ое  оружие  носят
баре, стрельцы и разбойники.
   - Может, мы баре? Емельянов вежливо улыбнулся.
   - Ладно, вы приняли нас за разбойников. Что с нами случилось бы, если
бы мы сдались?
   - Как что? Свезли бы в судейский приказ на  правеж,  а  остальное  не
наше дело.
   - Что за правеж? Дыба, что ли?
   - Может, и дыба, - согласился подпоручик. - Только разбойники  обычно
все сами выкладывают.
   - А если мы не разбойники?
   - А кто же тогда?
   Усман вопросительно взглянул на меня, и я кивнул.
   - Мы явились сюда из другого  мира,  -  начал  я,  и  трое  стрельцов
немедленно перекрестились. - В том мире  от  Рождества  Христова  прошло
2002 года, там есть автомобили и самолеты и нет стрельцов и помещиков. В
нашем мире грамоте обучены все, и каждый может  читать  Библию,  сколько
ему заблагорассудится. И еще у нас нет обычая  подкладывать  молоденьких
девчонок священникам и разбойникам. С нами случилось что-то  непонятное,
и мы оказались здесь. Долго брели через лес, а потом вышли на  дорогу  и
встретили Тимофея Михайлова с сыном и внуком. Вместе с ними  приехали  в
Михайловку и провели там ночь.  Сегодня  поехали  вам  навстречу,  чтобы
встретить тех,  кто  может  объяснить,  что  здесь  происходит.  Почему,
кстати, глаза у распятия загорелись желтым пламенем?
   - Божье слово, - ответил Емельянов. Очевидно, он считал,  что  сказал
достаточно, но я по-прежнему не понимал главного.
   - Что еще за божье слово? - спросил  я.  -  Если  начать  молитву,  у
распятия загораются глаза? У любого распятия, или нужно особое?
   - У любого распятия. Только слово должен говорить священник.
   - Понятно. То есть непонятно. Зачем вообще нужно это божье слово?
   Теперь  перекрестились  все  стрельцы,  а  некоторые   перекрестились
дважды.
   Емельянов глубоко вдохнул и начал вещать:
   - Слово дано истинно верующим от Бога как священный дар процветания и
благоговения.  Нет  границ  для  слова  и  нет  того,   что   слово   не
превозмогает, ибо сказано, что вначале было слово, и слово было у  Бога,
и слово есть Бог.
   - Если я захочу погасить солнце  и  скажу  правильное  слово,  солнце
погаснет? - спросил я. Новая волна крестных знамений.
   - Сказано в Писании, - продолжал Емельянов, - что ежели у кого вера с
гору, то слово такого человека сдвинет гору, а ежели  вера  с  горчичное
зерно, то такому и зерна не сдвинуть.
   Я, кажется, начал кое-что понимать.
   - Что может вера обычного человека? - спросил  я.  -  Например,  того
монаха. Он мог меня убить?
   - Он должен был тебя убить, слово действует мгновенно, и от него  нет
защиты. Почему ты еще жив?
   - Он не успел договорить свое заклинание.
   - Это не имеет значения, слово действует до того, как произнесено.
   Мы с Усманом  переглянулись.  Вот  оно,  значит,  как.  Но  почему...
Крест?!
   Ладно, с этим потом разберемся.
   - Как можно увеличить веру? - спросил Усман. - Если я хочу, чтобы мое
слово стало сильнее, я должен прочитать  какую-нибудь  священную  книгу,
помолиться...  правильно?  Кстати  говоря,  слову   дает   силу   только
христианская вера?
   Емельянов помотал головой.
   - Нет, - сказал он, - у басурман тоже есть слово, иначе с турками  не
воевали бы каждые десять лет. Божье попущение, говорят.
   - Понятно. Поэтому никому нельзя учиться грамоте?
   - Почему никому? Я, например, грамотен.
   - Да, конечно, офицеру без  грамоты  нельзя  работать  с  картами.  А
крестьянам она незачем, а то еще Библию  прочитают  и  словом  овладеют.
Правильно?
   Подпоручик мрачно кивнул. Усмана несло.
   - И кресты нательные у вас тоже запрещены, да? По той же  причине?  И
монахи у вас вроде как боги, только маленькие?
   - Так нельзя говорить, - возмутился подпоручик, - ересь карается...
   - Да мне плевать, чем карается ересь! - взвизгнул Усман. - У нас  два
автомата, и пусть кто-то попробует покарать!
   Емельянов задумчиво посмотрел сначала на Усмана, потом на меня.
   - Я не понимаю, - осторожно начал он, - почему вы еще  живы?  Выстрел
не может обогнать слово.
   - У хорошего бойца выстрел все может! - выкрикнул Усман и успокоился.
   Он повернулся и вопросительно взглянул мне  в  глаза.  Я  значительно
кивнул.
   - Крест может быть защитой от слова? - спросил я.
   - От слова нет защиты, - ответил  Емельянов,  -  только  вера  и  как
символ веры - другое слово. Хороший священник  произнесет  слово  и  без
креста.
   - А крест в руках неверующего? - уточнил Усман.
   - Простая побрякушка.
   На всякий случай я подошел к убитому монаху и снял с него крест.  Да,
канон здесь явно не тот. Если обычно Иисус дистрофически тощ,  то  здесь
можно подумать, что на кресте распят Жан Клод Ван Дамм. И выражение лица
не скорбное, а совершенно спокойное и уверенное, будто не  на  крест  он
взобрался, а на тарзанку в парке Горького. Я вгляделся в  глаза  Иисуса,
попробовал передать вечно  живому  Богу  часть  своей  силы  и  получить
сторицей, как он обещал ученикам, но  ничего  не  случилось.  Живой  Бог
выглядел мертвым,  а  я  не  обрел  никаких  сверхъестественных  сил.  Я
перекрестился и почувствовал себя идиотом.  "Отче  наш"  решил  даже  не
начинать.
   Усман неслышно подошел сзади.
   - Крест? - тихо спросил он. - Это твой крест нас защитил?
   Я кивнул.
   - Не знаю, в чем тут дело, - сказал я, - честное слово,  не  знаю.  Я
понял, что должен выстрелить, и выстрелил. Крест как-то  подсказал  мне,
что делать, но как?..
   - Не грузись, - оборвал меня Усман. - Давай лучше подумаем, что будем
делать с этими гоблинами. В приказ я ехать  не  собираюсь,  на  дыбу  за
убийство монаха мне что-то не хочется. А тебе?
   - Мне тоже.
   - Значит, надо уходить. А для этого требуется поменять нашу одежду на
что-нибудь более подходящее. Может, у крестьян приватизировать?.. Жалко,
что мы с тобой не умеем ездить верхом.
   - Разве арабы не все...
   - Нет, не все. Эй,  подпоручик!  Кто  может  остановить  крестьянина,
путешествующего на собственной телеге?
   - Да кто угодно.
   - Но Тимофей... он же ехал по большой дороге, и было непохоже,  чтобы
он чего-то боялся.
   - Крестьяне  имеют  право  ездить  на  ближайший  рынок  продавать  и
покупать. Для дальних поездок нужно благословение.
   - Какое еще благословение?
   -   Деревянная   или   металлическая   пластинка   с    изображением,
символизирующим суть  поездки.  Может  выдаваться  настоятелем  прихода,
барином или судейским дьяком.
   - Понятно. У тебя оно есть?
   - Зачем? Мы же стрельцы.
   - Понятно. Стрельцы бывают пешими?
   - Хочешь изобразить нас? Не выйдет, стражи не  имеют  права  покидать
охраняемую зону без благословения. А в охраняемой зоне нас всех знают  в
лицо.
   - Так это что получается, без боя никуда, по любому, не деться? Тогда
поехали в приказ!
   - Сдурел? - Емельянова аж перекосило. - Твой друг убил монаха! Вам не
выйти оттуда живыми! И нам тоже мало не покажется - за то, что монаха не
уберегли.
   По-моему, пора и мне вставить слово.
   - Сдается мне, подпоручик, - сказал я, -  что  ты  не  особо  жалуешь
монахов. Я прав?
   Подпоручик озадаченно пожал плечами:
   - А кто их жалует? Но против слова не попрешь. Жаль, ребята, но у вас
нет выхода, кончится порох и...
   - Положим, порох не скоро кончится, - заметил Усман.
   - Ну и что с того? Против двух монахов сразу вам никак  не  выстоять.
Если мы не вернемся к вечеру,  воевода  поднимет  в  ружье  резерв.  Вас
загонят, как медведя на охоте.
   - Значит, у нас вообще никаких шансов? - уточнил Усман.
   - После убийства монаха - никаких, - подтвердил  подпоручик.  -  Если
только...
   - Что?
   - Расскажите-ка поподробнее, что с вами стряслось.
 
12 
 
   У стрельцов был с собой сухой паек,  и  мы  пообедали  -  не  слишком
сытно, но в нашем положении выбирать не приходится.  Странное  это  было
зрелище - мы с Усманом в камуфляже и с "калашами", десяток  стрельцов  в
безумных кафтанах, поодаль - стреноженные кони,  пищали,  состроенные  в
пирамиду, рядом на траве аккуратно разложены сабли и пики. Перед тем как
отбросить все предосторожности, Усман спросил у стрельцов,  кто  из  них
самый сильный. Вызвался мрачный коренастый бородач,  похожий  на  гнома.
Усман легонько побил его, после чего сообщил остальным, что так будет  с
каждым, кто рискнет напасть на нас.  Увидев  судьбу  бородача,  стрельцы
начали перешептываться, но  не  озабоченно,  а  скорее  восхищенно  и  с
некоторым благоговением.
   В общем, автоматы и бронежилеты отправились  в  общую  кучу  воинской
справы, и сцена вокруг наскоро разведенного костерка  больше  напоминала
охотничий бивак, чем  временное  перемирие  с  целью  переговоров  между
враждующими сторонами.
   Я читал в какой-то исторической книге, что  в  средние  века  и  чуть
позже игры в военное благородство были довольно  широко  распространены.
Викинги, например, огораживали поле  боя  особой  чертой,  и  если  воин
выходил или выползал за ее пределы, он считался как бы вне  игры  -  его
нельзя было убивать, потому что тогда от убийцы отвернутся боги и ему ни
в чем не будет удачи. А когда эскадра Ушакова подошла к крепости  Корфу,
начался шторм,  и  английский  (или  французский?)  комендант  милостиво
позволил врагам укрыться от непогоды в бухте. Офицеры были приглашены  в
крепость на званый ужин, их накормили, напоили и показали им  спектакль.
На следующий день море успокоилось,  русские  корабли  вышли  в  море  и
атаковали крепость.
   Даже  в  русско-японскую  войну  имели  место  отдельные   проявления
подобных пережитков прошлого. Только в двадцатом  веке  война  перестала
быть рыцарской забавой и окончательно превратилась в то, чем была всегда
- в узаконенное убийство. Хорошо, что в этом мире время прозрения еще не
подошло.
   В общем, мы грелись вокруг костерка, грызли вяленое мясо с  сухарями,
я и Усман в десятый раз  повествовали,  что  с  нами  произошло.  Нельзя
сказать, что стрельцы все поняли, да и было бы странно, если бы они враз
уразумели,  чем  "газель"  отличается  от   "шестерки".   Но   кое-какое
представление о нас У воинов явно сформировалось.
   - Значит, этот крест тебе дала святая женщина, - задумчиво проговорил
подпоручик Емельянов, которого, как выяснилось, звали Иваном.
   - Не знаю, святая она или не святая, - сказал я, - может, она  вообще
колдунья.
   - Нет, - Иван замотал  головой,  -  колдунья  могла  сотворить  любой
амулет, но только не в форме креста. Над крестом власть только у святых.
   Предмет обсуждения лежал на моей ладони, и  тринадцать  пар  глаз  не
отрывались от него. Только сейчас я понял,  что  не  имею  ни  малейшего
понятия о том, из какого материала изготовлен этот загадочный  артефакт.
Судя по весу, алюминий,  но  алюминий  давно  бы  уже  покрылся  матовой
пленкой, а крест ярко сияет в лучах солнца, когда оно пробивается сквозь
сгущающиеся  тучи.  Какой-нибудь  сплав  на  основе  магния?  Это  можно
проверить, достаточно  поджечь,  но  мне  не  хочется,  потому  что  при
положительном результате крест  сгорит.  И  откуда  возьмется  магний  в
чеченском ауле? Или крест выточен из куска сгоревшего самолета? Пожалуй,
это самое вероятное, но все равно непонятно,  кто  его  сделал,  -  ведь
единственным христианином в тех краях была та старуха. Сама она никак не
могла изготовить крест, и ясно, что ни один  чеченец  не  взялся  бы  за
такую работу. Ладно, пусть остается тайной.
   - Ну что, бойцы? - обратился Иван к подчиненным. -  Пойдем  в  приказ
али судьбу испытаем?
   Стрельцы нестройно загомонили. Кстати, оказывается,  я  не  правильно
называл стрельцами всех скопом. Стрельцы - это те, кто с ружьями, да еще
командир. А те, кто с копьями, - копейщики.
   Так вот, стрельцы и копейщики нестройно загомонили. Двое  седобородых
воинов,  похожих  ухватками  на  современных   прапорщиков,   решительно
выступили за то, чтобы вернуться и повиниться. Ну, не совсем повиниться,
а рассказать, что напали создания неведомые с пищалями ужасными, которые
десять раз подряд одной пулей стреляют, монаха убили  и  всех  остальных
грозились извести.
   - Так тебе дьяки и поверили, - скептически хмыкнул Иван.
   - А с чего бы не поверить? - возразил "прапорщик". - Вернемся  мы  не
все, я же вижу, что ты с ними уйдешь. Да не  делай  такое  лицо,  я  все
понимаю - сам молодой был. Когда б и у меня ни  кола  ни  двора,  окромя
казенной квартиры, я бы тоже не воротился. Только  мне  внуков  растить,
сам понимаешь...
   Иван глубоко вдохнул и шумно выдохнул, после чего грузно поднялся  на
ноги, снял шапку и смачно ударил ею оземь.  Оказалось,  что  его  густые
светлые волосы собраны на затылке в конский хвост.
   - Кто со мной? - спросил Иван.
   Желающих  оказалось  семь  человек,  трое  предпочли  на  судьбу   не
полагаться. Иван значительно посмотрел на Усмана и сказал:
   - Командуй.
   Усман задумался, а потом начал говорить.
   - Вы, - он ткнул пальцем в троих отказников, - собирайте свое  шмотье
и проваливайте. Оружие тоже можете взять.
   - Пищали... - выдохнул Иван.
   - Хрен с ними, - отмахнулся Усман, - нам и двух хватит. Что  говорить
- поняли?
   -  Создания  неведомые  с  пищалями  ужасающими,  -   продекламировал
седобородый.
   -  Лучше  два  рыцаря  в  пятнистой  броне,   -   предложил   молодой
востроглазый стрелец лет пятнадцати. - Когда поближе подошли, оказалось,
что они мертвые, и у них в глазах черви копошатся. А потом один  замахал
руками вот так вот, - он показал,  как  именно  замахал  руками  мертвый
рыцарь, - ударился оземь и  превратился  в  змия  крылатого  с  дыханием
смрадным и огнедышащим.
   - Вот именно, - согласился Иван. - А еще этот змий напророчил  что-то
неестественное.
   - Нет, - резко сказал Усман, - сказки  здесь  не  пройдут.  Если  эти
самые дьяки в сказку поверят, поднимется такой шухер, что монахи в  лесу
каждую иголочку перевернут. А если не  поверят,  еще  хуже  будет.  Надо
по-другому говорить. Лес, крутой поворот  дороги,  засада.  Два  десятка
разбойников с  луками  или  там  арбалетами.  Сразу  положили  половину,
остальным  пришлось  отступить.  А  потом...  Или  лучше  так  -   монах
сумасшедший на вас напал! Как сказал божье слово...
   - Нет, - возразил псевдопрапорщик, - вот тогда  монахи  точно  каждую
иголочку в лесу перевернут. Лучше пусть змий, тем паче что в позапрошлом
годе летал тут один.
   - Как это? - не понял я.
   - А вот так. Говорят, в Серпуховской лавре материализация чувственных
идей случайно произошла. Монахов там много, только тех, что слово знают,
больше сотни наберется. На Пасху разговелись, выпили, поехали  кататься,
файерворк иллюзионный устроили. Никто и не знает, как этот  змий  у  них
народился. До осени в наших краях летал, потом,  когда  холодать  стало,
говорят, на юг откочевал.
   - Хорошо, пусть змий, - согласился Иван. - Давайте  двигайте  отсюда,
незачем вам слышать, о чем мы говорить будем.  Да  не  поспешайте  сверх
меры.
   После короткого прощания ренегаты удалились. Они выглядели смущенными
и опечаленными, но никто не сказал им вслед ни  одного  обидного  слова.
Внуки - это святое.
   - Ну что, сорвиголовы, - обратился  Усман  к  оставшимся,  -  давайте
рассказывайте, где тут отсидеться можно, пока метель не началась.
   Я взглянул на небо. Действительно, тучи выглядели  довольно  зловеще.
Если начнется метель... Нет, с дороги мы не собьемся -  дорога  проходит
через лес, а не через поле. Но оказаться в метель вдали  от  дома  более
чем неприятно. Сами собой в памяти всплыли слова "день жестянщика", и  я
мысленно выругался. Какой, к черту, день жестянщика, когда  единственный
в этих краях автомобиль валяется на боку  в  густой  чаще  километрах  в
тридцати отсюда и никогда больше никуда не поедет!
   - А что турусы разводить? - произнес Иван. -  И  думать  нечего  -  в
Михайловку ехать надо, деда Тимоху брать за вымя, пусть расскажет, как к
Аркашке пробраться.
   - К какому такому Аркашке? - не понял Усман.
   - Есть тут один барин дикий, Аркадием зовут. Слово  знает.  Ватага  у
него - душ, наверное, пятнадцать  будет,  а  если  с  бабами  да  детьми
считать, то и полсотни наберется. В лесу
   Они живут, а где - никто, кроме Тимохи, и не ведает. Они  на  большой
дороге кормятся, а через Тимоху краденое сбывают. Честно  говоря,  когда
на  вас  донос  пришел,  я  сначала  Аркашку  вспомнил:  опять,   думаю,
непотребство учинил.
   - Значит, решено, - подвел итог Усман. - Вначале в Михайловку,  потом
к разбойникам. Федька! Разворачивай оглобли, поехали!
 
13 
 
   Дед Тимофей встретил нас у околицы. Он не выглядел удивленным.  Когда
наша кавалькада поравнялась  с  ним,  он  задумчиво  пошамкал  губами  и
проговорил:
   - Эх, стрельцы, стрельцы...  Не  бережет  вас  начальство,  сразу  аж
семеро в лес собрались. Куда Россия катится? И  какой  дурак  удумал  на
такое дело стрельцов без монаха посылать?
   - Был монах, - ответил я, - не волнуйся, дед, был там монах.
   - Неужто пристукнули? - изумился дед. - Сильны божьи воины, ничего не
скажешь.
   - Он его из пищали, - подал голос Федька, -  прямо  промеж  глаз,  аж
мозги брызнули!
   - Не ври, - вмешался Усман, - ты все дело под телегой просидел, где ж
тебе было видеть, у кого как мозги брызнули.
   - А вот и не все! - возразил Федька. - Я потом сбегал, посмотрел.
   - Врешь ты, - поддержал я Усмана, - никуда ты не  бегал.  Такая  пуля
мозги не вышибает, она первую кость пробивает, а от  второй  отражается,
выходного отверстия вообще нет.
   - Волшебная  пуля?  -  заинтересовался  дед.  -  Ох,  хорошо!  Теперь
понятно, почему у вас  пищали  такие  маленькие.  Если  пуля  волшебная,
большая пищаль  не  нужна.  А  пистолеты  ваши  тоже  волшебными  пулями
стреляют?
   - Что-то ты, дед, слишком хорошо  в  военном  деле  разбираешься  для
простого крестьянина, - заявил Усман.
   - Нешто Ванька вам не рассказал ничего? - удивился дед.
   - Рассказал, - признался Иван.
   - Тогда чего ж шутки шутить? Вам ведь Аркашка нужен?
   - Нужен, - согласился Усман.
   - Подождать придется, - дед тревожно взглянул на  небо.  -  Вот  снег
уляжется, тогда и пойдем. А сейчас и думать нечего - заплутаем в лесу, и
поминай как звали. Ну что, гости дорогие,  размещайтесь,  устраивайтесь.
Но в палате места только на троих хватит, остальным по  избам  придется,
уж не взыщите. И баню у нас только вчера топили.
   - Ничего, дед, - сказал Иван, - не нужна мне  твоя  баня,  я  на  той
неделе мылся уже. Не волнуйся, не обидимся.
 
14 
 
   Метель длилась три дня, а четвертый мы ждали, пока снег уляжется.  Не
понимаю, зачем нужно было терять целый день, но деду виднее.
   Время тянулось медленно  и  тоскливо.  Когда  снег  сыплется  с  неба
сплошной стеной, когда, даже возвращаясь из отхожего  места,  трудно  не
заплутать, совсем не  хочется  вылезать  на  улицу  без  большой  нужды,
извините за каламбур. А в доме делать нечего. Не то чтобы совсем  нечего
- крестьяне всегда находят себе занятие: женщины то кормят и переодевают
детей, то что-то вяжут или вышивают; мужчины с утра до ночи развлекаются
починкой лошадиной сбруи, - у всех есть дело, кроме почетных гостей. Дед
Тимофей взялся организовать наш досуг по высшему разряду, и  каждого  из
почетных гостей постоянно и  неотступно  сопровождали  две-три  пригожие
девицы. Даже когда кто-то из  нас  отправлялся  в  отхожее  место,  одна
девица освещала факелом  дорогу,  а  другая  светила  другим  факелом  у
дверей, чтобы почетный гость не испытывал затруднений по возвращении. На
второй день заточения я понял, что  означает  русское  слово...  ну,  вы
поняли - какое. А на третий день это понял и Усман.
   Дедов самогон стал казаться не то чтобы  приятным,  но  и  не  совсем
отвратительным. Сидя взаперти, мы с Иваном  регулярно  прикладывались  к
бутыли, что вызывало косые взгляды Усмана, у которого, впрочем,  хватало
ума не вмешиваться не в свое дело.
   Большую часть времени я спал, а когда  не  с