ед этой поездкой,
    потому  что  за  границей  никогда  не  был.  К  тому  же такси никак не
    вызовешь,  а жена еще слаба после операции. Дама из "Мемориала" вздыхала
    и  искренне  сочувствовала,  но  была  бедной женщиной и ничем помочь не
    могла.  Тогда  Матвей  Сергеевич,  который  в  тот вечер был без машины,
    потому  что  считал неудобным использовать ее в позднее время, подошел к
    Ларину,  спросил,  когда  у  того  самолет,  и сказал тоном, не терпящим
    возражений,  что отвезет своего кумира на аэродром. Ларин был благодарен
    и  не  мог  отказаться  от  такой  любезности.  Потом,  дома,  его  жена
    смеялась,  что  наконец-то  Леонид  обзавелся  настоящим  поклонником. И
    скоро  к  нему в двухкомнатную блочную квартирку будут приходить ходоки,
    как ко Льву Толстому.

    В  назначенное  время машина была у подъезда, Матвей Сергеевич поднялся,
    помог  перенести вещи, они поехали. Погода была плохая, шел дождь. Ларин
    спрашивал  жену,  откуда  ему знакомо лицо Матвея Сергеевича, может, она
    помнит,  а Матвей Сергеевич смеялся, что его лицо приелось Ларину и тому
    кажется, будто они встречались раньше.

    И тут случилась беда.

    Спустило  колесо,  потом  сломался домкрат, а машины пролетали мимо и не
    хотели  останавливаться, потому что все спешили в аэропорт. В результате
    Матвей  Сергеевич пережил, не признавшись никому, приступ стенокардии, а
    к   самолету  они,  изволновавшись,  устав  от  убежденности  в  провале
    французской поездки, приехали за двадцать минут до отлета.

    Вялый  молодой  таможенник,  отлично  зная, что каждая минута на счету и
    пожилые  люди не смогут бегать по коридорам, с добрым служебным садизмом
    потребовал  открыть  чемодан  и  стал  пересчитывать  матрешек,  бутылки
    шампанского  и  прочие  вещи,  что везли Ларины в подарки людям, которых
    знали в Париже.

    И  вот  тогда,  не  в  силах  более  терпеть  это издевательство, Матвей
    Сергеевич,  наблюдавший  за процедурой из-за ограды, сметая все на своем
    пути,  вылетел  в  таможенный  зал и закричал, обращаясь и к тому вялому
    молодому   таможеннику,   который   досматривал   Лариных,   и  ко  всем
    таможенникам и пограничникам аэропорта:

    -   Вы  читали  "Жену  президента"?  Нет,  скажите  -  вы  читали  "Жену
    президента"? В "Огоньке"?

    - Читал, - сказал таможенник. - Кто не читал?

    -  А  теперь  вы  хотите,  чтобы  человек, который написал этот рассказ,
    который  провел  в  сталинских  лагерях почти двадцать лет, - вы хотите,
    чтобы он опоздал на самолет? Вы преступник? Да?

    Пауза,  наступившая  после  этого  взрыва,  была  недолгой - может быть,
    секундной,   но   казалось,   что   она  тянется  вечно.  И  нарушил  ее
    начальственный голос, прогремевший со стороны:

    - Семенов, а ну пропустить товарища писателя!

    А  молодой  таможенник, уже сам спеша, засовывал обратно в чемодан вещи,
    защелкнул его и сказал:

    -  Я  понимаю,  вы не думайте, у меня же дядя сидел, я ваши произведения
    читал!

    Таможенный  начальник взял чемодан, чтобы они успели на самолет, и повел
    Лариных  к пограничному контролю, а на Матвея Сергеевича больше никто не
    обращал  внимания, и он, страшно подавленный своим поступком, вернулся к
    машине,  где  его  ждал  такой же удрученный и виноватый шофер, и сказал
    ему.  "Вроде обошлось", - и до Москвы больше не произнес ни слова. Шофер
    тоже молчал.

    Когда  Ларин вернулся из Парижа, Матвей Сергеевич не явился на его вечер
    в  Доме  литератора,  и  Ларин был удивлен, что тот не подошел к нему. А
    Матвей  Сергеевич  все  не  мог  пережить  позора  -  ведь по его вине с
    писателем  случился  такой  казус.  Да  и  вел  он  себя  нетактично, и,
    наверное, Ларин сердится на него.

    В   то   же  время  Матвей  Сергеевич  видел  определенную  историческую
    справедливость  в запомнившейся картинке: грузный таможенный чин ведет к
    границе,  поддерживая  под  локоть,  бывшего  заключенного, выкинутого и
    чуть  не  убитого этим обществом. Ах, если бы человек мог знать заранее,
    что  его  ждет!  И,  заглянув  в  будущее, увидеть, что справедливость в
    конце  концов  обязательно  торжествует! Может, тогда садист-следователь
    поостерегся   бы   избивать  старую  женщину,  а  лжесвидетель  лгать  и
    подличать?  И  с  глубокой  горечью Матвей Сергеевич понимал, что многие
    годы  в  тюрьме,  лагерях, ссылке его кумир Леонид Ларин мог лишь смутно
    надеяться  на  смерть  Сталина,  но  не  на  смерть  эпохи.  И ждал лишь
    худшего...  И  никто не мог придти к нему и сказать: Дорогой Леонид! Все
    обойдется!  Ты  еще  пройдешь  под  руку  со  своей  прекрасной женой по
    Лазурному  берегу  во  Франции. Правда, лучше бы вам это сделать сейчас,
    но и в преклонном возрасте Лазурный берег очарователен, не так ли?

    ...Ларин  сам  позвонил  Матвею  Сергеевичу. Когда-то раньше тот сообщил
    ему,  как  называется  его  институт. Ларин нашел телефон и позвонил. Не
    видя  Матвея  Сергеевича  более  месяца, он решил, что тот в обиде: ведь
    человеку пришлось из-за него кричать и волноваться в Шереметьеве.

    Матвей  Сергеевич,  несмотря  на то, что в институте шли испытания и сам
    он  трое  суток  уже не спал, был счастлив звонку. Он обещал, как только
    станет  свободнее, обязательно навестить Ларина. Когда ходовые испытания
    завершились,  Матвей  Сергеевич  пришел на встречу писателя с читателями
    по  поводу  выхода  в  свет его новой книги. Во время выступления Ларина
    спросили,   каково   после  стольких  лет  страданий  переносить  теперь
    писательскую  популярность.  На  что тот с юмором рассказал об истории в
    аэропорту,  в  которой,  правда,  Матвей  Сергеевич  совсем  не выглядел
    глупым.   Больше  всего  смеялись,  когда  Ларин  изобразил  таможенного
    начальника.

    Не  подойдя  к  Ларину  после  встречи, потому что торопился в институт,
    Матвей  Сергеевич  вдруг  понял,  что  его  поступок  вовсе не плох и не
    смешон,  -  он  всего-навсего  отражение  нашего глупого, трагического и
    смешного времени.

    В  последующие  две  недели  он  не  забывал о писателе, но института не
    покидал  -  проходили пробные запуски. Сначала на десять минут, затем на
    полчаса,  наконец  -  на год. В прошлое и будущее улетали крысы и кошки,
    то  исчезали,  то  возвращались - обо всем этом можно было бы прочесть в
    специальной, но пока засекреченной литературе.

    К  нашему  рассказу  это  не имеет отношения до того дня, когда, подобно
    врачу,  привившему  себе  чуму,  в машину времени не вошел ее создатель,
    директор  НИИВП,  действительный  член АН СССР, генерал-лейтенант Матвей
    Сергеевич  Ползунков,  о  чем  его  мама  Нина Сергеевна, конечно же, не
    знала, иначе бы она этого не пережила.

    Благополучно  прошли  три  путешествия  - в недалекое прошлое, недалекое
    будущее,  и  наконец наступил момент испытания максимальных возможностей
    машины, на чем настаивал министр обороны.

    Разумеется,  все знали (хотя министр обороны этому не верил), что ничего
    в   прошлом  изменить  нельзя,  да  и  не  надо,  потому  что  от  этого
    непредсказуемо  изменится  настоящее. Но если действовать осмотрительно,
    то последствия поступков постепенно нивелируются.

    В ночь перед основным запуском Матвей Сергеевич не спал.

    Он  думал о собственной ответственности перед человечеством и о том, что
    обязательно  найдутся  силы, желающие манипулировать историей. Это будет
    трагедией  для  всей  Земли,  и  невинные  жертвы этих манипуляций будут
    проклинать  именно  его - Матвея Ползункова. И будут правы, хотя не будь
    Ползункова, через полгода нашелся бы кто-то другой.

    Если  человек  имеет  хоть малую возможность уравновесить причиненное им
    зло  каким-нибудь  добрым  поступком,  он  обязан  к этому стремиться. И
    надеяться,  что  сумма  добрых  дел  в  конечном  счете  перевесит  гирю
    подлости. А Матвей Сергеевич заранее решил, какое доброе дело он совершит.

    Опасаясь,  что  его  не  поймут, а не поняв, захотят помешать, Ползунков
    проводил  основной  эксперимент,  не  поставив  в известность министра и
    своих  коллег.  Он  отлично  использовал  нашу  страсть к засекречиванию
    всего,  вплоть  до  имени  покойной тещи командующего военным округом, и
    ввел  в  курс  дела,  и  то не полностью, лишь экипаж своего вертолета и
    Людмилу.

    Вертолетчики  подготовили  машину и взяли в штабе карты нужного района к
    северу  от  Воркуты,  Людмила  раздобыла  на  бабушкиной даче - месте их
    недолгих  и  неуютных  встреч  -  потрепанный  дедушкин ватник, штаны, в
    которых  тот  копал  картошку,  и  ветхие  сапоги.  У  мамы,  ничего  не
    объясняя, Матвей Сергеевич реквизировал треух, которым раньше натирали пол.

    Именно  в  таком  виде  Матвей  Сергеевич вышел из дома на рассвете 5-го
    ноября  и  уверенно прошел к ожидавшей у подъезда машине. Охранник хотел
    было    обезвредить    бродягу   приемом   самбо,   но   вовремя   узнал
    генерал-лейтенанта.

    Вертолет  Ползункова был комбинированной машиной, могущей превращаться в
    ракету  и  достигать  скорости в две тысячи километров в час. Поднявшись
    на  борт  и  поздоровавшись с изумленными пилотами, Ползунков отметил на
    полетной  карте  точку, в которой вертолет должен опуститься ровно через
    два часа.

    Вертолет  снизился  посреди  обширной  старой  вырубки  на берегу Малого
    Воронца.  Сыпал редкий снег, и ветер был ледяным. Ватник совсем не грел.
    Ассистенты  и  охранники  вытащили на берег мобильную модификацию машины
    времени,  схожую  с  будкой  телефона-автомата,  и подключили ее к блоку
    питания.  Несусветно одетый директор института вошел в будку и на глазах
    у  всех  растворился  в  воздухе. В его распоряжении было десять минут -
    через  десят минут сеанс связи кончался, и исполнитель рисковал остаться
    в прошлом навечно.

    Но  ни  один  из  помощников и наблюдателей, собравшихся у вертолета, не
    знал, куда и с какой целью полетел Ползунков.

    Они ждали начальника, приготовив термос с горячим чаем.

    Стояла  глубокая  осень.  Ночью ударил крепкий мороз, а сейчас, к десяти
    утра, хоть и потеплело, но все еще было градусов семь-восемь ниже нуля.

    Будучи  внимательным  читателем  Ларина,  Матвей  Сергеевич отлично знал
    обстоятельства,  давшие  повод  к  появлению на свет рассказа "Случай на
    Воронце".

    Он  знал,  что  вечером  4-го  ноября  1947 года садист-начальник лагеря
    приказал  троим  заключенным  отнести  за  двадцать километров плакаты и
    лозунги  к  тридцатой  годовщине  Октября,  потому  что на восьмой шахте
    требовался  праздничный  агитматериал. Шли они без конвоя, деваться было
    некуда  -  единственная  дорога  вела к шахте. Из рассказа известно, что
    дошел  до  поста  один  Леонид  Ларин,  который очень любил одну молодую
    красивую  женщину,  ставшую  потом  его  женой,  и он не мог нанести ей,
    поседевшей  в  том  мире,  еще  один непереносимый удар. И он шел к тому
    посту,  как  будто  шел  к ней. Его спутники с полпути повернули назад и
    замерзли. Такая вот случилась простая история.

    Искушенному читателю несложно теперь понять ход рассуждений Ползункова.

    Чем   долее  он  ходил  на  выступления  Ларина,  тем  более  проникался
    сочувствием  и  жалостью к нему, тем тяжелее ему было сознавать масштабы
    двадцатилетней  казни,  которой  подвергся  незаслуженно  и жестоко этот
    умнейший  и талантливый человек, подобно миллионам других таких людей. И
    возможно,  не  случись  встречи с Лариным, Матвей Сергеевич изобретал бы
    свою  машину  на  год  или два дольше - именно подсознательная вначале и
    вполне  осознанная  с  ходом  времени  надежда  каким-то  образом помочь
    Ларину,  заставила  Ползункова  торопиться.  Вначале он предполагал, что
    сможет  как-то  помочь  Ларину  бежать  или,  скажем,  подменить  того в
    лагере,   спасая   незаурядный   талант...   Было   много   планов,   но
    невозможность изменения прошлого заставила от них отказаться.

    Матвей  Сергеевич  знал уже, что не сможет увести с собой Ларина, что не
    сможет  даже  дать  ему  теплые  сапоги  или  полушубок  - отнимут и еще
    накажут! Он не может сделать ничего! Ничего ли?

    Матвей Сергеевич давно уже догадался, что он сделает.

    ...Леонид  Ларин  тупо считал шаги, зная, что умрет в этой тайге, потому
    что  сил не осталось, мороз не утихал, пальцы рук и ног были отморожены,
    но  тяжелый  рулон  плакатов  и  лозунгов выбросить было нельзя - на них
    многократно  были  написаны  самые дорогие слова: "Сталин" и "Партия"...
    Ларин  шел  и считал шаги, сбивался и снова считал... И в этот момент он
    услышал голос:

    - Простите, Леонид Борисович.

    Ларин  решил, что у него снова начинается бред, - бред начинался раньше,
    может,  час,  может,  два  назад,  казалось,  что наступило лето и можно
    остановиться, прилечь, отдохнуть и сладко заснуть...

    -  Леонид  Борисович,  -  сказал  человек,  похожий  на зэка, но не зэк.
    Наметанный  за  долгие  жестокие  годы  глаз Ларина сразу разгадал в нем
    ряженого,   человека,  лишенного  страха  -  страха  замерзнуть,  страха
    попасться  охране,  страха  подохнуть  от  голода.  Встреченный  в  лесу
    человек  не  был голодным, он никогда не был голодным, он не представлял
    себе,  что  такое  голод,  и  хоть  он был худ и костляв - это была иная
    худоба  и иная костлявость. Сколько можно встретить по лагерям умирающих
    от  голода,  но  вовсе  не  худых,  а  распухших  сизощеких доходяг... И
    главное - он был чисто выбрит.

    -  Леонид  Борисович? - неуверенно повторил встреченный человек. И тогда
    Ларин  понял,  что ему предстало видение, разновидность бреда, ибо здесь
    не может быть никого, знающего отчество Ларина.

    И все же Ларин остановился. И сразу сбился со спасительного счета шагов.

    -  Простите,  что  я  остановил вас, - сказал Матвей Сергеевич, - но мне
    нужно сообщить вам нечто очень важное.

    - Вы мне кажетесь? - спросил Ларин.

    -  Ничего  подобного!  У  вас  все  будет  в  порядке! У вас все будет в
    порядке!  Я  не  могу долго оставаться с вами, - глаза доходяги радостно
    сияли.  -  Но  я  должен  сказать, что до шахты остался всего километр и
    через  час  вы  там  будете. И даже пальцы у вас останутся целы. Честное
    слово, я знаю.

    Ларин  почувствовал  раздражение  против  этого  Луки-утешителя, который
    сбил  его  с  размеренного шага, могущего спасти в морозной тайге. Какой
    километр?  Неужели  еще  целый  километр?  А  он так надеялся, что шахта
    откроется за поворотом.

    - Но я о другом! Я о главном! Вы доживете до освобождения!

    Ларин пошатнулся под грузом тяжелого рулона с плакатами и пошел дальше.

    Человек шел рядом.

    -  Я  не  могу  вам  помочь, - говорил он быстро, будто робея. - Я скоро
    должен отсюда уйти, но я вам скажу самое главное...

    Ларин    старался    вернуться   в   привычный   спасительный   ритм   -
    шаг-секунда-шаг-секунда  -  он  пошел  дальше,  скользя  по  обледенелой
    тропе. Молодой человек говорил быстро и восторженно:

    -  Вы выйдете отсюда. Все будет хорошо. Вы женитесь на Лике, вы будете с
    ней  в  Париже,  слышите  -  в  Париже!  Да  слушайте меня, я сам видел!
    Представьте  себе  - на таможне вас не пускают в Париж. Вы меня слышите?
    На  таможне  вас  не  пускают,  а я говорю: это ж Ларин, который написал
    "Жену  президента"!  И  тогда  открываются  все  ворота!  Я не шучу, мне
    сейчас  хочется  плакать  -  сегодня  самый трудный день вашей жизни, но
    ваша жизнь будет долгой и счастливой!

    Ползунков  скользил,  спешил,  дыхание  сбивалось, а Ларин считал шаги и
    думал:  ну  почему эта сука не поможет нести рулон? Он понимал, что этот
    человек  -  фантом, рожденный его умирающим воображением, но сердился на
    него.

    За поворотом, далеко впереди, он увидел дымок и копер шахты.

    А увидев, забыл о нелепом спутнике.

    Человек остался у поворота и кричал вслед:

    - А я вас сразу узнал! Вы не отчаивайтесь, я даю честное слово!

    Академик  Ползунков  поднялся  на  борт вертолета. Следом за ним подняли
    кабину  времени.  Он  подумал - как странно, прошло больше сорока лет, а
    мне он показался старым, хотя был моложе меня...

    Матвей Сергеевич откинулся назад.

    Все в вертолете молчали.

    Наконец полковник Минский спросил:

    - Перемещение получилось?

    - Получилось, - ответил директор.

    Он  должен  будет  запомнить,  думал  Матвей Сергеевич. - Он не может не
    запомнить  эту  встречу.  Теперь  ему станет легче терпеть лишения. И по
    мере  того,  как  будут  сбываться  предсказания незнакомца, он поймет и
    поверит...

    Вернувшись  в  Москву  и  вновь  включившись  в  упорную  работу, Матвей
    Сергеевич был счастлив.

    Он  знал, что если ему выпало сделать в жизни хоть одно доброе дело - то
    он его сделал.

    Он  знал,  что теперь, пускай с улыбкой, пускай с долей недоверия, Ларин
    будет  вспоминать  странного  человека  на  тропе  и его предсказания. И
    пускай не до конца, но все же научится верить в собственное доброе будущее.

    Академик Ползунков был счастлив.

    После   доклада  на  правительственной  комиссии  осунувшийся  Ползунков
    пришел  на  торжественный вечер "Мемориала" в Дом кино. Ларин увидел его
    еще до начала и обрадовался.

    - Куда вы пропали? - сказал он. - Мне вас не хватает. Я привык к вам.

    -  Вы говорили, что мое лицо вам знакомо. Вы так и не вспомнили, откуда?
    - спросил академик.

    - Нет, не вспомнил. А вы?

    - А я вспомнил! - торжествующе воскликнул академик.

    - Тогда признавайтесь, не томите, мне скоро на сцену.

    На Ларине был новый костюм и красный галстук. Наверное, из Парижа.

    -  Вспомните  ноябрь  сорок седьмого года, как вы несли на восьмую шахту
    плакаты?

    -  Конечно  помню,  -  сказал  Ларин  и взглянул на часы. - Я же об этом
    написал  рассказ.  Двое  повернули  назад  и погибли, а я... а меня вела
    Лика. - Ларин смущенно улыбнулся. Он не любил громких слов.

    - Помните человека, которого вы там встретили?

    - Где?

    - В тайге, в конце пути, недалеко от шахты?

    - Если там кто и был, я его не заметил - я считал шаги. Это очень помогает.

    -  Там  был я, - сказал академик. - Я был в ватнике. Я вам рассказал про
    Париж, про то, как вы будете жить потом... после лагеря.

    Зазвенел  звонок.  Ларину было пора на сцену. Он сразу потерял интерес к
    собеседнику.

    - Вы не можете забыть! - академик готов был заплакать.

    -  И  сколько же вам тогда было лет? - спросил Ларин, делая шаг к сцене.
    - Два года? Три?

    Он засмеялся, махнул рукой и ушел.

    "Химия и жизнь", 1991, ‘ 9.



    Кир БУЛЫЧЕВ
    Хочешь улететь со мной?

    Я  попал  на  Дарни  по  будничному  делу - как бывший спортсмен, а ныне
    скромный агент Олимпийского комитета.

    Участие  команды  Дарни  в Гала-Олимпиаде не вызывало сомнений. Сомнения
    вызывал размер планетарного взноса в олимпийский фонд.

    Встречали  меня  солидно,  но  скучно.  В  зале было жарко, под потолком
    суетились  и щебетали рыжие птички, в кадках томились чахлые деревца. По
    стене черным ожогом протянулась неровная полоса сажи.

    В  зал,  опоздав  к  церемонии,  ворвался, как бешеный слон, поседевший,
    раздобревший   Син-рано,   которого   я  встретил  восемь  лет  на