и на пристани, Мириамель спустилась в
каюту. Монах сидел там, уставившись в  одну  точку.  Мириамели  не  хотелось
разговаривать с ним, поэтому она вернулась на  палубу  и  стала  нетерпеливо
мерить ее шагами. Те из членов экипажа,  что  остались  на  борту,  готовили
корабль к отплытию: одни возились с такелажем, проверяя  состояние  парусов,
другие занимались мелким ремонтом. В Винитте  им  предстояло  провести  лишь
одну ночь, поэтому экипаж стремился быстрее покончить с делами, чтобы успеть
сходить на берег.
   Вскоре Мириамель остановилась у поручня наверху трапа, снова  разглядывая
толпу внизу. Сырой холодный ветер трепал ее волосы,  а  она  задумалась  над
словами Кадраха. А что, если он прав? Она знает,  что  у  Аспитиса  льстивый
язык, но возможно ли, чтобы она ему совсем не нравилась? Мириамель вспомнила
первую ночь на палубе и сладкие  тайные  поцелуи,  которые  он  после  этого
получал украдкой, и поняла, что монах не прав. Она и не обманывает себя тем,
что Аспитис любит ее всей душой - она не уверена, что  ее  образ  преследует
его во сне, как его образ  является  ей,  -  но  она  знала  наверняка,  что
нравится ему  и  что  такого  не  скажешь  о  других  мужчинах,  которых  ей
доводилось знать. Отец хотел выдать ее за этого ужасного хвастливого пьяницу
Фенгбальда, а дядя Джошуа хотел, чтобы она просто сидела и не доставляла ему
хлопот.
   Но был еще Саймон... подумала она и ощутила волну тепла,  нахлынувшую  на
нее в это хмурое утро. Он был так мил и неуклюж, но смел, не хуже любого  из
известных ей вельмож. Но он же мальчишка, а она  королевская  дочь...  ну  и
что?  Правда,  они  сейчас  в  разных  концах  земли  и  больше  никогда  не
встретятся.
   Что-то коснулось ее руки, испугав. Она резко обернулась и  увидела  перед
собой Ган Итаи. На ее лице не было на этот раз обычной спокойной улыбки.
   - Девочка, мне нужно поговорить с тобой, - сказала она.
   - О... о чем?
   В лице ниски было что-то тревожное.
   - Я видела сон, сон о тебе... и о дурных временах. - Ган  Итаи  наклонила
голову, взглянула в морскую даль и снова обернулась к девушке. - Сон  сказал
мне, что тебе грозит опасность. Мири...
   Ниски замолчала, глядя через плечо Мириамели. Принцесса склонилась к ней.
Это был обман слуха, или Ган Итаи действительно чуть не назвала ее настоящим
именем? Но этого не могло быть: никто, кроме Кадраха, не знает, кто  она,  а
она сомневалась, что монах рассказал о  ней  хоть  кому-нибудь  на  корабле.
Трудно было  бы  сказать,  чем  грозили  бы  подобные  известия  и  к  каким
последствиям мог привести такой рассказ, а ем сам был таким же пленником  на
корабле, как и она. Нет, наверное, просто у ниски такая манера говорить.
   - Эгей! Прекрасная леди! - С пристани донесся  радостный  голос.  -  Утро
сырое, но, может быть, вы хотели бы посмотреть Винитту?
   Мириамель обернулась. Внизу у трапа стоял Аспитис со своими  стражниками.
На графе был роскошный голубой плащ и блестящие сапоги. Волосами  его  играл
порывистый ветер.
   - О да! - воскликнула она обрадованно.  Как  здорово  будет  вырваться  с
этого корабля! - Я сейчас спущусь!
   Ган Итаи исчезла. Мириамель слегка нахмурилась,  озадаченная.  Она  вдруг
представила себе монаха, сидящего в каюте с каменным лицом, и  почувствовала
приступ жалости к нему.
   - Захватить брата Кадраха? - крикнула она вниз.
   Аспитис рассмеялся.
   - Конечно! Нам наверняка будет полезно общество святого человека, который
отговорит нас от соблазнов! Может, мы  тогда  вернемся  хоть  с  несколькими
золотыми в кошельке!
   Мириамель побежала вниз, чтобы сказать Кадраху. Он  странно  взглянул  на
нее, но натянул сапоги, затем неторопливо выбрал плащ потолще  и  последовал
за ней.
   Ветер усилился, и ливневые потоки стали чаще обрушиваться на город.  Хотя
сначала ей было достаточно просто пройтись по запруженной  народом  пристани
рядом с прекрасным галантным графом, скоро возбуждение,  которое  вызвала  в
Мириамели возможность вырваться из корабельного плена, улеглось. Несмотря на
суетливую толпу, улицы Винитты показались  ей  серыми  и  тоскливыми.  Когда
Аспитис купил ей у цветочницы венок из колокольчиков и  нежно  обвил  им  ее
шею, она смогла лишь улыбнуться ему.
   Наверное, это из-за погоды, догадалась она. Эта непривычная погода, когда
вместо разгара лета - мерзкий серый туман  и  холод,  проникающий  до  самых
костей.
   Она подумала об отце, сидящем одиноко в холодной комнате, об  отчужденном
выражении лица, которое у него было как маска и которое она все чаще  видела
за последние месяцы пребывания в Хейхолте.

   - Сердца холодные и кости, -
   пропела она про себя,  когда  граф  Эдны  вел  свой  маленький  отряд  по
орошенным дождем переулкам Винитты.

   Пока Эйдон не протрубит им зов,
   Лежать останутся на поле битвы -
   Сердца остывшие и кости тех бойцов,
   Что полегли у озера Клоду.

   Перед самым полуднем Аспитис повел их в таверну, где настроение Мириамели
моментально поднялось. В зале был высокий потолок, но три  огромные  жаровни
поддерживали в нем тепло и, несмотря  на  дым  и  чад  от  жарящегося  мяса,
создавали приятную атмосферу. Кроме них  многие  другие  решили,  что  здесь
будет приятно посидеть в такое холодное утро: балки сотрясались от  веселого
шума жующих и пьющих. Хозяин таверны и его помощники  работали  без  устали,
стучали по деревянным столам  пивными  и  винными  кружками,  тут  же  одним
плавным движением подхватывая монеты.
   В дальнем конце зала находилась грубо сколоченная сцена.
   В тот момент, когда они  вошли,  мальчик  жонглировал  в  перерыве  между
актами кукольного представления. Он пытался удержать в воздухе  одновременно
несколько булав и не реагировал на  насмешки  подвыпивших  посетителей.  Для
того, чтобы подхватить редкую монетку, мальчишка пользовался  пальцами  ног,
так как руки его были заняты.
   - Вы будете что-нибудь есть, прекрасная леди? -  спросил  Аспитис.  Когда
Мириамель застенчиво наклонила голову, он  отослал  двух  своих  стражников.
Остальные охранники бесцеремонно выставили из-за  стола  большое  семейство.
Вскоре первые двое  вернулись,  неся  шипящую  баранью  ногу,  хлеб,  лук  и
изрядное количество вина.
   Чаша этого напитка вскоре выгнала из костей Мириамели весь озноб,  и  она
обнаружила, что утренняя прогулка вызвала у нее неплохой аппетит.  Не  успел
колокол возвестить полдень, как у нее на тарелке  ничего  не  осталось.  Она
переменила позу, чтобы подавить неподобающую леди отрыжку.
   - Смотрите, - воскликнула она, - начинается кукольное  представление.  Мы
можем посмотреть?
   - Конечно, - разрешил Аспитис с царственным жестом.  -  Конечно.  Вы  мне
простите, если я не пойду с вами. Я еще не закончил свою трапезу. Кроме того
это,  кажется,  пьеса  про  Узириса.  Вы  не  сочтете,   надеюсь,   это   за
святотатство, но живя в лоне Матери Церкви, я вижу их достаточно часто и  во
всех вариантах - от великих до низких. - Он повернулся и  послал  одного  из
своей охраны сопровождать ее.
   - Не подобает прилично одетой даме быть одной без охраны в такой толпе.
   - Я закончил есть, - сказал Кадрах, вставая. - Я тоже пойду с вами,  леди
Мария. - Монах зашагал рядом с охранником.
   Спектакль был в разгаре. Зрители, особенно  дети,  визжали  от  восторга,
когда куклы  резвились  и  лупили  друг  друга  хлопушками.  Мириамель  тоже
смеялась, кота Узирису удалось дать под  зад  согнувшемуся  вдвое  Крексису,
злому императору, но вскоре улыбка сошла с ее  лица.  Вместо  своих  обычных
козлиных рогов Крексис на этот раз имел на голове своеобразную корону в виде
рогов оленя. Почему-то это вызвало в ней неприятное  ощущение.  Был?  что-то
отчаянно-паническое в визгливом голосе Узириса, а глаза куклы, накрашенные и
с опущенными уголками, выглядели  необычайно  грустными.  Она  обернулась  и
встретилась с серьезным взглядом Кадраха.
   - Итак, мы трудимся над нашими маленькими плотинами, -  промолвил  монах,
еле слышный за шумом толпы, - а вода  вокруг  поднимается  все  выше.  -  Он
осенил себя знаком древа.
   Прежде чем ей удалось спросить о значении его слов, толпа вновь привлекла
ее внимание к кукольному представлению. Узириса поймали  и  привязали  вверх
ногами к дереву казней. Деревянная голова его  беспомощно  болталась.  Когда
Крексис Козел бодал беспомощного спасителя, из  темноты  возникла  еще  одна
кукла с черным безликим шаром вместо головы и миниатюрным мечом цвета  грязи
в руках. Она  была  наряжена  в  красные  и  оранжевые  лоскуты.  Когда  она
раскачивалась взад-вперед в своем жутком танце,  лоскутья  развевались,  как
будто куклу охватили языки пламени.
   - Вот грядет огнетанцовщик, чтобы сбросить тебя в черную землю!  -  вопил
Крексис. Император исполнил краткий танец радости.
   - Мне не страшен меч, - - произнес кукольный Узирис. -  Меч  не  повредит
того во мне, что есть Бог, того, что есть тишина и спокойствие. -  Мириамели
показалось, что она видит, как его неподвижный рот выговаривает эти слова.
   - Ты можешь замолкнуть - вот тебе  и  тишина,  и  почитать  Бога  своего,
будучи покойником  -  вот  тебе  и  спокойствие,  -  победоносно  воскликнул
император, а огнетанцовщик начал размахивать мечом. Рев толпы,  хохочущей  и
вопящей, стал еще громче, напоминая рычание  гончих  над  загнанным  зверем.
Мириамель  почувствовала  головокружение,  как  будто  охваченная  внезапной
лихорадкой. Ей стало страшно, и она быстро отошла от сцены.
   Кадрах исчез.
   Мириамель повернулась к стражнику,  стоявшему  по  другую  сторону.  Тот,
уловив ее вопросительный взгляд, повернулся в  поисках  Кадраха,  но  монаха
нигде не было.
   Поиски по всей таверне, проведенные  Аспитисом  и  его  людьми,  не  дали
никаких результатов. Граф повел  свой  отряд  обратно  к  "Облаку  Эдны"  по
ветренным  улицам,  причем  его  разгневанное  состояние  отражали  сердитые
небеса. Он молчал весь долгий путь до корабля.

***

   Рыбак Синетрисс осмотрел вновь прибывшего с ног до головы. Незнакомец был
на целую голову выше его, широк в плечах и насквозь пропитан дождем, который
стучал по потолку лодочного сарая. Синетрис взвесил все за  и  против  того,
чтобы обойти незнакомца и разговаривать с ним, выбравшись наружу из  тесного
укрытия. Неудобства тут были налицо:  погода  была  такой,  что  даже  самые
закаленные дрожали у огня и благодарили Господа за крышу над головой;  кроме
того это был собственный сарай Синетриса, и казалось крайне  несправедливым,
что он должен выходить на улицу, чтобы  этот  чужой  человек  мог  рычать  и
чавкать и высасывать весь теплый воздух, в то время как рыбак будет  дрожать
снаружи под дождем.
   Преимущества были так  же  бесспорно  очевидны.  Если  Синетрис  окажется
снаружи, то он сможет спастись бегством, если этот запыхавшийся  сумасшедший
начнет покушаться на его жизнь.
   - Не знаю, о чем вы  говорите,  святой  отец.  Сегодня  никто  вообще  не
выходит  в  море.  Вы  же  видите,  какая  погода,  -  Синетрис  показал  на
непроницаемую стену дождя, которую отбрасывал в сторону сильный ветер.
   Священник посмотрел на него  свирепо.  Лицо  огромного  монаха,  если  он
действительно был монахом, покраснело и пошло пятнами, а брови  задергались.
Странно,  но  Синетрису  показалось,  что  монах  отращивает   бороду:   его
бакенбарды были длиннее, чем если бы их не  брили  целую  неделю.  Насколько
было известно рыбаку, монахи-эйдониты не  носили  бород.  Кроме  того,  этот
принадлежал к северным варварам, судя по  его  риммерскому  или  какому  там
говору. Синетрис считал, что все, рожденные за рекой Гленивент, способны  на
любой ненормальный поступок. Пока он рассматривал клочковатые  бакенбарды  и
обветренное лицо монаха, его нелестное мнение о  пришельце  становилось  все
более обоснованным. Он явно принадлежал к типу людей, с которыми нужно иметь
как можно меньше дела.
   - Мне кажется, рыбак,  что  ты  меня  не  понимаешь,  -  прошипел  монах,
наклонившись к нему и нехорошо прищурившись. - Я, можно  сказать,  через  ад
прошел, чтобы добраться сюда. Мне сказали, что ты  единственный,  кто  может
выйти на лодке в такую погоду, - вот  почему  я  тебе  так  много  плачу.  -
Мясистая рука так плотно сжала руку Синетриса, что он взвизгнул от  боли,  -
Превосходно. Обжуливай меня, грабь меня - мне все  равно!  Но  я  отправлюсь
вниз вдоль побережья в Кванитупул, и уже устал просить  отвезти  меня  туда.
Понял?!
   - Но м-м-можно же по суше! - пропищал  Синетрис.  -  Эта  погода  не  для
воды...
   - А сколько времени на это уйдет?
   - День, ну, может, два. Недолго!
   Хватка монаха стала жестче.
   - Врешь, малявка! В такую погоду да на болотах - это  займет  у  меня  не
меньше двух недель. Но ты-то надеешься, что я попробую, так? Думаешь, уйду и
сгину где-нибудь в топях, да? - Нехорошая усмешка  промелькнула  на  широком
лице монаха.
   - Нет, святой отец! Нет! Я бы такого никогда не пожелал святому человеку!
   - Странно. Твои собратья-рыбаки рассказывают, что ты  всех  надуваешь,  в
том числе монахов и священников, - всех без разбору. Вот теперь у тебя  есть
возможность помочь Божьему человеку, и ты  к  тому  же  будешь  вознагражден
сверх меры.
   Синетрис расплакался, разжалобив даже самого себя.
   - Но ваше святейшество! Мы действительно не решаемся выходить  в  море  в
такую погоду! - Когда он это сказал, до него  дошло,  что  он  действительно
впервые говорит правду, а не просто пытается набить  цену.  В  такую  погоду
смелым может быть  лишь  дурак.  Его  мольба  приобрела  оттенок  настоящего
отчаяния. - Мы же утонем: и вы, святейший Божий слуга,  и  бедный  Синетрис,
трудолюбивый муж и отец семерых прекрасных детишек!
   - Да нет у тебя детей, и мне будет жаль женщину,  которая  рискнет  стать
твоей  женой.  Разве   ты   не   помнишь,   что   я   поговорил   с   твоими
товарищами-рыбаками?  Ты  та  самая  пена,  которую  меркантильный   Пирруин
отбросил от своих берегов. Ну, называй свою цену, черт подери. Мне  нужно  в
Кванитупул как можно скорее!
   Синетрис пошмыгал носом, чтобы дать себе  возможность  подумать.  Обычная
цена перевозки была один кинис, но для бурной погоды - а уж сегодня она была
хуже некуда, - три или четыре киниса не будет слишком.
   - Три золотых императора. - Он ждал взрыва ярости, но ничего подобного не
последовало, и он было подумал, что весь летний заработок сможет получить за
два дня. Затем он увидел, как розовое лицо придвигается к  нему,  и  дыхание
монаха обожгло его щеку.
   - Ничтожный червь, - мягко  произнес  монах.  -  Есть  же  разница  между
простым грабежом и изнасилованием. Думаю, мне просто следует  сложить  тебя,
как салфетку, и взять эту чертову лодку, оставив золотой император для твоей
воображаемой вдовы и семи несуществующих ублюдков, а это больше,  чем  стоит
твоя хлипкая лодчонка.
   - Два золотых императора, ваше  преосвященство?  Один  для  моей  вооб...
вдовы, один - чтобы купить отпущение грехов для моей бедной души?
   - Один, и ты прекрасно знаешь, что я тебе безбожно переплачиваю. И только
потому, что тороплюсь. И мы отчаливаем сейчас же.
   - Сейчас? Но лодка же не готова...
   - Я за этим присмотрю. - Монах отпустил запястье Синетриса и сложил  руки
на своей широченной груди. - Ну, берись за дело!
   - Но добрейший святой отец, где же мой золотой?
   - Когда прибудем в Кванитупул. Не бойся обмана, в отличие от тебя,  я  же
Божий человек. - Странный монах рассмеялся.
   Синетрис, тихонько всхлипывая, пошел за веслами.

***

   - Ты говорил, у тебя есть еще золото! - Чаристра, владелица таверны "Чаша
Пелиппы" привычно изобразила отвращение. -  Я  обращалась  с  тобой,  как  с
принцем, ты, жалкая болотная лягушка, а ты мне все  наврал!  Не  нужно  было
верить грязному вранну!
   Тиамак пытался сдержаться.
   - Думаю, добрая леди, вы очень хорошо заработали на  мне.  По  приезде  я
заплатил вам два золотых императора.
   Она фыркнула.
   - Но это же все истрачено!
   - За две недели? Ты обвиняешь меня во лжи,  Чаристра,  но  тут  уже  дело
похоже на воровство.
   - Как ты смеешь так разговаривать со мной?!  У  тебя  были  самые  лучшие
комнаты, тебя лечил лучший знахарь Кванитупула. Боль от ран только  добавила
злости Тиамаку.
   - Если ты говоришь о пьянчуге, который приходил выкручивать  мне  ногу  и
причинять боль, я уверен, что  его  услуги  стоят  не  больше  двух  бутылок
верескового пива. И кстати, мне казалось, что он употреблял плату предыдущих
пациентов, прежде чем прийти сюда.
   Какая нелепость! Он, автор того, что скоро станет  окончательной  версией
"Совранских лекарств целителей Вранна", был вынужден  пользоваться  услугами
сухопутного мясника!
   - Во всяком случае, мне повезло, что удалось спасти ногу, - проворчал он.
- Кроме того, я был крайне скоропалительно  лишен  своих  комнат.  -  Тиамак
махнул тощей рукой в сторону гнезда из одеял, которое ему приходилось делить
с Чеалио, слабоумным привратником.
   Нахмуренное лицо хозяйки оживилось  ухмылкой.  Он  знал,  что  не  должен
давать волю гневу:  эта  женщина  его  нещадно  обманывает,  но  так  всегда
происходит, когда вранн вверяет свою судьбу  жителям  суши.  Он  уже  предал
интересы своего племени,  ради  которых  поклялся  отправиться  в  Наббан  и
защитить их при  герцогском  дворе.  А  если  его  еще  вышвырнут  из  "Чаши
Пелиппы", это будет означать, что он предал и Моргенса, который ясно  просил
его оставаться в этой таверне, пока он не понадобится.
   Тиамак вознес краткую молитву Тому, Кто Всегда Ступает По Песку. Если его
пребывание в этой таверне так важно для Динивана и Моргенса, они могли  хотя
бы выслать ему денег. Он глубоко вздохнул, ненавидя  себя  за  необходимость
унижаться перед этой женщиной.
   - Глупо ругаться, добрая женщина, - сказал он, наконец. - Я все  еще  жду
приезда друга, который привезет деньги. - Тиамак заставил себя улыбнуться. -
До того времени ведь у меня остается кое-что от тех  императоров.  Не  может
быть, чтобы все уже было истрачено.  Если  мне  придется  уйти,  так  значит
кому-то другому достанется золото за лучшие комнаты для меня и моего друга.
   Она несколько мгновений смотрела на него,  взвешивая  преимущества  обоих
вариантов.
   - Ну, - молвила она неохотно, - может по доброте сердечной я  и  согласна
оставить тебя еще дня на три. Но без питания, имей в  виду.  Хочешь  есть  -
раскошеливайся или сам ищи себе пропитание. Я щедро кормлю своих гостей,  но
не могу делать этого бесплатно.
   Тиамак знал, что эта щедрая кормежка означает жидкий суп и сухой хлеб, но
он также знал, что это  лучше,  чем  ничего.  Но,  значит,  придется  как-то
кормиться. Он привык обходиться малым, но  сейчас  ему  нужно  было  питание
из-за ран и болезни. С каким бы удовольствием он запустил  камень  из  своей
пращи в насмешливую физиономию этой мегеры!
   - Ну что ж, это справедливо, добрая женщина, -  он  сжал  зубы.  -  Очень
справедливо.
   - Мои друзья всегда обвиняют меня в излишней доброте.
   Чаристра, покачивая бедрами, направилась обратно  в  общий  зал,  оставив
Тиамака, который  укрылся  с  головой  своим  вонючим  одеялом  и  обдумывал
положение дел.

***

   Тиамак лежал без сна. Мозг его постоянно работал, но он не мог  придумать
никакого решения своим проблемам. Он с трудом мог передвигаться. Он оказался
в чужом месте без средств, среди  сухопутных  бандитов.  Казалось,  Те,  Что
Наблюдают и Творят, сговорились мучить его.
   Старик Чеалио пробормотал что-то во сне и перевернулся, причем  рука  его
задела Тиамака по лицу. Удар был болезненным, и вранн застонал и  сел.  Было
бесполезно сердиться на полоумного старца: он не  более  Тиамака  повинен  в
этом неудобстве. Вранн подумал, что, может быть, Чеалио недоволен  тем,  что
приходится делить с ним ложе, но как-то  усомнился  в  этом.  Жизнерадостный
старик казался простодушным, как ребенок;  казалось,  он  принимал  все  как
должно