реника, -  говорят,  это  письмо
читали по всему лагерю, а потом Киссур надел его на кончик меча и сжег  на
глазах толпы.
     Тут Варназд побледнел так страшно, что Чареника остановился.  Привели
господин Астака. Тот был честный человек и друг Чареники. Меньше всего  на
свете он был способен подвести друга, и рассказ его выглядел нехорошим для
Киссура. В другое время государь бы не поверил его рассказу  или  подождал
бы еще вестей из войска. Но сейчас государь ничего  не  слышал,  а  слышал
только то, что его письмо читали по всему  лагерю,  и  думал,  как  пьяная
солдатня смеялась над этим письмом.
     Через два часа на всех площадях читали указ о том, что бывший  первый
министр  Киссур  Белый  Кречет,  -  изменник  и  скорпион,  кусающий  руку
благодетеля, адская тварь и комок смрада, - и тому,  кто  принесет  голову
этого комка смрада, будет вознаграждение в двести тысяч, а дом его  и  сад
может взять каждый.
     Никто, однако, не стал брать его дома и сада. В лавках и на  площадях
плакали и говорили, что указ подложен и на государя навели порчу;  уверяли
также, что Арфарра не болен, а отравлен. А господин Чареника, придя домой,
написал седьмое письмо Ханалаю и был очень доволен, что его враг теперь  -
враг государя.
     После этого указа государь  замахал  руками  и  уехал  охотиться.  Он
охотился два  дня  с  небольшой  свитой,  а  жил  в  маленьком  домике,  с
центральной залой и десятком комнат вокруг.
     Утром  второго  дня  государь  вышел  из  домика.  К  домику  ставили
пристройку, и он был весь в  лесах,  сверху  стучали  молотками  плотники.
Вдруг государь заметил чиновника на взмыленной лошади. Чиновник  подскакал
к нему, спешился и закричал, что  части  Ханалая,  говорят,  показались  в
Белых-Ключах. Государю показалось, что чиновник мелет вздор.
     - Ты, верно, перепутал, - сказал он, - не Белые-Ключи, а Белые-Ручьи!
     Разница между двумя городками была в сотню верст. Чиновнику надо было
б настоять на своем, но он покраснел по уши и кивнул, не решаясь возразить
государю, коего видел в первый раз. "Что за  некомпетентность!"  -  топнул
ногой Варназд и поехал травить оленя.
     Чиновник на взмыленной лошади отдал свой пакет начальнику стражи. Тот
хотел было вскрыть срочную печать; но он еще не завтракал, и подумал, что,
прочтя пакет, должен будет принять меры; и пошел завтракать. В  это  время
зашел к нему один из приятелей, и, любопытствуя, надорвал пакету  ухо.  Он
вытянул  бумагу,  извещавшую,   что   передовые   части   Ханалая   заняли
Белые-Ключи, так как войска Чареники перешли на их  сторону,  и  что  если
государь не поспешит сей же миг вернуться в столицу, то будет  отрезан  от
нее и захвачен в плен: дорога каждая минута.
     Это был чиновник чрезвычайно преданный государю и честолюбивый. Он ни
на миг не задумался об измене. Напротив, он понял,  какую  великую  услугу
окажет государю тот, кто привезет этот пакет: схватил пакет и поскакал  на
поиски государя. Во дворе стояли курьеры, которые догнали  бы  государя  в
четверть часа, но этот человек  не  хотел,  чтобы  честь  спасти  государя
досталась кому-либо еще, и пустился на поиски охотников сам.
     Государь хорошо поохотился. На обед расположились у  высокого  берега
старого канала. Варназд был рассеян. Вдруг заметил в кустах большую важную
сойку, выстрелил, - ему показалось, что сойка растаяла. "Это душа Киссура"
-  почему-то  подумал  он.  Ему  казалось  несомненным,  что  Киссура  уже
непременно убили, из алчности или преданности государю.
     Тут на поляну выскочил чиновник с донесением.
     - Ханалай близко, - закричал он, прыгая с коня.
     Варназд   изумился,   но   вдруг   старший   доезжачий   указал    на
противоположный берег: по полю скакала сотня  всадников.  Взлетели  из-под
копыт золотые чешуйки сжатой соломы,  хлопнуло  и  развернулось  на  ветру
боевое знамя, красное с синими ушами, - кто-то закричал, что  это  знамена
Ханалая.
     Охотники бросились к  близлежащему  городку  и  потребовали  впустить
государя. Со стены им довольно грубо отвечали, что государя давно уморили,
а вместо него государит подменыш-барсук. В свите изумились  этим  речам  и
спросили, где комендант? Им отвечали, что коменданты кушают бесы, а с ними
говорят люди Лахуты Медного Когтя и Ханалая.
     Чиновники поскакали прочь; в тот  же  миг  фанатики  сообразили  свою
глупейшую ошибку и выбежали вслед за государем.  Повстанцы  были,  однако,
пешие: конники легко ушли. Охотники подскакали  к  реке,  и  там  один  из
молодых чиновников сказал решительно, что государю необходимо добраться до
столицы и что есть только один способ дать ему уйти:
     - Я переоденусь в его платье и  останусь  со  свитой,  а  государь  в
простом кафтане пусть скачет через Западный Лес.
     Варназд  и  чиновник  обменялись  одеждой,  и  чиновник   со   свитой
расположился под вязом. Не прошло и получаса, как на них  наткнулась  стая
мятежников. Все они были босы и без рубах, в одних набрюшных юбках. Вместо
оружия у них были только цепи и особые двузубцы: один конец торчал вперед,
чтоб колоть, а другой назад, чтоб цеплять. Они были  невероятно  грязны  и
худы.
     В  свите  не  могли  сдержать  изумления,  потому   что   большинство
чиновников считало, что такие  голодранцы  существуют  только  в  злостных
измышлениях.  Голодранцы  тоже  вылупили  глаза  на  бархатные  кафтаны  и
заплетенные хвосты лошадей. Предводитель их подошел к молодому  чиновнику,
зацепил  крючком  его  белый  кафтан,  отороченный  песцом,  поглядел   на
маленькую изящную шапочку с вензелем, который  никто  имел  права  носить,
кроме государя, и сказал:
     - Это тебя называют Варназдом?
     - Да, - сказал чиновник и стал белее своей шапочки.
     Мятежники стали оттаскивать свиту  к  опушке,  а  молодого  чиновника
свели к реке. Подошла лодка, - чиновнику, изображавшему государя, велели в
нее сесть. Лодка была большая, и свита стала проситься в лодку, но  их  не
пустили.
     Лодка поплыла через реку.  На  другом  берегу  уже  стояло  множество
народа. Чиновник молча сидел на корме и смотрел в воду, по  которой  плыли
какие-то потроха, солома и тюки хвороста, вероятно, фашины  от  понтонного
моста, по которому перешел реку Ханалай. На самой стремнине он не выдержал
и спросил:
     - Что вы хотите делать со мной?
     - Души чиновников почернели от подлости, - ответил мятежник, - а зубы
народа, -  от  лотосовых  корней.  Когда  цепами  молотят  не  колосья,  а
человечьи тела, это ужасно. А в чем причина бед, как не в том, что иссякла
благая государева сила?
     - Государь безгрешен, - возразил чиновник.
     - Это ничего, -  возразил  оборванец,  -  ведь  известно,  что  грехи
убитого переходят на убийцу,  и  поэтому  убивать  безгрешных  лучше,  чем
убивать грешников.
     Чиновник понял, что его ждет, закричал, попятился  и  стал  падать  в
воду, - тут один из мятежников подцепил его  задним  крючком  двузубца,  а
другой мятежник всадил в него передний крючок трезубца. Чиновник  перестал
кричать и упал на на одно колено, а плащ его зацепился за  шип  на  весле.
Чиновник  испугался  за  священный  императорский  плащ  и  попытался  его
отцепить, но потерял равновесие и полетел на  дно  лодки.  Тут  его  стали
тыкать, как гуся вилкой, а на другой берегу мятежники набросились на людей
из государевой свиты. Со своими двузубцами они управлялись с  удивительным
проворством.
     По какой-то причине, несомненно, противоречащей здравому  смыслу,  ни
один из чиновников не попытался  спасти  свою  жизнь  криком  о  том,  что
государь жив, и что его еще нетрудно догнать.
     Государев парк был захвачен мятежниками, -  Варназд  и  спутник  его,
дворцовый чиновник Алия, пересекли Западную дорогу и поскакали по  лесу  в
направлении столицы.
     Варназд никогда не охотился за пределами парка, - прошло три часа,  и
государь понял, что они заблудились.
     Они скакали вечер, и ночь, и с рассветом съехали к какой-то  речушке.
Там было капустное поле, и на поле - несколько крестьян. Солнце только что
выплыло из-за горизонта,  большое  и  важное,  крепкие  зеленые  кочаны  с
курчавыми листьями сидели в земле и наливались силой.
     Варназд спросил у крестьян дорогу, и по ответу понял, что  он  и  его
спутник ехали скорее от столицы, чем к ней. Крестьяне  сказали  всадникам,
что им непросто будет попасть в Небесный Город, потому что  старая  дорога
осталась только в налогах, а так там болото. Болото было  оттого,  что  по
плану военный министр должен был строить в этом  месте  канал  с  каменным
ложем; однако из камней вместо ложа построили виллу.
     Варназд попросил у них еды и питья,  и  крестьяне  поделились  с  ним
горстью вяленых бобов. Кружек они не знали.  Варназд  спешился  и  напился
прямо из речки. Вода была желтая  от  остатков  жизни  большого  города  и
песчинок со  дна,  не  облицованного  камнем.  Варназд  кинул  крестьянину
золотой, и тот стал его спрашивать, что это такое.
     Варназд поехал дальше по тропке в засыхающем лесу. Через час конь его
оступился, упал, и видимо, сломал ногу. Чиновник помог Варназду  подняться
и подвел ему своего коня. Варназд поглядел вокруг и вдруг понял,  что  ему
уже незачем выбираться из этого проклятого  леса,  потому  что  мятежники,
вероятно, уже в столице.
     Варназд расстегнул ворот кафтана и протянул чиновнику свой  меч.  Тот
испуганно попятился. Варназд  строго  сказал  чиновнику,  что  тот  должен
помочь  ему  умереть,  потому  что  самому,  говорят,  это  делать  весьма
неудобно.  Чиновник  взял  меч,  а  Варназд  собрал  волосы  в  пучок   и,
придерживая их руками, лег ничком на траву.  От  травы  пахло  сыростью  и
утром.
     Алия в ужасе стоял над государем. Он думал о  том,  что  ослушавшийся
государя будет в следующем рождении лягушкой, а поднявший на государя руку
- саранчой. Какое бы решение он ни  выбрал  -  не  быть  ему  в  следующем
рождении чиновником!
     - Ну! - закричал Варназд.
     Алия улыбнулся и вонзил меч в себя.
     Варназд  вскочил  от  шума  на  ноги.  Чиновник   похлопал   глазами,
пробормотал: "Не смею, государь", и затих. Открытые глаза  его  улыбались:
он нашел способ ослушаться государя.
     Варназд вынул чистый меч из ножен за спиной мертвеца, сел на его коня
и тихонько поехал дальше.
     Он не торопился больше  никуда.  Странное  спокойствие  овладело  его
душой.  Он  ехал,  медленно  разглядывая  все:   розовые   стволы   сосен,
подпирающие небо, зеленые болотные травы и черные ягоды на беловатом  мху.
Под копытами коня тихо чавкала вода, из кустов вспархивали птицы, лес  был
полон тысячью голосов, утреннее солнце рассыпалось в каплях росы.
     "Как странно, подумал Варназд, - какое чудо жизнь! Почему же я раньше
этого не замечал!"
     Варназд ехал и ехал, улыбаясь каким-то своим  внутренним  мыслям.  Он
понимал, что ему остался лишь один выход. Он  не  сомневался,  что  сумеет
умереть достойно и не попасться живьем в руки мятежников. Ему никогда  еще
не было так хорошо и свободно, как в этом утреннем лесу.
     Через час он отыскал красивую  полянку,  спешился,  сел,  положил  на
колени меч и залюбовался на сосновые ветки. Теплое солнышко разморило его:
он заснул.
     Варназд проснулся от громкого хохота: он открыл глаза и  увидел,  что
вокруг него хохочет несколько всадников. Впереди  них  он  узнал  Шадамура
Росянку, который когда-то служил Киссуру, а теперь  служил  Ханалаю,  -  и
Шадамур Росянка его тоже узнал.
     Варназда немножко  пообчистили  и  повели  за  конями,  а  на  опушке
реквизировали какую-то телегу.
     Через час на  телегу  наткнулся  отряд  людей  в  одних  штанах  и  с
двузубцами. Эти люди раскудахтались, завидев государя,  и  стали  оттирать
понемногу конников от телеги.  Шадамур  крикнул  Варназду,  чтобы  тот  не
очень-то боялся. Государь наклонил голову, и слезы посыпались из его глаз,
как семена из раскрывшейся коробочки мака.
     Люди в одних штанах и с двузубцами  были  из  отряда  Лахута  Медного
Когтя.
     Лахут уже дважды мелькнул в нашем повествовании - сельским богатеем и
странствующим проповедником. После бунта Лахут сумел  бежать  из  столицы.
Мысль о грехе - убийстве племянника, - по-прежнему  терзала  его  душу.  В
соседней провинции он был пойман и повешен за ребра,  но  ночью  сам  снял
себя с крюка и утек. Как-то он ночевал в храме "красных циновок" и  вместо
вынесенных идолов застал там самого Господа: тот велел  ему  взять  меч  и
идти проповедовать. Лахут возразил,  что  не  может  брать  меча  грешными
руками.
     "Не беда" - живо возразил Единый, и позвал ангелов. Те мигом отрубили
Лахуту грешную руку, а  взамен  приставили  новую,  медную  и  похожую  на
двузубец: этим-то двузубцем Лахут теперь и проповедовал, и опять назывался
Медный Коготь.
     В отряд Лахута не принимали никого, жаждущего наживы, и каждого,  кто
обзаведется чем-нибудь, кроме набрюшной юбки и двузубца, гнали вон. Смерть
люди Лахута считали видимостью и полагали, что броня бедности укрывает  не
только душу от искушений, но и тело от ударов. Это  они  поймали  и  убили
подмененного чиновника.
     Онтологическая часть учения Лахута гласила, что когда его люди займут
столицу, синее небо бесчестия сменится красным небом радости, а вся  земля
превратится в одну шелковую красную циновку; рис на полях будет расти  без
шелухи и сочиться маслом, а  поверх  риса  будут  бегать  жареные  куры  и
поросята. Можно будет отрезать кусочек поросенка и съесть,  и  он  тут  же
отрастет снова.
     Политическая часть  учения  Лахута  гласила,  что  Киссур  и  Арфарра
подменили государя и превратили его в лисицу, и  имеют  способ  превратить
всех в лисиц. Из этого вытекала необходимость восстать  против  Киссура  и
Арфарры, хотя  логичней  было  б  против  таких  колдунов,  которые  умеют
превращать людей в лисиц, не восставать.
     Сказать по правде, никого так не боялся Ханалай, как этого  безумного
проповедника.
     Через три часа пошли знакомые места: ворота  в  государев  парк  были
распахнуты настежь. Варназд глядел  сквозь  слезы:  вот  мелькнула  резная
беседка над гротом, похожим  на  тот,  где  он  два  года  назад  встретил
Киссура, вот миновали дуб, под которым он так любил  сидеть  с  Наном.  "А
вдруг меня не убьют" - подумал Варназд, и сердце его забилось надеждой.
     В этот миг тележка повернула, -  перед  Варназдом  вспыхнула  золотая
черепица малого дворца,  и  площадь,  запруженная  мятежниками.  На  стене
дворца висел труп чиновника, который выдал себя  за  государя,  чтобы  тот
сумел бежать. Чиновника раздели и воткнули ему сзади  лисий  хвост,  чтобы
было видно, что это оборотень, а не настоящий государь. Но это было  видно
и так, потому что Варназд был белокур и чист лицом, а  подменный  чиновник
рябоват и рыж.
     Варназд понял, что надеялся напрасно.
     Государя ввели в малую залу Ста Полей, - такую же, как та, в  которой
он всего три дня назад подписал проклятия Киссуру.
     Тысячи бликов плясали в разноцветных  квадратах,  росписи  на  стенах
блистали, как окна в иные миры. Трон в середине зала был пуст: высоко  над
ним, на железных цепях висел лучезарный венец потомков  Иршахчана,  -  ах,
как государь боялся в детстве, что этот страшный венец сорвется с  цепи  и
раздавит его!
     Вокруг теснили самые мерзкие рожи, - у хрустального дерева,  поставив
одну ногу на ступеньку трона, стоял Ханалай с обнаженным мечом, а рядом  с
ним стоял маленький полуголый человек, с грудью, поросшей седым  пушком  и
медным когтем вместо руки.  "Это  мне  померещилось"  -  подумал  Варназд,
"потому что медные когти вместо руки бывают только у щекотунчиков".
     Варназд хотел сказать что-то полагающееся  в  подобных  случаях,  что
нибудь вроде "Убейте меня, но не обижайте мой народ", но сообразил, что  в
этом шуме его вряд ли кто услышит, а будущий историк на  досуге  придумает
получше.
     Варназда подвели к трону. Вдруг стало ужасно тихо.
     Меднокрюкий зацепил государя, как коршун цыпленка, и громко сказал:
     - Вода бывает то водой, то льдом, в зависимости от холода или жары, -
ойкумена бывает то счастливой, то несчастной, в зависимости  от  государя.
Если народ доволен - значит, государь добр. Если народ бунтует, -  значит,
на трон пробрался недостойный. Беру вас всех во  свидетели:  не  я  убиваю
этого человека, но сам Господь!
     Варназд зажмурил глаза и вытянул, как цыпленок, шею.
     - Негодяй, - вскричал чей-то голос, - как ты смеешь поднимать руку на
государя!
     И в тот же миг, к крайнему изумлению Варназда, полуголый  проповедник
упал, рассеченный на две половинки.
     И если вы хотите узнать, кто был неожиданный  спаситель  государя,  -
читайте следующую главу.



                                    18

     Итак, полуголый мятежник упал мертвым. Наместник Ханалай, - именно он
зарубил негодяя, - вытер меч, вложил его в ножны,  встал  на  одно  колено
перед государем и произнес:
     - Государь! Я, глупый и  неразумный  крестьянин,  возвышенный  тобой,
услышал о бесчинствах, творимых твоим именем,  и  поспешил,  как  мог,  на
помощь. Виновен ли я в чем-то перед тобой? Хочешь ли  головы  моей  -  вот
она!
     Причина нынешних бедствий, - продолжал Ханалай, - в кознях колдунов и
бунтовщиков, в несогласии частей государства. Обязуюсь усмирить все!
     Не  одной  чистосердечной  преданностью   руководствовался   Ханалай,
зарубив Лахута  на  глазах  государя  и  войска.  Все  отряды  Лахута,  до
последнего человека, были истреблены в этот день.  Ханалай,  видя  себя  у
ворот столицы, поспешил расправиться с жутким союзником, смущавшим многих,
кто мог бы стать на его сторону. В войсках Ханалая, в которых имя государя
было более почитаемо, нежели того Ханалаю хотелось,  полагали,  что  Лахут
получил по заслугам. Кроме того, все знали, что Лахут и  истинный  пророк,
яшмовый араван, жили друг с другом, как кошка с собакой.
     Варназда отвели в его собственную спальню. В ней было все, как неделю
назад:  сверкало  солнце  у  потолка  и  луна  у  полога,  и  горели  пять
светильников по  числу  пяти  добродетелей,  подле  кровати  под  атласным
пологом дымились золотые курильницы на крепких  ножках,  -  только  кто-то
насрал  у  столика  для  лютни.  Пригнали  откуда-то  тычками   дворцового
чиновника, скорее мертвого, чем  живого.  Тот  убрал  мерзость  и,  плача,
удалился. Государь сел на  постель  и  уткнулся  лицом  в  подушку.  Вдруг
зашевелилось изголовье,  и  из-под  него  выполз  маленький  белый  щенок,
любимец государя, стал тыкаться в нос и слизывать шершавым язычком слезы.
     Вечером государя переодели и повели в голубую трапезную: там  пировал
Ханалай, его командиры и советники. Было  заметно,  что  среди  советников
много образованных людей: больше половины пользовалось вилками.
     Государя со всевозможными почестями усадили под балдахин. Справа  сел
Ханалай. Государя с любопытством косился на изящного, худого и  белокурого
человека, сидевшего слева. Это был Ханалаев  пророк,  лже-Арфарра.  В  нем
было действительно что-то не от мира сего, и  он  ел  мало  и  чрезвычайно
опрятно.
     - Государь, - сказал Ханалай,  -  кланяясь  и  указывая  на  изящного
человека, - вот истинный Арфарра,  мудрец  и  твой  советник.  Клянусь,  я
поймаю и распну  того  самозванца,  который  сейчас  помирает  в  столице!
Подпишите указ о его измене, как  вы  подписали  указ  об  измене  Киссура
Белого Кречета!
     Кто-то поднес государю готовые свитки: указ об измене Арфарры и  указ
о назначении Ханалая первым министром.
     - Вы не знаете этикета, - сказал государь  Варназд,  -  указы  нельзя
подписывать на пиру. Чтобы указ был действителен, он должен быть  подписан
в зале Ста Полей.
     Ханалай расхохотался и хлопнул себя по лбу.
     - Ах я невежа, - вскричал он. - Что возьмешь  с  простолюдина,  кроме
преданности! Действительно, разве можно подписывать гос