по научной части.
     - Не может быть, - сказал директор, - чтобы вы  сами,  Воскобоев,  не
приняли мер. Я не верю.
     Воскобоев печально улыбнулся.
     - Они сами сказали, - ответил он. -  Они  мне  там  сказали,  что  вы
обязательно будете требовать доказательств.
     - И что?
     - Они сказали, что вы умрете шестого октября.
     Директор побледнел и ничего не сказал.
     Его заместитель вскочил с кресла и воскликнул:
     - Ну это уж ни на что не похоже! Это недопустимо. Это сведение личных
счетов.
     - Я бы и рад промолчать, - сказал Воскобоев.
     - Но истина дороже. - закончил эту фразу директор.
     Врач, который держал хрононавта  за  руку,  щупая  пульс,  неожиданно
вмешался в разговор и спросил:
     - А какова причина смерти?
     - Не сказали, - развел  руками  Воскобоев.  Поймите  же,  мне  самому
неприятно. Может, они пошутили?
     -  Нет,  -  криво   усмехнулся   директор.   -   Это   самое   лучшее
доказательство. Значит, осталось три недели?
     - Три недели, - согласился Воскобоев.
     - Это  лучший  подарок,  который  вы  мне  могли  сделать,  -  сказал
директор.
     Всем было не по себе.
     Директор просил не  распространять  эту  новость  по  институту,  но,
разумеется, через полчаса об этом  знали  все,  вплоть  до  вахтера.  Одни
воспринимали  новость  как  доказательство  путешествия  во  времени,   но
большинство было убеждено, что Воскобоев нехорошо пошутил.
     За последующие три недели было проведено еще шестьдесят  две  попытки
отправиться в будущее. Все провалились.
     Воскобоев  ходил  подавленный,  но  от  своих  слов  не  отказывался.
Общественное мнение в институте осуждало хрононавта. Никто практически ему
не верил. Директор вызвал его к  себе  и  еще  раз  расспросил.  Воскобоев
сказал:
     - Как честный человек я не могу изменить показаний. Хотя мне хочется,
чтобы вы жили и получили Нобелевскую премию.
     - Истина дороже, - ответил директор. - Я согласен умереть. Пускай мне
ее вручат посмертно.
     Директор  жил  в  доме  на  территории  института.  Он  был  одиноким
человеком, потому что всю жизнь трудился ради машины времени и ему некогда
было обзавестись семьей. Вечером шестого  октября  никто  не  ушел  домой.
Сотрудники института толпились в саду вокруг дома и делали  вид,  что  они
оказались там случайно. Несколько друзей и ближайших помощников  директора
собрались у него, пили чай, делали вид, что ничего не происходит. Директор
отдавал распоряжения своему заместителю на случай его, как  он  выразился,
отсутствия, а тот записывал указания.
     Где-то  часов  в  одиннадцать   вечера,   когда   сотрудники   начали
расходиться по домам, чувствуя себя  одураченными,  к  директору  ворвался
Воскобоев.
     - Есть выход! - закричал он. - Мы вас сейчас же отправим  в  будущее.
Там вас вылечат.
     - Я не болен, - ответил директор. - И готов пожертвовать  собой  ради
большой цели.
     Он обернулся к заместителю и продолжал давать указания.
     Вскоре пробило двенадцать часов.
     С последним ударом все присутствующие в комнате осуждающе  посмотрели
на Воскобоева.
     Тот растерянно развел руками.
     А директор вдруг улыбнулся и сказал:
     - А неплохо, что обошлось. Я уж поверил...
     - А истина? - спросил Воскобоев. - Разве она не дороже?
     - Истина... - сказал директор, схватился за грудь и умер.  Сердце  не
выдержало ожидания смерти.
     Когда  все  поняли,  что  директора  не  спасти,  то  накинулись   на
Воскобоева, считая, что тот перегрузил нервную систему  директора  и  убил
его.
     Институт чуть было не закрыли.
     Воскобоев перешел на другую работу.
     Путешествия во времени удалось стабилизировать только  через  полтора
года, уже при другом директоре. И тогда выяснилось, что Воскобоев не лгал.
Но удивительно другое: доверия к себе он не  вернул.  И  на  торжественную
церемонию по поводу присуждения директору Нобелевской премии его  даже  не
пригласили. Хотя он был первым в мире хрононавтом.
     Существует мнение, что промолчи Воскобоев,  директор  бы  прожил  еще
много лет.





                               Кир БУЛЫЧЕВ

                                МИНИАТЮРЫ




     Эти  миниатюры  написаны  в  самом  начале  60-х  гг.  и   никак   не
предназначались для печати.  Имена  в  них  относятся  к  моим  друзьям  и
знакомым - ими и ограничивалась аудитория.


     Мы ждали Женю и Илью.  Но  Илья  пришел  один  и  сказал,  что  Женя,
наверное, не придет, потому что его превратили в слона.
     Но Женя пришел. Он долго топтался в коридоре, путался  хоботом  среди
сумок и сундуков и сломал стул с синим верхом.


     Было два часа ночи, и шел мокрый снег. В конце Лаврушинского переулка
мы увидели за прутьями ограды  человека  в  белом.  Он  лежал,  уткнувшись
головой в лужу. Босые пятки посинели. У человека  были  большие  крылья  и
легкое сияние вокруг головы. Одно крыло было сломано, и  перья  висели  на
черных сучьях лип.
     - Посмотри, ангел упал, - сказал Женя.
     - Он мертвый, - сказал я.
     Женщины прошли вперед. Им не хотели смотреть на мертвого.


     Метеорит пробил восемь этажей и, шипя по-змеиному,  упал  ко  мне  на
стол. Я поднял голову и через дырку в потолке увидел голубое небо.
     Я подождал, пока метеорит остынет, отнес его на крышу  и  заткнул  им
дырку.


     Жил-был бык. Он был дальтоником и бросался на зеленое.  Когда  пришла
весна, он вытоптал зеленые насаждения на Ленинском проспекте.
     Чтобы успокоить быка, садовники прикрывали липы красными знаменами.


     После  парада  по  городу  разъезжали  ракеты  и   бронетранспортеры,
увешанные детскими воздушными шариками и убранные живыми цветами.  Офицеры
в джипах сажали себе на колени детей. Было весело.
     Потом  радисты  получили  приказ,  закрылись  люки  танков,   офицеры
осторожно высадили из джипов детей, и колонны развернулись на толпу.


     Женя поймал  рака  и  хотел  отвезти  его  на  продажу  в  Париж.  Но
оказалось, что на раков очень большая пошлина. Пришлось  опустить  рака  в
ведро с водой и поставить ведро на кухню.
     Рак много ел и скоро вырос из ведра. Он стучал по  ночам  клешнями  и
кусал гостей за ноги. Гости требовали, чтобы Женя купил раку намордник.
     Потом рак искусал Женю и вышел во двор. Во дворе была весна.


     Великан был такой большой, что чистил зубы сапожной щеткой,  пил  чай
из ванны, вместо тапочек носил байдарки, думал, что кинотеатр  "Россия"  -
комната с телевизором, и застревал, проползая в пешеходные туннели.
     Он любил вспоминать, что восемь матерей скончались, рожая его.


     Космонавт Н.  рассказывал,  что  Вселенная  замкнута,  и  ее  пределы
сравнительно