м в тех местах, где был  найден  Терлоу,  и  окрест.  Спешу
уверить В.Сиятельство, что и следов никаких не сыскано: auspicium melioris
aevin  [добрый  знак  (лат.)].  Спешу  также  уверить  В.Сиятельство,  что
тайность сего предприятия, на которой Вы, В.Сиятельство, особо настаивали,
нарочито мною соблюдается. В случае надобности я объявляю  себя  Меркурием
на посылках у Юпитера  -  доверенным  лицом  того,  чья  власть  достигает
далеких пределов, однако ж не даю и намека на точный титул моего  высокого
доверителя. Одному лишь доктору Петтигрю открыл я часть правды - а  именно
ту, что пропажа сия не из  ряда  обыкновенных;  доктор  достойный  человек
строгих правил, и на него можно полагаться.
   В.Сиятельство как-то раз сделали мне честь, с  похвалою  отозвавшись  о
моем чутье и заметив, что доверяете моему носу столь  же  всецело,  что  и
носу  любимой  гончей.  Если  В.Сиятельство  еще  не  разуверились  в  сем
прорицательном  органе,  осмелюсь  доложить:  нюх  мой  подсказывает,  что
человек, коего я разыскиваю, жив  и  здоров  и  непременно  будет  найден.
Притом не могу не признаться, что  разгадать  цель  его  появления  в  сих
местах весьма затруднительно, и, не напав на след, я не  имею  возможности
делать какие-либо заключения. Ясно, что внешний повод для путешествия  был
избран ad captandum vulgum [букв.: "в угоду черни" (лат.)] - дабы  отвести
глаза посторонним. И все же не постигаю, какая бы причина могла  заставить
Его Милость, изменив обычным  своим  привычкам  и  вкусам,  отправиться  в
безрадостные и варварские западные края. Сии места, где Его Милость видели
в последний раз, имеют некоторое сходство  с  менее  приглядными  и  более
лесистыми из долин, которые столь хорошо знакомы  В.Сиятельству  -  с  той
лишь разницей, что располагаются  здешние  долины  не  на  такой  изрядной
высоте и заняты больше лесами, нежели чем пустошами (прибавьте сюда еще  и
овечьи  пастбища).  Совсем  безлесное  место  есть  лишь  одно  -  великая
оскуделая возвышенность мерзостного вида, именуемая Эксмур; находится  она
в нескольких милях к северу отсюда. На ней берет начало река Экс. Ныне  же
приятности этим краям еще поубавили затянувшиеся  на  целый  месяц  дожди,
подобных которым местные жители не упомнят и которые вредят  и  стогам,  и
молодым злакам, равно как и постройкам (здесь в ходу невеселая шутка, что,
сколько бы мельниц ни претерпело поруху, большой беды не будет, ибо  зерно
все равно до жерновов не дойдет, будучи прежде загублено хлебною изгариною
вкупе с мучнистою росою).
   Здешняя чернь еще больше дичится приезжих, нежели наша; речь  ее  очень
темна и погрешает против грамматики; о местоимениях и склонении  оных  тут
не имеют никакого понятия: вместо "она" говорят "он" (aitchum  non  amant)
[не любят произносить звук "h" перед  гласными  (лат.)  (особенность  ряда
английских  диалектов,  с  точки  зрения  литературной  нормы,   считается
признаком просторечия)], вместо "я" - "мы", звук "ф" произносят как "в"  -
словом, речь неотесанных  беотийцев  [жители  Беотии,  одной  из  областей
Центральной Греции; в античной традиции слово "беотиец" было нарицательным
для обозначения грубого, невежественного человека], отчего мой писец  взял
на  себя  труд  ее  приглаживать,   дабы   В.Сиятельство   не   возмущался
неправильностью слога и не затруднялся чтением. В этой убогой стороне, где
Его Милость останавливался в последний раз, самый образованный  человек  -
мистер Бекфорд. Я не сомневаюсь, что, не будь его епископы вигами,  он  бы
оказал себя  столь  рьяным  тори,  что  и  Сачеверелл  [Сачеверелл,  Генри
(1674-1724) - лондонский священник; 5 ноября 1709  г.  произнес  в  соборе
св.Павла проповедь, в которой обрушился на всех  последователей  различных
религиозных  сект  и  упрекнул  правительство  вигов  в   том,   что   оно
потворствует сектантам; оскорбленные министры - виги обвинили  Сачеверелла
в государственной измене; суд отклонил обвинение,  однако  Сачевереллу  на
три года запретили проповедовать] не шел бы с ним в сравнение.  Завтра  он
может с легкостью перекинуться в магометанскую веру, если сие доставит ему
житейские выгоды.
   Полагаю, В.Сиятельство согласится со мною в том, что на новые находки в
сих краях надежды мало. Дальнейшие мои розыски в Бидефорде и городишке, из
коего я имею честь писать В.Сиятельству, были не более успешны, нежели чем
расследование доктора Петтигрю. Одно лишь  знаю  за  верное:  Его  Милость
действительно побывал в этой глуши, но для какой оказии, мне сие неведомо.
Прежде чем пуститься по следу притворного дяди  и  его  племянника,  я  не
наводил никаких справок о знакомствах Его  Милости.  Однако,  как,  должно
быть, помнит В.Сиятельство, я удостоверился, что Его Милость не замечен  в
каких-либо тайных или беззаконных связях такого рода, в коем можно было бы
усмотреть причину присутствия девицы. Буде же  подобная  связь  имелась  и
горничная на  поверку  оказалась  бы  знатной  дамой,  сомнительно,  чтобы
совместное бегство таковых двух особ уже не наделало бы шуму  в  обществе;
но когда бы non obstante [все-таки, несмотря на это (лат.)] дело  обстояло
именно так, не странно ли, что они бежали в столь негодные (для сих целей)
края, а не подались прямиком в Дувр или же иное место ближе к французскому
берегу?
   Я поистине затрудняюсь объяснить В.Сиятельству,  для  какой  нужды  Его
Милость взял с собой в дорогу еще и сих троих. Как не понять, что в  видах
сохранения тайности надежнее было бы пуститься в путь с одним  слугою.  Не
могу предположить ничего другого, как  то,  что,  путешествуя  в  обществе
четырех спутников и определившись под начало к мнимому дяде,  Его  Милость
уповал ввести в заблуждение преследователей -  если  он  почему-либо  имел
причины таковых опасаться. Не лишено вероятия, что  Его  Милость  попросту
метал петли на манер зайца, да простит мне В.Сиятельство это выражение. Из
Бидефорда и Барнстапла отходит множество  судов  в  Ирландию  и  Уэльс,  а
некоторые также во Францию, Португалию и Кадис: после недавнего заключения
мира торговля с сими последними приметно расширилась. Справившись в  обоих
портах, я установил, что в продолжении первых  двух  недель  мая  ни  один
корабль во Францию не отплывал (правда, несколько судов,  как  водится  об
эту пору, отплыли на Ньюфаундленд и в Новую Англию).  Со  всем  тем  я  не
слишком верю, что Его Милость избрал для бегства столь мудреный путь.
   В.Сиятельству лучше меня известно  взаимное  расположение,  связывавшее
Его Милость и Терлоу. Я много над этим раздумывал - а именно над тем,  что
добрый хозяин едва ли мог довести слугу до такового  чудовищного  поступка
или по крайности - если такое подлинно случилось - не взяться за выяснение
обстоятельств сей горестной утраты.  На  это  у  меня  имеется  лишь  одно
объяснение - что некая причина побудила Его Милость отослать Терлоу  прочь
и продолжать путь в одиночестве, Терлоу же (вполне вероятно)  по  слабости
ума придал повелению Его Милости ложный смысл  и,  покинутый  хозяином,  с
отчаяния  наложил  на  себя  руки.  Впрочем,  не  стану  больше   утомлять
В.Сиятельство этой догадкою.
   В.Сиятельство, несомненно, обратили внимание на свидетельства служанки.
Из них явствует, что Его Милость захватил с собою в путешествие  бумаги  и
инструменты, до его любимых ученых занятий относящиеся, - ношу  не  вполне
сообразную со свиданием любовного свойства или с  увозом  своей  любезной.
Посему почел я за нужное разведать, не слышно  ли  в  сих  окрестностях  о
каких-либо curiosi [любителях (лат.)], занятых разысканиями в астрономии и
математике. Через посредство доктора Петтигрю я свиделся  с  одним  таким,
имеющим жительство в Барнстапле. Этот джентльмен, мистер Сэмюел Дэй,  живя
на доходы от своего состояния, упражняется в естественных  науках,  о  чем
ведет  переписку  с  Королевским  обществом  [старейшее  научное  общество
Великобритании,  основано  в  1660  г.;  выполняет  функции   национальной
академии наук], сэром Г.Слоуном [Слоун, Ганс (1660-1753) - английский врач
и библиофил, в 1727-1741 гг. - президент Королевского  общества;  собрание
книг Слоуна легло  в  основу  Библиотеки  Британского  музея]  и  прочими.
Однако, расспросивши его, я  не  нашел  в  его  ответах  ничего  для  себя
важного;  он  также  усомнился,  чтобы  местность  сия  благоприятствовала
каким-либо особым наблюдениям, каковые нельзя было бы  произвести  в  иных
местах. Он не припомнил больше ни одного человека сходных  занятий  отсюда
до самого  Бристоля,  каковой  человек  мог  бы  возбудить  любопытство  у
лондонского светила. Боюсь, что и в сем случае Ваш покорный слуга оказался
in  tenebris  [в  недоумении,  в  растерянности  (лат.)].  Если   подобное
намерение было primum mobile [главная причина, цель  (лат.)]  путешествия,
предпринятого Его Милостью, я  решительно  не  постигаю,  для  чего  столь
невинная затея потребовала таких предосторожностей.
   Кроме того, по совету доктора Петтигрю, я не далее  как  вчера  посетил
некого мистера Роберта Лака, здешнего школьного  учителя,  который  слывет
человеком умудренным в науках и вдобавок изрядным говоруном. Именно мистер
Лак  обучал  грамоте  покойного  мистера  Гея  [Гей,  Джон  (1685-1732)  -
английский  поэт,  драматург  и  баснописец,  автор   классической   пьесы
английского театра "Опера  нищих"]  и  до  сих  пор  безмерно  горд  своим
учеником и безмерно же слеп в рассуждении подстрекательских выпадов в  его
писаниях. Он всучил мне оттиск Геевых  эклог,  напечатанных  лет  двадцать
назад под названием "Пастушеская неделя" [цикл из шести пасторальных  поэм
(1714) Дж.Гея, попытка создания  своего  рода  реалистической  пасторали];
мистер Л. уверяет, будто картины, нарисованные в этих  эклогах,  -  верный
снимок природы северного Девоншира. Мало того, охочий до виршей  наставник
навязал мне еще и томик собственных стишат, недавно изданный Кейвом [Кейв,
Эдвард (1691-1754) - типограф и издатель знаменитого "Джентльменс мэгезин"
("Журнала для джентльменов")], каковой, по словам мистера  Лака,  поместил
отзыв о них в своем журнале; я прилагаю обе книги к этому посланию на  тот
случай, если В.Сиятельству угодно будет ознакомиться  с  сими  безделками.
Что до моих розысков, то мистер  Лак  не  сказал  ничего  путного  -  как,
собственно, и о прочих предметах.
   Завтра я полагаю выехать в Тонтон, а там нанять экипаж до Лондона,  где
намереваюсь проверить одно возникшее у меня  подозрение.  Смею  надеяться,
В.Сиятельство  не  прогневается  за  то,  что  я  немедля  не  пускаюсь  в
пространные изъяснения оного, ибо спешу как можно отправкою этого  письма,
сожалея,  что  не  могу  доверить  его  доставление  в  собственные   руки
В.Сиятельства  подлинному  крылатому  Меркурию:  мне   ведомо,   с   каким
нетерпением В.Сиятельство ожидает от меня известий; к тому же  мне  бы  не
хотелось обнадеживать В.Сиятельство, не имея  к  тому  прочных  оснований.
Буде  основания  сии  упрочатся,  я   безотлагательно   уведомлю   о   том
В.Сиятельство. Уповаю на то, что В.Сиятельство  знает  меня  достаточно  и
верит, что quo fata trahunt, sequamur [мы последуем туда, куда влечет  нас
судьба  (лат.)].  Со  всем  усердием,  какое  Вы,  В.Сиятельство,   былыми
милостями своими вменили мне  в  священнейший  долг,  остаюсь  милостивого
государя моего всенижайший и всепокорнейший слуга
   Генри Аскью.

   Post scriptum. Мистер Лак сообщил мне только что пришедшие  из  Лондона
известия о недавно вынесенном в Эдинбурге позорном обвинительном  вердикте
по делу капитана Портьюса [в апреле 1736 г. в  Эдинбурге  во  время  казни
разбойника Уилсона мальчишки-зеваки стали бросать в повешенного камнями  и
грязью; несколько  камней  попало  в  солдат  городской  стражи,  которыми
командовал капитан Портьюс;  капитан  приказал  открыть  огонь  по  толпе,
вследствие  чего  6  человек  было  убито  и  11  ранено;   суд   возложил
ответственность за это на Портьюса], а также о  случившейся  неделю  назад
смуте в Шордиче [в июле 1736 г. вооруженные жители Шордича пытались  силой
изгнать ирландских рабочих, приехавших в эти места на заработки],  каковые
известия без  сомнения  встревожили  В.Сиятельство.  Здесь  полагают,  что
причиною сим  непорядкам  Закон  о  торговле  джином,  вызвавший  всеобщее
неудовольствие.
   Г.А.

   * * *

   Человек с густыми бровями и бородавкой на носу стоит в дверях одной  из
палат Линкольнз-инн. На  нем  лиловато-дымчатый  костюм,  брюшко  обтянуто
коротким камзолом с неброским цветочным узором; в руках у мужчины  трость.
Держится он с внушительностью, но, кажется, не подлинной,  а  принятой  на
себя с какой-то целью.
   Стены палаты обшиты деревом. Одна  почти  целиком  занята  полками,  на
которых в  особых  футлярах  выстроились  тома  судебных  дел,  содержащих
юридические прецеденты; здесь также немало свитков  и  пергаментов.  Перед
полками высокая  конторка  и  табурет,  на  конторке  аккуратно  разложены
письменные принадлежности и стопа бумаги. Напротив мерцает мрамором камин.
На каминной полке - бюст  Цицерона,  по  сторонам  от  него  -  серебряные
подсвечники. Сейчас свечи  не  горят,  нет  огня  и  в  камине.  Из  окон,
смотрящих на юг, в безмятежный уют комнаты врываются снопы утренних лучей,
а за окнами... за окнами чуть поодаль зеленеют кроны  сомкнувшихся  стеной
деревьев. Верхняя часть оконной рамы опущена, и снаружи долетает  далекий,
но напевный клич разносчицы яблок (для них сейчас самый сезон); в  комнате
же стоит тишина.
   Щуплый человечек в сером костюме и парике, сидящий за круглым столом  в
дальнем углу, погружен в чтение.  Он  не  отрывается  даже  при  появлении
посетителя. Мужчина в дверях оборачивается, но провожатый, оставив его  на
пороге, как сквозь землю провалился. Визитер театрально покашливает  -  не
для того, чтобы прочистить  горло,  а  чтобы  обратить  на  себя  внимание
зачитавшегося человека за столом. Только теперь тот поднимает голову.  Он,
очевидно, несколькими годами старше посетителя, но заметно уступает ему по
комплекции: такой же тщедушный, как  Вольтер  или  Поуп  [Поуп,  Александр
(1688-1744) - английский поэт-классицист, автор сатирических, лирических и
философских произведений]. Мужчина  в  дверях  снимает  шляпу,  изображает
что-то вроде церемонного взмаха и слегка кланяется.
   - Я имею честь говорить с мистером Аскью? Мистер Фрэнсис Лейси к  вашим
услугам, сэр.
   Как  ни  странно,  сухонький  стряпчий  даже  не  думает  отвечать   на
приветствие, он лишь откладывает бумаги, несколько откидывается  назад  на
высокую спинку кресла, в котором он кажется совсем карликом, и  скрещивает
руки  на  груди,  а  затем  чуть  склоняет  голову  набок,  точно   дрозд,
высматривающий мошку. Серые, посверкивающие глаза глядят на гостя  холодно
и пристально. Мистер Фрэнсис Лейси немного озадачен таким приемом.  Решив,
что забывчивый законник просто не узнал его по имени, он поясняет:
   - Драматический актер, сэр. Прибыл для встречи с  вашим  клиентом,  как
договорено.
   Наконец стряпчий произносит первое слово:
   - Садитесь.
   - Благодарствую, сэр.
   Растерявшийся было актер  вновь  напускает  на  себя  значительность  и
направляется к стулу  возле  стола  как  раз  напротив  стряпчего.  Но  не
успевает он занять свое место, как дверь за его спиной открывается  и  тут
же захлопывается. Актер поворачивает  голову.  У  дверей  безмолвно  замер
долговязый чиновник в черном костюме - этакая цапля в вороньем оперенье. В
руках у него том в кожаном  переплете.  Он  так  же,  как  и  его  патрон,
впивается взглядом в посетителя - правда,  в  его  глазах  читается  явное
ехидство. Лейси оборачивается на коротышку-стряпчего и снова слышит:
   - Садитесь.
   Расправив фалды, актер садится на стул. Воцаряется  молчание.  Стряпчий
по-прежнему сверлит посетителя глазами.
   Обескураженный  актер  запускает  руку  в  карман  камзола  и   достает
серебряную табакерку. Открывает и протягивает стряпчему:
   - Не употребляете, сэр? Из Девайзеса, самый отменный.
   Аскью качает головой.
   - Тогда, с вашего позволения...
   Лейси отсыпает две щепотки табака в ямку под большим пальцем левой руки
и вдыхает, потом защелкивает табакерку и убирает в карман, тут же  достает
кружевной платочек и утирает нос.
   - Ваш клиент сочиняет для сцены и желал бы услышать мой совет?
   - Да.
   - Хвастать не буду,  но  лучшего  советчика  ему  не  сыскать.  Немного
найдется актеров,  столь  же  сведущих  в  нашем  искусстве,  и  даже  мои
недоброжелатели делают мне честь такими признаниями.
   Лейси умолкает, надеясь услышать вежливое согласие, однако  стряпчий  с
похвалами не спешит.
   - Позвольте полюбопытствовать, кого же избрал ваш клиент  своей  музой:
насмешливую Талию или, может, горестную Мельпомену?
   - Его муза Терпсихора.
   - Как вас понимать, сэр?
   - Эта ведь она муза танцев, верно?
   - Боюсь, сэр, вы обратились не к тому, кто вам нужен. Я не танцмейстер.
По части пантомимы вам больше поможет мой приятель мистер Рич  [Рич,  Джон
(1692-1761)  -  выдающийся  английский  актер,  режиссер  и   антрепренер,
основатель театра Ковент-гарден; работал в жанре театральной пантомимы].
   - Нет, вы-то мне и надобны.
   Лейси слегка приосанился.
   - Я драматический  актер,  сэр.  Мои  таланты  ведомы  всем  лондонским
знатокам.
   Руки стряпчего все так же скрещены на груди, на губах застыла  холодная
усмешка.
   - А скоро станут ведомы всем знатокам Тайберна [место публичных  казней
в Лондоне, просуществовало до  1783  г.].  Мой  клиент  сочинил  для  вас,
милейший, новую пьесу. Ее название - "Лесенка да петелька, или  Прыг-скок,
земля из-под ног". И в  этой  пьесе  вам  предстоит  проплясать  джигу  на
эшафоте в пеньковом галстуке.
   Лицо Лейси вытягивается, но он быстро овладевает собой  и  выпрямляется
на стуле, отведя в сторону трость.
   - Что за дерзкая шутка, сэр?
   Маленький стряпчий встает и, опершись руками на стол, чуть  наклоняется
к своей жертве.
   - Это не шутка...  мистер  _Браун_.  Видит  Бог,  не  шутка,  бесстыжий
негодяй.
   Актер как  завороженный  смотрит  в  горящие  глаза  стряпчего:  не  то
изумляется внезапно заполыхавшему в них гневу, не то не верит своим ушам.
   - Мое имя...
   - Четыре месяца назад в графстве Девоншир  вы  называли  себя  Брауном.
Осмелитесь отпираться?
   Актер поспешно отводит взгляд.
   - Вы забываетесь, сэр. Я ухожу.
   Он поднимается и поворачивается к двери. Караулящий у  выхода  чиновник
не двигается с места, однако ухмылка с его  лица  исчезла.  Он  вытягивает
перед собой руки, в руках у него та самая книга, и теперь видно, что на ее
кожаном переплете вытиснен крест. Голос стряпчего звучит сурово:
   - Ваши плутни открыты, сударь мой.
   Лейси вновь поворачивается  к  стряпчему  и  замирает,  выпрямившись  в
полный рост.
   - Не пытайтесь пронять меня цветистым  пустословием.  Давно  ли  вашего
брата за эти кривляния прилюдно драли плетьми [речь  идет  о  гонениях  на
театр в период Английской революции, когда парламентским  декретом  театры
были обречены на снос, а актеры  приравнены  к  бродягам].  Добром  прошу,
сойдите с котурнов. Вы в храме правосудия, а  не  на  подмостках,  где  вы
привыкли расхаживать  в  пышной  короне  из  грошовой  мишуры  и  чаровать
безмозглых ротозеев своими фанфаронадами. Понятно ли я изъясняюсь?
   И снова актер, не вынеся  тяжелого  взгляда,  отводит  глаза,  тоскливо
смотрит в окно, на зеленые кроны, словно ему не терпится  выбраться  туда.
После недолгого молчания он вновь поворачивается к стряпчему:
   - Я желаю знать, по какому праву вы так со мной разговариваете.
   Стряпчий вытягивает  маленькую  ручку  и,  сверля  посетителя  глазами,
начинает по пальцам перечислять основания, дающие такое право:
   - Первое: по наведении  надлежащих  справок  был  я  уведомлен,  что  в
означенное время вы в Лондоне отсутствовали. Далее, я посет