- Чего мне тут сидеть? Отдайте корзинку Лоне, если он вернется, а?  А
я пойду.
     Шаваш, однако, никуда не пошел из тюремного двора, как сделал  бы  на
его месте всякий разумный человек, торопясь покинуть это место  подозрения
и скорби. Едва каменный угол коридора укрыл его от взора стражника,  Шаваш
остановился, поплевал на руки и, - просочился через не забранную  решеткой
отдушину около пола, которую он еще раньше приметил. Не то  что  взрослому
человеку, но и крупной  собаке  было  б  невозможно  пролезть  сквозь  эту
отдушину. Но Шаваш, как мы уже упоминали, был не человек, а так - огрызок.
     В  казенном  саду  Шаваш  остановился,  обдумывая   дальнейший   план
действий. Шаваш не знал, сколько времени полагается угощать императорского
наставника чаем, но подумал, что это дело займет  у  судьи  все  время  до
третьей дневной стражи.
     За  стеной,  покрытой  синей   глазурованной   черепицей   и   увитой
виноградом, начинались длинные кровли и  башенки  парадной  части  управы.
Виноградные плети оборвались бы под тяжестью взрослого человека, но Шаваша
должны были выдержать.
     Шаваш взобрался на стену, прокрался по синему ее коньку и  перескочил
на толстую черепичную крышу управы. Миг - и вот он уже пробежал по  кровле
крытой дороги, еще миг, - и вот он уже над крышей главного зала. Шаваш лег
на кровлю и тихо-тихо вытащил несколько черепиц. За черепицами  начиналась
вата, - Шаваш вытащил и ее. Шаваш просунул голову вниз и  увидел  толстые,
как ананас, балки. Снизу к ним были прибиты тоненькие доски потолка. Между
плоской  черепичной  кровлей,  подбитой  ватой,  и   потолком   оставалось
пространство в локоть высотой. Шавашу этого  было  вполне  достаточно.  Он
влез внутрь, задвинул, как  мог,  за  собой  черепицу  и  ужом  пополз  по
серединной балке. Скоро он дополз до перекрестка  балок,  как  раз  поверх
стены Черепаховой Залы, отыскал место,  где  из  потолка  выпал  сучок,  и
вытаращил внутрь любопытный глазок. Шаваш хорошо знал  устройство  здешних
покоев, потому что трижды его таскали сюда как свидетеля, а  однажды  даже
что-то пытались приписать.
     Суд только начинался.
     Господин судья, в желтом платье  с  квадратным  воротником,  расшитом
ветвями и пятилистниками, восседал  на  возвышении.  Поверх  головы  судьи
травяным  письмом  было  написано  красивое  изречение:   "Если   суды   в
государстве устроены  ненадлежащим  образом,  государство  перестает  быть
государством". Двое писцов сидели на циновках, а молодой  помощник  судьи,
которого Шаваш видел на  ступенях  управы,  почтительно  стоял  справа  от
кресла. Слева от кресла стояла статуя государя  с  головой  мангусты.  Эта
статуя обладали удивительным свойством: в присутствии  статуи  даже  самые
закоренелые преступники  говорили  только  правду.  Самому  Шавашу  трижды
приходилось при ней лгать, но это только потому, что у него  был  с  собой
талисман "идака", специально чтобы лгать на суде.
     Самого императора Шаваш видел только один раз, в  прошлом  году,  как
раз на Новый Год. Тогда на красных улицах построили  большой  мост,  чтобы
все могли видеть Государя, а Шаваш, боясь, что его задавят, залез  с  ночи
на  длинный  тополь.  Император  шествовал,  окруженный  львами,   козами,
собаками, лисами,  оленями  с  золочеными  рожками,  и  такими  животными,
которых Шаваш никогда и не видел, и которые водятся только по краям  земли
и в императорском саду. Львы трясли головой, рвались с золоченых поводков,
- слуги из императорского зверинца мотались за ними, как дым из печки. Сам
император был в рисовой маске, и в его белой одежде  не  было  ни  единого
шва, подобно тому как в законах империи не было ни одного зазора: впрочем,
насчет швов Шаваш издалека не мог ничего сказать путного. Государь и  люди
из его свиты бросали в народ деньги и билетики государственной лотереи.
     Пять лет назад такой вот праздничный мост обвалился:  пострадало  сто
сорок человек императорской свиты,  одна  золоторогая  коза  и  народ  под
мостом, но в этот раз никаких происшествий не было.
     На следующий день Шаваш срезал на рынке кошелек и вдруг  почувствовал
угрызения совести. "Даже бессмысленный зверь, овца и павлин, - подумал он,
- слушаются императора, а  я  вот  нарушаю  закон!"  Но  кошелек  все-таки
срезал.
     Тем временем в зал вошел  господин  Андарз.  Господину  Андарзу  было
немного за сорок. Это был человек очень красивый,  худощавый,  с  приятным
лицом цвета топленого молока, и с проницательными серыми  глазами,  формой
напоминающими  персиковую  косточку.  Руки  его  были  несколько  тонки  в
запястьях, и кончики длинных и узких пальцев были выкрашены хной. Шелковое
платье Андарза было расшито  павлинами  и  единорогами,  и  из-под  платья
виднелись кончики сапог, украшенных серебряными ирисами. На голове у  него
была круглая шапочка, увенчанная выступом наподобие соколиного клюва.
     Помощник десятого судьи поспешно подставил ему бронзовую табуреточку.
     - Как можно сидеть в присутствии судьи, - отрывисто проговорил Андарз
и отошел к левой стене. Нечаянно он стал  как  раз  под  тем  местом,  где
расположился Шаваш.  Лицо  его,  отраженное  в  зеркале,  было  совершенно
невозмутимым, но сверху Шаваш вдруг увидел на его затылке бисеринки  пота.
"Удивительные люди чиновники" - подумал Шаваш, - даже потеют затылком.
     - Значит, - осведомился судья, сделав знак писцам, - убитый  был  вам
знаком?
     - Увы, да! - промолвил государев наставник. - Я учился с ним вместе в
дворцовом лицее! Его звали господин  Ахсай.  Он  был  назначен  тысячником
морских перевозок в Лакку и проявил на этом посту  известные  способности.
Впоследствии  он  незаслуженно  подвергся  взысканиям:  наша  семья  нашла
возможным поручиться за него. Ахсай получил  должность  в  провинции  Дая,
однако проживал в основном в столице.
     Тут  Шаваш  заметил,  что  молодой  помощник  судьи  быстро  и  нагло
усмехнулся. Дело в том, что провинция Дая была давно завоевана  варварами,
и должности в ней за деньги приобретали люди, подозреваемые  в  богатстве.
Таких людей называли пустыми чиновниками. Эти пустые чиновники понастроили
себе по империи домов с изукрашенными окнами, завели павлинов  в  садах  и
рабов в мастерских, - потому  что  по  закону  государя  Иршахчана  только
чиновникам полагались дома с выгнутыми бровями и павлины в садах,  и  они,
конечно, не очень твердо знали имена своих провинций, а зато хорошо  знали
дебет и кредит. Нажитые  им  земли  и  лавки  они  обычно  дарили  высоким
сановникам  в  обмен  на  покровительство  и  право  управления  подарком.
Разумеется, все эти люди ужасно рисковали, что их покровителя арестуют,  а
подаренную землю заберут  в  казну.  При  аресте  Руша  около  двух  тысяч
уважаемых людей пострадало таким образом, - в провинции  многие  с  трудом
откупились, а в столице Нарай защемил им горло.
     - Я, - продолжал между тем Андарз, - не поддерживал с ним связи,  но,
будучи благодарен мне, этот человек несколько  раз  в  месяц  наносил  мне
визиты, и, хотя лично я не имел в нем никакой нужды,  он  выполнял  разные
мелкие поручения моей жены. Я неоднократно предупреждал женщину, чтоб  они
не имели с ним дела, - но разве ее переспоришь?
     Императорский наставник смущенно засмеялся, и судья хихикнул. Страсть
господина Андарза к женщине по имени Лина была притчей во языцех. Господин
Андарз встретил ее год назад  в  домишке  какого-то  лесника,  застигнутый
грозой. Затащил девицу на ночь в постель,  а  на  следующий  день  увез  с
собой. Женщина эта была настырная, и по ее  настоянию  Андарз  отослал  из
столицы других четырех жен. Господин Андарз продолжал:
     - Словом, вчера моя жена дала этому Ахсаю письмо для своих родителей,
которые живут в императорских охотничьих угодьях, да немного денег,  чтобы
он его отнес.  Ей  не  терпелось  получить  ответ  вчера  вечером,  и  она
раскапризничалась как раз...
     Уголки холеного, чуть сладострастного  рта  опустились  вниз,  и  все
присутствующие живо представили себе в какой именно миг,  по  обыкновению,
раскапризиничалась глупая женщина.
     - Я попытался  ей  объяснить,  что  родители  ее  живут  далеко,  что
господина Ахсая, верно, угощали чаем, и что из-за всего этого  он  не  мог
поспеть в Город до того, как на  ночь  закрыли  ворота.  Но  когда  ворота
открыли, а господина Ахсая все не было и  не  было,  госпожа  раскричалась
так, что я  был  принужден  послать  прислугу,  поискать,  не  напился  ли
господин Ахсай где-нибудь по пути в кабачке.  С  ним  такое  случалось.  И
вот...
     - Дело яснее ясного, - сказал судья. - Видимо, вчера  господин  Ахсай
вернулся в столицу до того, как были закрыты внешние городские ворота,  но
прибыл к воротам Верхнего Города после того, как  они  уже  были  заперты.
Скорее всего, не имея возможности в ту же ночь попасть в Верхний Город,  и
имея  предлог  не  возвращаться  домой,  он  решил  отыскать  какой-нибудь
постоялый двор, и поплатился за свои пороки.
     Кивнул сам себе и осведомился:
     - А из-за чего подвергся взысканиям господин Ахсай?
     - Его обвинили в сообщничестве с торговцами Осуи.
     Судья сокрушенно воздел глазки к небу и пробормотал:
     - Ужасно. Ужасно, сколько беспочвенных обвинений возводилось на людей
во времена Руша!
     После этого в зал ввели Лоню-Фазаненка  с  приятелем.  Судья  выпучил
глаза и закричал:
     - Рассказывай, негодяй, как ты убил человека!
     Фазаненок повалился на колени:
     - Ваша честь, мы его не убивали! Вчера вечером я с  приятелем  шел  у
канала, вдруг вижу, - плывет  тело.  Мы  его  вытащили  на  берег,  начали
приводить в чувство, а он уже мертвый. "Это  самоубийца",  -  говорит  мой
приятель. Я нащупал кошелек и подумал: "Этому человеку его кошелек уже  не
нужен, а мне, наоборот, очень кстати, - разве не справедливо будет, если я
возьму его себе?"
     Судья сделал знак, и казенный лекарь сказал:
     - В легких у трупа нет воды, на шее имеется полоса от веревки, а  под
правым ухом и на затылке - две  круглые  вмятины.  Человека  этого  сперва
придушили, а потом бросили в канал. Самоубийства тут быть не может.
     Судья всплеснул руками и закричал на Лоню-Фазаненка:
     - Признавайся, дрянь! Ты задушил человека, а потом бросил его в воду!
Мыслимо ли такое дело, чтобы тот, кто  убил  покойника,  оставил  при  нем
кошелек и золотые бубенчики!
     Фазаненок, однако, уперся на своем:
     - Не убивали мы, ваша честь! - твердил он.
     Но куда  там!  Судья  распорядился:  из  подвала  притащили  бочку  с
плетьми, томившимися в рассоле. С преступников сорвали одежду и стали бить
их от шеи и до копчика: скоро кончики плетей были все в крови.
     Лоня не выдержал и показал следующее:
     - Шел-де ночью по мостовой, и, будучи пьян, споткнулся  о  чиновника.
Он меня обругал грязной рожей, а я  его  задушил.  Потом  оборвал  с  него
кошелек и  бубенчик,  а  тело  бросил  в  воду,  надеясь,  что  сойдет  за
самоубийство.
     После этого принесли мешочек с похищенным и составили опись:  Кошелек
в форме кожаной позолоченной рыбки с десятью  ишевиками  и  восемьюдесятью
тремя розовыми. Кинжальчик с  костяной  ручкой,  с  изображением  пляшущих
змей. Три похоронных бубенчика, позолоченных. Перстень-винт из  серебра  с
камнем турмалином, кольцо золотое в виде изогнувшегося  акробата,  акробат
держит в зубах берилл. И все.
     - Постойте, - сказал судья, - а как же письмо от родителей  почтенной
госпожи. К тому же, наверное, при письме были подарки!
     - Не брали мы никакого письма, - жалостно завопил Лоня.
     - Обыскать убитого, - распорядился судья.
     Молодой помощник побежал  исполнять  приказание,  а  господин  Андарз
сказал:
     - Вероятно, он оставил письмо на постоялом дворе. Ручаюсь, что убийцы
нашли все, что можно было найти. Стоит ли беспокоить мертвого?
     - Я тоже так думаю, - сказал судья,  -  но  по  новым  порядкам  надо
учинить формальную опись!
     Молодой помощник, явившись обратно, доложил результаты осмотра трупа:
     - На теле повреждений нет, кроме следа от веревки и  двух  вмятин,  в
кафтане спороты кружева, и никакого письма.
     - Признавайся, негодяй, - закричал судья, куда дел письмо!
     Лоня заметался.
     - Не брал я письма, - заплакал он.
     Судья погрузился в глубокую задумчивость.
     - Здесь дело нечисто, - объявил он, - почему этот  человек,  взяв  на
себя  убийство,  отпирается  от  ненужных  ему  бумаг?   Принести   платье
покойника!
     Приказание было исполнено. Судья поднялся с места и начал сам  щупать
кафтан. Но увы! Карманы были пусты. Судья недоумевал.
     Один из ярыжек поклонился и доложил:
     - Господин судья! Сдается мне, что сапоги этого чиновника сделаны  не
в столице, а в Осуе. Я слыхал, что сапожники  Осуи  иногда  делают  особые
хранилища в сапогах!
     - Разрезать сапоги, - распорядился чиновник.
     Сапог разрезали, и вытащили из  левого  сапога  пакет  из  навощенной
кожи.
     - Разверните пакет! - приказал судья.
     - Господин судья, - сказал  Андарз,  -  ведь  в  этом  пакете  письма
женщин! Прилично  ли  делать  его  предметом  судебной  проверки?  Госпожа
расплачется, узнав о таком бесчестье!
     Судья, казалось, заколебался.
     - Почтеннейший, - наконец сказал он, -  правосудие  не  должно  знать
исключений.
     Красивое лицо Андарза исказилось:
     - Как! Вы отказываете мне в такой просьбе?
     Судья воздел руки и вскричал:
     - Увы, не я, а закон!
     И тогда произошло нечто, никем не ожидавшееся.
     Андарз сунул руку под платье, и вдруг вытащил оттуда длинный и узкий,
как лист осоки, меч. Андарз сделал шаг вперед,  и  острие  меча  оказалось
перед глазами судьи. Присутствующие ахнули. Частное владение оружием  было
совершенно запрещено.  И  хотя  это  запрещение  не  относилось  к  такому
сановнику, как Андарз, все же при этом молчаливо подразумевалось, что если
он и проучит мечом какого-нибудь нерадивого секретаря, все же он не станет
шастать с этаким пестом по столичным управам!
     - Или ты отдашь мне этот  пакет,  -  сказал  императорский  наставник
Андарз, - или я насажу тебя на эту штуку.
     Тут судья вспомнил, как господин  Андарз,  взяв  речной  город  Одду,
развесил триста варваров на одном берегу, а триста - на другом, и от этого
воспоминания о национальном  триумфе  ему  почему-то  стало  нехорошо.  Он
взвизгнул и отпрыгнул от пакета подальше. К несчастью,  рукавом  он  задел
рогатый светильник, и  светильник  опрокинулся  на  пакет.  Судья,  спасая
пакет, схватил его за один угол. Андарз  в  это  время  схватил  пакет  за
другой угол, послышался треск, и пакет разодрался пополам.
     - Ах, - сказал судья.
     Из пакета выпала белая дощечка, положенная туда Шавашем.
     Императорский наставник спокойно поплевал на лезвие меча, да и  сунул
оный в ножны. А судья, чтобы скрыть смущение, всплеснул руками и заорал на
Лоню:
     - Все ясно, - вскричал он, - этот негодяй нашел тайник в  сапоге  еще
раньше! Признавайся, куда ты дел письмо!
     - Не брал я никакого письма, - заявил Лоня.
     - Что ты врешь, - изумился судья, - палок ему!
     Лоня стал бить так, что у него с бедер поползло мясо, но на этот  раз
Лоня твердо стоял на своем. И то: и так с него спросят за  письмо,  и  так
спросят. А господин Андарз стоял у стены, сложив на груди красивые руки.
     Тут вмешался молодой помощник судьи:
     - Видимо, преступник говорит правду. Вину свою он признал, схвачен  с
поличным, деньги и ценности все нашли при нем, и всю ночь он был на  виду.
Куда б он успел что-то спрятать?
     - Похоже, что так, - согласился судья.
     Лоню попрыскали водичкой и унесли.  Господин  Андарз,  распрощавшись,
направился к своему паланкину. Распорядился: "Доставьте тело  в  мой  дом.
Погребальные расходы беру на себя".
     Судья завершил судебные церемонии, налил в жертвенник Бужвы молока  и
вина, и отправился в ближние покои. Зала опустела. Шаваш вылез  на  крышу,
спрыгнул в казенный двор и схоронился там в пустой бочке, а когда во  двор
опять пустили народ, смешался с толпой просителей, выскользнул за  ворота,
и был таков.
     Через час  Шаваш  вошел  в  кабачок  "Шадакун".  Стены  кабачка  были
покрашены синей краской, и на синем фоне был нарисован рыбий бог  Шадакун.
Перед богом, в память о  его  варварском  происхождении,  дымился  фитиль,
вставленный в козий помет, смешанный с травой и нефтью. В руке бог  держал
корзинку с рыбой, и вместо лица у бога было большое  медное  зеркало.  Под
богом, на циновке, сидел Иман Глупые  Глаза.  Иман  пил  рисовую  водку  и
глядел на свое отражение в боге.
     Иман  Глупые  Глаза  был  когда-то  писцом  в  министерстве,  но  его
начальник был  к  нему  недоброжелателен.  Как-то  Иман  сделал  описку  в
подорожной. "Глупые твои глаза", - сказал начальник, и Имана  уволили.  Он
стал  давать  всякие  полузаконные  советы  делателям   денег   и   прочим
разбойникам,  а  в  последние  месяцы,  когда  господин  Нарай  стал  этих
разбойников изживать, совсем опустился и не просыхал.
     Иман допил бутылочку и попросил еще.
     - А кто платить будет?
     - Слушай, - сказал Иман, - я тебе заплачу в следующем рождении, а?
     - Пошел вон, - сказал хозяин харчевни. Иман обиделся:
     - Слушай, - сказал он, - или  ты  не  веришь  в  следующее  рождение?
Думаешь, господину Нараю такое понравится? Только бунтовщики и еретики  не
верят в следующее рождение!
     - Пошел вон, - повторил трактирщик.
     Тут Иман стал ругаться, но трактирщик не обращал  на  него  внимания,
зная, что Иман его не убьет. Шаваш вытащил розовую и отдал ее трактирщику.
Потом подумал и вытащил вторую.
     - Ого, - сказал трактирщик, - ты сегодня с добычей.
     Шаваш подошел и сел на циновку рядом с Иманом. Трактирщик  принес  им
чашки и плетеный кувшинчик с вином. Иман вставил соломинку в чашку и  стал
сосать вино. Шаваш тоже вставил соломинку в чашку, но вина сосать не стал.
     Шаваш вытянул из рукава третью розовую и стал на нее смотреть.
     - Слушай, Иман, - вдруг спросил Шаваш бывшего чиновника, - а  правда,
что государь однажды подарил  господину  Андарзу  бумагу  в  десять  тысяч
розовых, и просил употребить ее наилучшим способом, - а Андарз вынул  перо
и написал на этих деньгах свои стихи?
     - Правда, - сказал чиновник, - только он написал  не  свои  стихи,  а
стихи Адинны.
     - А чем стихи Адинны лучше стихов Андарза? - полюбопытствовал  Шаваш,
который разбирался в стихах гораздо хуже, чем в чужих кошельках.
     - По-моему, стихи Адинны  хуже  стихов  Андарза,  -  сказал  Иман.  -
По-моему, Андарз лучший поэт, чем кто бы то  ни  было  после  трех  поэтов
пятой династии.
     - Не скажи, -  вмешался  хозяин,  -  пока  человек  не  умер,  нельзя
сказать, хороший он поэт или плохой. Потому что еще не было случая,  чтобы
хороший поэт не умер плохой смертью.
     - Вряд ли господин Андарз умрет плохой  смертью,  -  возразил  бывший
чиновник, - государь его нежно любит, и если бы не он,  ты  бы  сейчас  не
угощал меня вином из Аракки, потому что ее бы захватили варвары.
     - Ну,  -  покачал  головой  хозяин,  -  если  господин  Андарз  умрет
спокойной смертью, то после смерти окажется, что он был плохой поэт.
     Трактирщик высказался и ушел протирать чашки, а Иман  остался  нюхать
лепешку и смотреть на свое отражение в боге.
     - Слушай, Иман, - сказал Шаваш, - а откуда взялись деньги?
     - Деньги, - сказал Иман, - ввел государь Иршахчан, чтобы учесть  все,
что производит страна, и чтобы выдавать чиновникам жалование не натурой, а
кожаными листами, которые можно обменять на продукты в казенных лавках.
     - Это ты имеешь в виду настоящие деньги, - сказал Шаваш, -  а  откуда
взялись золотые деньги?
     - После государя Иршахчана, - промолвил бывший  чиновник,  -  империя
распалась на части, и настали такие времена, что по одну сторону ре