тех словно сияние белое и чудилась всем, кто был на поле том, сила
небесная за ними. Так проехали они между воинами, разделив их вновь на два
лагеря многочисленных. Сарацины остались стоять по левую руку от них, а
витязи русские, - по правую.
  Повернули тогда всадники на сторону левую, увидав шатер Кабашона на холме
за войском мавританским. И когда вознесли их кони на холм тот высокий,
вышел сам владыка мавров заморских к ним на встречу. Было измождено его
лицо страданием внутренним, бурнус черный, золотом расшитый, стелился за
ним потраве. Лишь взглянул один раз Кабашон грозный на всадников, и
просветлело его лицо дикое, исчезли с него оковы злобы и ненависти,
посветлели глаза темные. Бросился он к всадникам и подхватил на руки
женщину с коня спускавшуюся. То была его любимая, с которой разлучился он
давно. Подарили они друг другу поцелуй долгий, обнявшись крепко. И плакали
сильно, глядя в глаза друг другу. Раздался в то мгновение грохот в небесах
черных, что простирались от шатра Кабашона вглубь владений им захваченных.
Потерял последнюю силу над ним Черный Бог, и раскололись тогда небеса,
треснули на куски огромные, вспыхнув огнем ярким. Заволокло все вверху
дымом черным. Но скоро налетел вихрь и раздул эту хмарь. Очистилось небо
над всадниками и над всеми землями Солнцеградскими.
  Сошел тогда с коня Арсен. Помог Ксении спуститься. Приблизился сарацин к
отцу своему с матерью и обнял их крепко за плечи. Так стояли они время
долгое втроем, не слова не вымолвив. А Ксения взирала на них со стороны и
тихо плакала. Подошел затем Арсен к ней, слезы утер и сказал, обращаясь к
родителям:
  - Вот любимая моя, Ксения. Я повстречал ее в этих краях, далеких от моей
земли жаркой. Позвольте мне остаться с ней, потому что я люблю ее больше
жизни своей.
  Оглядел Кабашон еще раз глазами жадными лицо любимой своей и, обернувшись
к Арсену, ответил:
  - Знай же сын, что мать твоя родом из тех же мест происходит. А зовут ее
среди русичей Анастасией. Потому, - ты волен поступать, как захочешь. Я
тебе не судья более.
  Поднялись Арсен с Ксенией тогда вновь на коней из Небесного Города и,
оставив родителей Арсена у шатра, отправились искать князя Вячеслава.
Пропустили их русичи без слов к воротам Солнцеградским, расступившись
рядами кольчужными. А когда достигли они ворот, вдруг растворились сами
собой ворота дубовые и вышел к ним на встречу Великий князь Вячеслав с
женою Настасьей Фаддеевной. Был он еще слаб на вид, но на ногах стоял
твердо. Почуял князь дщери любимой возвращение из стран далеких и
исцелился разом. Велел одеваться и пошел встречать ее к воротам
городским, ибо весточки о всадниках чудесных до него уж долетели.
  Спешились путники. Бросилась Ксения на шею своему батюшке с матушкой,
обнимались они, целовались, слезами заливались от радости великой. Лишь
потом узрел перед собой князь Вячеслав сарацина из земель жарких, что
видом своим был схож с остальными, многих русичей умертвивших за дни битвы
ратной. Поняла его взгляд дочка и на колени бросилась перед ним.
  - Не гневись батюшка, - сказал Ксения, - Это Арсен, храбрый воин. И
полюбила я его крепко, больше жизни своей. Это он прекратил битву великую
между народами нашими. Это он дошел до Богов и говорил с ними, чтобы
спасти всех нас. И я помогла ему. Не желает зла Арсен русичам, хоть и
видом сарацин. Простите меня батюшка с матушкой, но связана я с ним на
веки любовью своей крепкой. И останусь с ним, чтобы ни было. Благословите
нас, если можете!
  Умолкла Ксения. Защемило сердце Вячеслава от услышанного. Не такой он
видел судьбу дщери своей единственной и любимой больше всего на свете
белом. Думал выдать князь ее за мужа достойного из русичей, а дочь его
несмышленая сердцем сарацина выбрала. Не мог Вячеслав того пережить и
уразуметь долго. Потемнело в глазах от натуги сердечной. Но вспомнились
ему тут слова Ставра волшебника, что всегда прав был: "Если Бог дозволит
воротится ей в дом родной, ты не суди ее строго. Она судьбу свою выбрала,
но и за тобой выбор грядет. Труден будет выбор тот, но прими ее сердцем,
князь". Совладал с собой Вячеслав, поглядел на Настасью Фаддеевну, и
молвил:
  - Что ж, дочка, если нашла ты судьбу свою, то живи, как сердце тебе
подсказывает. Непросто нам будет, но мы с матушкой вам всегда рады
останемся.
  Вскочила Ксения с колен после слов этих, поцеловала отца с матерью, и
снова на коня из Небесного Города поднялась. Тронули всадники скакунов
своих чудесных и выехали в поле чистое, а за ним лес бескрайний рос, а
потом начинались страны далекие. Посмотрели Арсен и Ксения в глаза
влюбленные друг друга, обернулись и бросили взгляд прощальный на
Солнцеград. Их путь только начинался от сюда.
  А с холма, над городом возвышавшегося, смотрели им во след Кабашон и
Анастасия, встретившись после разлуки долгой. Едва отправились дети своею
дорогой, велел Кабашон войску мавританскому собирать шатры походные и
домой идти путями скорыми. Заждались воинов сарацинских за морями жены и
дети. Отступило войско мавританское от стен Солнцеграда, словно море
черное от берега, и ушло в скорости путями лесными. На брегах моря
далекого поджидали лодьи чернотелые тех, кто живым смог возвернуться из
пределов русских. Да не много таких осталось, и трети не насчиталось в
войске сарацинском.
  Увидал Вячеслав скоро, что отступили мавры некрещеные из пределов его
земель, и, прежде всего, от стен солнцеградских отдалились. Окончилась
битва кровавая. И велел тогда Вячеслав похоронить всех воинов погибших.
Многих Русь оплакала святая, но затем настал черед великий праздник
сотворить на все окрестные земли. Ибо жизнь покуда не скончалась, слезы
сохнут, время же течет.
  Долго очень люди пировали, пили мед, царевну вспоминая. А затем настала
пора вернуться к жизни мирной. Богатырь первый Горыня, только пир
скончался, оседлал коня и в путь-дорогу отправился. Попрощавшись со всеми
друзьями давними и в гости к себе зазвав, устремил он скакуна быстрого в
горы далекие и островерхие, но лишь о том думал, что бы добраться поскорее
до болот русалочьих. Ведь только один Горыня ведал, что живет в тех
далеких русалочьих болотах Лазуруша, - дочь царя Водяного. Чьи глаза как
бирюза сверкают, рыжий волос тело укрывает, а стройнее стана нет на всем
белом свете. Ждет его, наверное, печалится девица.
  Другие богатыри сильнейшие, Усыня с Дубыней, после пира собрали свою
дружину ратную, поредевшую, правда, изрядно. Попрощались с Вячеславом да
Настасьей Фаддеевной, и назад, в сторону лесов черниговских, отправились.
Сардера, что позеленел опять от страха, во время битвы с маврами, в
Солнцеграде оставили. Он всю зобу порастерял и хорошим засовом служить мог
времена долгие, потому что не дряхлел и не гнил вовсе. Теперь, когда
отвадили ворогов от родной сторонушки, осталось богатырям-предводителям
Усыне с Дубыней отыскать в лесу колдовском Алексия, впервые в поход
отправившегося. А то сучками да поганками пообрастет молодец, чего
доброго, и в лешака превратится.
  Ехали они так уже много дней и вели разговоры неспешные. А кругом шумели
дубравы вековые, зеленели травы пахучие, пели птицы певчие, шумели реки
полноводные. Жила Русь, как и встарь, наполнялась силами новыми.



  Июль 1998 - август 1999.
  Санкт-Петербург




    Олег Авраменко, Тимур Литовченко.



     © Copyright Олег Авраменко, Тимур Литовченко, 1998
     WWW: http://abramenko.nm.ru/
     Email: abram@hs.ukrtel.net
     Date: 20 Sep 2001


Олег Авраменко, Тимур Литовченко, 1998.
Только для частного некоммерческого использования. Любое копирование
и распространение этого текста, включая размещение на других сетевых
ресурсах, допустимо только с ведома и согласия авторов. По всем вопросам





                   (вторая книга цикла о Карсидаре)






Пролог. ПОСЛЕДНЕЕ МОРЕ



   Ловко лавируя  против ветра,  плавно переваливаясь с борта на борт,
небольшой бриг уходил все дальше в открытое море.
   Последнее западное море, подумать только...
   Читрадрива  стоял   около  самого  бушприта,  крепко  вцепившись  в
фальшборт, и  смотрел в  недосягаемую даль, туда, где сплошь затянутый
серыми тучами  небосвод смыкался с морской поверхностью, горбатившейся
водяными  валами.  Промозглый  северо-западный  ветер  швырял  соленые
брызги  ему   в  лицо.  При  такой  мерзкой  погоде  южному  человеку,
привыкшему к  мягкому  климату  родины,  недолго  и  простудиться.  Но
Читрадрива не отворачивался, а если оглядывался иногда, то лишь затем,
чтобы проверить,  на месте  ли принайтованная к палубе около фок-мачты
железная клетка.  Разумеется, с  помощью  голубого  камня  в  перстне,
подаренном ему  на память  Карсидаром, он  мог постоянно  держать  под
контролем эмоции  заключенного в  клетке хана  и мгновенно почуять его
испуг, если  бы крепление  хоть немного  ослабло. Однако пленник давно
утратил всякий  интерес к жизни, уже ничто не привлекало его внимания,
и вряд  ли такая "мелочь", как опасность внезапно расстаться с жизнью,
способна была  вывести его  из состояния полнейшей апатии. Кроме того,
Бату прекрасно  понимал, что  его вывезли в открытое море отнюдь не на
увеселительную прогулку! Но даже осознание близости собственной смерти
нисколько не взволновало его...
   Читрадрива поморщился. Да уж, хорошенький результат дала поездка по
разным странам  с плененным ханом Бату в клетке! Сколько же земель они
посетили?  Угорщина,  Польша,  Богемия,  Германия,  Франция,  Наварра,
Арагон, Кастилия. И наконец, Португалия - самая западная страна, после
которой уже  не было ничего, кроме безбрежного моря, раскинувшегося до
края земли.  И везде  некогда великого и грозного хана ждало одно и то
же -  оскорбления, насмешки  на  непонятных  языках,  понятный  и  без
толмача хохот  в лицо,  довольное улюлюканье,  свист, летящие  в  него
нечистоты... Перед  покрытой налетом  ржавчины клеткой, выставлявшейся
на площадях  многочисленных городов,  люди превращались в разнузданных
животных, которые  потешались  над  беспомощным  хищником,  впавшим  в
полное уныние.
   А причина  всему одна  - страх!  Вернее,  громадное  облегчение  от
осознания того  факта, что опасный зверь изловлен, связан, острые зубы
у него  вырваны, когти  обломаны, хвост  отрублен, а  сам  он  вымазан
дегтем и вывалян в перьях. Над таким пугалом можно вдоволь потешиться.
Не кусается...
   Балаган,  настоящий   ярмарочный  балаган,   от  которого   пленник
постепенно сходил с ума. Вот что озлобленное, беснующееся человеческое
стадо  способно   сделать  с  отдельно  взятой  личностью!  А  великий
татарский хан  к тому же был личностью далеко незаурядной! Читрадрива,
который, в отличие от Карсидара, не питал жгучей ненависти к ордынцам,
временами даже  сочувствовал Бату.  Он мог  представить  себя  на  его
месте, ибо  и сам  когда-то давно  был замкнут  в  подобной  клетке  и
подвергался издевательствам  со стороны злорадствующей толпы. И только
вмешательство мастера  Ромгурфа, не забывшего об оказанной ему услуге,
спасло Читрадриву от неминуемой смерти.
   Да, если  бы не  та досадная  история в Орфетанском крае и не совет
умирающего мастера  Ромгурфа, Карсидар  ни  за  что  не  пригласил  бы
презренного гандзака  в поход  к загадочным  южным горам, и Читрадрива
никогда не очутился бы в Риндарии. И никогда не узнал бы, что Риндария
на самом  деле столь огромна и лежит так далеко от Орфетана. Как же их
проволокло-то по  пещере с  лиловыми стенами! И главное, куда занесло?
Карсидар в  первую же  ночь обратил  внимание Читрадривы  на  то,  что
картина звездного неба в Ральярге (как называли Риндарию чужаки-гохем)
абсолютно другая,  да и луна не похожа на привычную луну. Из рассказов
путешественников они  оба знали,  что в  дальних странах на небе видны
иные созвездия,  а знакомые  робко прячутся  за горизонтом;  но  никто
никогда не говорил им, что луна тоже меняет свой облик!
   А дни,  а ночи...  Порой и  Карсидару, и  Читрадриве казалось,  что
сутки здесь  немного длиннее, чем в Орфетане, и времена года сменяются
чуть медленнее.  Если только  это не  обман чувств,  тогда  становится
понятно, почему  зимой в  Риндарии  слишком  холодно,  а  летом  стоит
непереносимая жара.  Зато непонятно, совсем уж необъяснимо другое: как
это  может   быть?!  Впрочем,  занятому  приготовлениями  к  отражению
татарского нашествия и изнывающему от страсти к дурехе-Милке Карсидару
недосуг было  задумываться над этим, но Читрадрива нередко размышлял о
происшедших с  ними странностях, отдыхая после корпения над священными
книгами русичей. Однако ничего путного так и не смог придумать...
   - Будем  начинать, мессер  Андреаш? -  услышал Читрадрива  голос за
спиной и быстро обернулся.
   Изящно  облокотившись   на  фальшборт,   дон  Жайме   ду  Ковильян,
придворный графа  Португальского, подкручивал черный с проседью ус. На
корме собрались и другие вельможи, сопровождавшие эту весьма необычную
похоронную процессию  на последнем  отрезке ее  пути. В основном здесь
были любопытные  испанские дворяне,  но  между  ними  затесалось  трое
французов, один  немец и  один итальянец.  Последний, Лоренцо Гаэтани,
молодой человек  лет двадцати  пяти, прибыл  из  Неаполя  и  гостил  в
Португалии у  дальних родственников.  Узнав, что  по  окончании  своей
миссии Читрадрива  собирается в  паломничество на  Святую  Землю  (так
христиане называли  Землю  Обета),  Гаэтани  предложил  составить  ему
компанию по  пути до  Италии. Читрадрива  еще не  решил,  принять  это
предложение или  нет, поскольку  итальянец мог уехать из Португалии не
раньше, чем  через неделю.  Хотя что  значит десятидневная задержка по
сравнению с тринадцатью месяцами, потраченными на выполнение поручения
Данилы Романовича...
   Впрочем, ладно. Дальнейшие планы можно обдумать на досуге, а сейчас
настал долгожданный миг. Пора приводить в исполнение приговор государя
земли Русской, довести до конца начатое свыше года назад дело...
   Читрадрива снова  поморщился. Сколько времени потрачено впустую! Он
вполне мог  употребить этот  год с  куда большей  пользой. Не единожды
возникал у Читрадривы соблазн бросить все, умыть руки и отправиться по
своим делам, тем более что он никоим образом не чувствовал себя чем-то
обязанным перед  русичами, скорее  даже наоборот.  Однако Читрадриву с
детства учили,  что раз  ты дал  слово, то  нужно его  держать;  и  он
сдержал свое обещание, столь неосмотрительно данное Даниле Романовичу,
доставил хана Бату живым к последнему западному морю.
   Взмахом руки  Читрадрива пригласил  вельмож подойти  ближе,  а  сам
подступил к клетке, широко расставляя ноги, чтобы сохранить равновесие
на качавшейся  из стороны  в сторону  палубе. Охранявшие  клетку воины
расступились, пропуская своего предводителя.
   Бату неподвижно  лежал на  спине и  не мигая смотрел на застилавшие
небо низкие серые тучи. Можно было подумать, что хан уже мертв.
   - Эй, - негромко окликнул пленника Читрадрива.
   Никакой реакции  не последовало. Тогда по его знаку один из русичей
слегка кольнул  Бату кончиком  копья. Тот вздрогнул, медленно повернул
голову и мутными раскосыми глазками уставился на Читрадриву.
   - Настал твой смертный час, хан Бату, - сказал он, сосредоточившись
на вделанном в перстень камне.
   Безжизненная обветренная  маска, бывшая  некогда  суровым,  волевым
лицом великого  воина, так  и осталась мертвой маской. Взгляд пленника
ни на  мгновение не  прояснился, и вообще не было ни единого намека на
то, что хан услышал слова Читрадривы.
   Без сомнения,  теперь его  казнь станет актом высшего милосердия. С
Бату давно  уже было  неладно, и  хоть  Читрадрива  всячески  старался
поддерживать его,  пустив  в  ход  магический  камень  перстня  и  все
лекарские приемы  из арсенала  анхем,  какие  только  мог  припомнить,
великий хан  угасал на  глазах. Поэтому русское посольство не посетило
Апеннинский  полуостров,  несмотря  на  настойчивые  приглашения  папы
Целестия, преемника  его святейшества Григория, приславшего когда-то к
Даниле Романовичу  нунция с предложением королевского титула. Пожалуй,
получилось не  очень вежливо,  однако Читрадрива,  будучи не  в  силах
бороться с  тихим безумием  хана, завернул  свой отряд  на полпути  из
Парижа в  Марсель и  направился в Испанию. Правда, таким образом он не
попадал ни  в Неаполь  к  тамошнему  королю,  под  чьим  протекторатом
находился Йерушалайм,  ни в  Верону, где  старый Шмуль обещал ему свое
гостеприимство. Но  это еще  успеется. Главной задачей Читрадривы было
довезти полуживого Бату до последнего западного моря.
   А теперь  - вот  оно, море,  и вот он, пока еще живой Бату, вернее,
все, что осталось от некогда великого хана. Итак, за дело.
   Подошедшие вместе  с капитаном  брига матросы  принялись  продевать
конец спущенной  с поперечной перекладины толстой просмоленной веревки
между верхними  прутьями  клетки.  Затем  завязали  ее  особым  узлом,
отсоединили клетку от палубы, поплевав на ладони, схватились за другой
конец веревки  и, дружно  ухая, потянули. Скрипнули колесики блоков, и
клетка повисла в воздухе. Другие матросы налегли на деревянное колесо,
перекладина развернулась,  и мерно  раскачивающаяся клетка повисла над
волнующейся водой.  Бату не  пытался удержаться  посередине,  поэтому,
когда клетка накренилась, он безвольно покатился в угол и там застыл.
   Глядя на  него,  Читрадрива  подумал,  что  Данила  Романович  явно
просчитался. Не  великого хана  Бату казнят  сейчас, а уничтожают лишь
его жалкую  оболочку, осколок  былого величия.  Хана Бату  можно  было
убить на площади перед Софией Киевской в начале прошлой зимы, когда он
бесновался, рычал  и плевался  от бессилия,  вспоминая обрушившиеся на
днепровский лед молнии, которые сгубили половину его армии. А теперь -
акт милосердия...
   Хотя, возможно,  именно в  этом заключался жестокий расчет государя
Русского. Данила  Романович не позволил врагу принять смерть достойно,
как подобает  воину, а  решил подвергнуть  его самой изощренной пытке,
какую  только   можно  придумать   для  грозного  властелина,  некогда
повелевавшего  несметными   ордами  воинственных   дикарей,  -   пытке
унижением. Не  выдержал этой  пытки великий  Бату.  Теперь  воля  хана
умерла, он  ждал казни  с полным  безразличием, без  страха, но  и без
ненависти. Ждал  покорно, как  ждет изнуренный  болезнью человек конца
своих мучений.
   Читрадрива  нагнулся,  проверил,  крепко  ли  привязана  веревка  к
вертикальному столбу  перекладины, оглядел  стоявших  плечом  к  плечу
русичей, сбившихся  в кучу  вельмож, достал  из-за пазухи пергаментный
свиток и  передал его  Ипатию,  своему  заместителю,  бывшему  сотнику
"коновальской двусотни"  Карсидара. Вот уж кому действительно пошло на
пользу годичное  путешествие с Читрадривой! Здорово досталось храбрецу
от татар  на Тугархановой  косе, и  пусть ранен  он был не смертельно,
если бы  не помощь "колдуна-целителя" Андрея, остался бы Ипатий на всю
жизнь калекой. А так кости срослись у него правильно, все раны зажили,
оставив лишь  шрамы на  теле, и только легкая хромота да ноющая боль в
правой руке при сырой погоде напоминали ему о былых ранениях. Впрочем,
последние два  обстоятельства  не  слишком  огорчали  Ипатия:  умелому
всаднику хромота  не помеха,  а меч  в его  левой руке  был  не  менее
грозен, чем раньше - в правой.
   Ипатий развернул грамоту с почтительным видом и принялся медленно и
громко зачитывать:
   - Волею  государя всея  Руси Данилы  Романовича и его соправителя и
сына Льва Даниловича!..
   Толмач усердно  переводил содержание грамоты на латынь - специально
для присутствующих  вельмож;  а  сосредоточившийся  на  голубом  камне
перстня Читрадрива  мысленно повторял  текст государева указа, чтобы и
пленник понял  все до  последнего слова.  Но Бату не думал вообще ни о
чем.  Клетка   покачивалась,  медленно  поворачивалась  из  стороны  в
сторону, и  все видели,  что взгляд