д,  что  вы  думаете  по  поводу  аккуратно
внесенной оплаты?
   - Тут все вроде бы ясно.  Комнаты  оплатили,  значит,  теперь  мы  твердо
знаем, что эту женщину содержал не Тарквин. Впрочем, я никогда в  том  и  не
сомневался. Значит, нам следует обратить свои помыслы к Лонсу.
   - Ага. Я гляжу, вы наконец-то сбросили Марциуса со  счетов.  Что  ж,  это
разумно.
   - Погодите, Кессиас, и послушайте, что я скажу. Я не могу  вам  доставить
каких-либо доказательств своей правоты, но все-таки по-прежнему  думаю,  что
убийца не Лонс.
   Упоминать о Виеску Лайам не стал. То, что он обнаружил, - по крайней мере
ему казалось, что обнаружил,  -  в  слова  не  укладывалось.  Да,  вроде  бы
аптекарь хотел  ему  что-то  там  рассказать,  но  это  было  лишь  смутное,
секундное ощущение. Ничего такого, о чем бы  стоило  сообщать  Кессиасу,  по
крайней мере сейчас.
   Кессиас пожал плечами:
   - В принципе, я бы мог с вами и согласиться.  Но  там,  где  есть  точное
знание, домыслам места нет. Мы знаем, что у актера был очень веский мотив  и
что орудие убийства вышло из театральной среды. Все ниточки ведут к нему.  И
потому он от меня не уйдет.
   На миг эдил устремил взор в кружку, потом поднял голову  и  произнес  уже
совсем другим тоном:
   - Впрочем, тут есть еще одна новость, которая может  вас  заинтересовать.
Аптекарь передавал вам привет.
   - Виеску? Он говорил обо мне?
   - Да, - кивнул Кессиас. - После процессии, уже  на  ступенях  храма.  Он,
должно быть, заметил - еще на площади, - как я отправил к  вам  человека,  и
спросил, не знаком ли я с иерархом. Я сперва не сообразил, что к чему, потом
все быстренько понял и сказал,  что  да,  безусловно,  знаком.  Виеску  стал
мямлить, что ему необходимо рассказать вам о чем-то, о чем вы  расспрашивали
его во время вашей последней беседы. У него каша - во рту и  в  мозгах,  его
трудно понять нормальному человеку.
   - И все-таки, о чем же он говорил?
   - По правде говоря, он так бормотал, юлил и запинался, что  мне  хотелось
послать его - надолго и далеко.  Он  говорил,  что  его  подвигла  открыться
светлая аура Урис и молитвы других верующих и что он просит  вас  не  винить
его за то, что он что-то таил. Наконец он признался, что  та  самая  девушка
приходила к нему еще раз, в другой день,  и  снова  выпрашивала  у  него  ту
отраву. Ренфорд, это наша красавица или нет?
   - Наша, но мы уже знаем, что ее содержал не Тарквин, -  отозвался  Лайам,
досадливо мотнув головой.
   - Напомните-ка мне, что там была за трава?
   - Сантракт, но это неважно. Тарквин умер, а не выкинул плод.
   - И то правда, - согласился Кессиас. - Хотя за всем этим все-таки  что-то
кроется. Эта ведьма, как видно, запугала нашего Виеску вконец. Даже упомянув
о ней, он затрясся как лист, побелел и стал озираться по сторонам.
   - Ну так  и  что  же?  -  Лайаму  стоило  большого  труда  сдержать  свое
раздражение. В нем словно что-то вдруг лопнуло. Как мыльный  пузырь.  И  то,
что таил от него Виеску, лопнуло, как мыльный пузырь. И  вся  его  беседа  с
Марциусом - такой же пузырь, и вся эта кровь  девственницы  пошла  пузырями.
Зряшная возня, суета, даром загубленное время. Все  это  уже  просто  бесило
Лайама. Проблемы греховности и благочестия к смерти Тарквина не пристегнешь,
как и проблемы купли-продажи! Кто убийца - вот в  чем  вопрос!  А  убийца  -
Лонс, сказал себе Лайам и внезапно почувствовал, что ему  становится  легче.
Убийца - Лонс! И все, и вопрос закрыт! Он вновь помотал головой и  посмотрел
на эдила.
   - Что с того, что какой-то  исполненный  благочестия  греховодник  боится
какой-то бабы? Это все мелочи, это уводит в сторону. А нам нужно лишь точное
знание - разве не так? И это знание у нас есть! Есть или нет, отвечайте?
   Лайам еще раз встряхнул головой и подумал, что не стоит  так  горячиться.
Но симпатяга-эдил вроде бы не заметил ничего неладного в его тоне.
   - И то верно. Вы правду говорите. Действительно,  главное  знание.  И  мы
знаем, что нам нужен актер. Возможно, мы завтра его и сцапаем.
   Эдил взвесил в  руке  свою  кружку,  убедился,  что  та  почти  пуста,  и
отправился к очагу, чтобы наполнить ее снова, а заодно  прихватил  и  кружку
Лайама. Склонившись над котлом, Кессиас пробормотал.
   - Впрочем, я сильно удивлюсь, если он не попытается дать деру.  Я  бы  на
его месте пустился в бега сразу же после того, как мы взяли его в оборот.
   Лайам бесцеремонно забрал у него заново наполненную кружку.
   - Возможно, он думает, что за ним следят ваши люди. А  потом,  он  знает,
против него имеются лишь косвенные улики. Они и вправду  косвенные,  хотя  и
чертовски убедительные. Чертовски!
   - Вполне достаточные, чтобы при необходимости довести  его  до  виселицы,
хотя мне и глубоко  противно  думать  об  этом,  -  мрачно  сказал  Кессиас,
возвращаясь на место. - Я что-то чересчур благодушно  настроен  в  последнее
время.
   - Возможно, на ваше благодушие он и рассчитывает, надеясь, что вы махнете
на все рукой. Или думает, что я заключил с ним сделку и не стану настраивать
вас против него.
   - Ага! - произнес Кессиас, и глаза его вспыхнули.  -  Сделку?  Какую?  Вы
что, велели ему держаться подальше от Поппи Неквер?
   Лайам покаянно кивнул и мысленно себя вы бранил. Но тут же и  оправдался.
Он ведь не думал тогда, что Лонс заколол Тарквина.
   - Вот что я вам скажу, Ренфорд, прекрасный пол - ваше слабое место. И это
сразу видать. Возможно также, Лонс думает, что мы  скостим  ему  все  грехи,
потому что вы по уши втюрились в его красотку-сестричку?
   Кессиас улыбался, насмешка попала не в бровь, а в глаз.  Лайам  сиротливо
понурился.
   - Ну что ж, значит, завтра мы его арестуем, и делу конец.
   И он приложился к кружке, чтобы запить не приятное ощущение.  На  ум  ему
вдруг пришел Фанукл. Когда Лонса арестуют, будет ли этот урод  считать,  что
Лайам с ним в расчете? Или втянет его во что-то еще?
   Некоторое время  они  сидели  молча,  потягивая  забористый  сидр.  Лайам
чувствовал, что лицо его раскраснелось.
   Внезапно эдил разразился громоподобным хохотом и грохнул кружкой о стол.
   - Что это мы пригорюнились, как плаксивые бабы? -  зычно  вопросил  он  и
улыбнулся,  оскалив  зубы.  Черная  борода  делала   его   улыбку   особенно
устрашающей. - Дело сделано! Мы разыскали убийцу! Завтра негодяя  потянут  в
тюрьму. Я снова примусь следить за порядком в тавернах,  а  вы  вернетесь  к
вашим ученым книжкам! Все! Берите котел и пошли!
   Эдил бодро встал и, качнувшись, вышел  из  кухни.  Лайам  поднялся  из-за
стола куда медленнее, чем его сотоварищ, он чувствовал, как кровь закипает в
его мозгу. Голова Лайама пошла кругом. Он понял, что выпил куда больше,  чем
следовало бы, впрочем, у него хватило ума воспользоваться прихваткой,  когда
он снимал горячий котел с огня.
   Кессиас громогласно воззвал к  Бурсу,  повелевая  тому  разжечь  камин  в
гостиной и принести  еду,  но  тут  же  сам  принялся  возиться  с  дровами,
беззлобно обругав появившегося слугу.
   - Вечно ты еле ползаешь, Бурс!  Огнем  я  сам  займусь!  А  ТЫ  тащи  нам
закуску. И еще прихвати свою дудку и третью кружку! Эй, Ренфорд, -  окликнул
эдил Лайама, осторожно перемещавшегося по комнате, - вешайте котел на  огонь
и наливайте себе еще!
   Вернулся Бурс, он нес огромный поднос, заваленный холодным мясом, сыром и
хлебом. Под мышкой слуга  держал  флейту.  Сквозь  стремительно  сгущающийся
туман опьянения Лайам успел разглядеть, что кислая  улыбка  слуги  вовсе  не
такая уж кислая и что на самом деле Бурс замечательный малый и, должно быть,
совсем не дурак повеселиться, особенно если хозяин не прочь. Слуга  поставил
поднос на сундук, стоящий рядом с камином,  и  отступил  чуть  назад,  чтобы
несколько раз дунуть в мундштук инструмента.
   Невзирая  на  обильный  обед,  поглощенный  днем,  Лайам  с   энтузиазмом
накинулся на закуски, сдобренный пряностями сидр разжег его аппетит.
   - Значит, так, Бурс, - сказал Кессиас, пока Лайам без разбора запихивал в
рот колбасу, сыр и хлеб, - час  поста  еще  не  настал,  а  мы  с  Ренфордом
покончили с делом, подобного которому в моей практике еще  не  бывало.  И  к
тому же нам нужно одолеть этот котел.  Так  что  ты  получаешь  сидр,  а  мы
получаем музыку.
   Повелительно взмахнув рукой, Кессиас наполнил третью посудину и сунул  ее
слуге. Тот приложился к кружке, потом отставил ее в сторонку, поднес  флейту
к губам и завел развеселую плясовую.
   Кессиас рассмеялся и захлопал в ладоши, притоптывая ногами.
   - Давай, давай, Бурс! Он знает, что это моя любимая вещь, -  доверительно
проревел эдил, обращаясь к Лайаму. Лайам был занят грудой снеди, сложенной у
него на коленях, но все-таки умудрился поднять  голову  и  ответно  кивнуть,
хотя сам он эту мелодию слышал впервые.
   К тому моменту, как Бурс умолк, Лайам успел расправиться с большей частью
еды. Эдил снова наполнил его кружку и принялся отстукивать ритм, хлопая себя
по колену. Бурс вновь поднес флейту к  губам,  он  оказался  очень  неплохим
музыкантом.  Заслышав  следующую  мелодию,  Лайам  расплылся  в   улыбке   и
одобрительно закивал.  Слуга  заиграл  песенку  "О,  безгубый  флейтист!"  -
невзирая на  протесты  Кессиаса,  требующего  вернуться  к  первой  мелодии.
Впрочем, как только эдил заметил, что Лайам с удовольствием  слушает  Бурса,
он тут же утих. Он пересел поближе к Лайаму и поинтересовался:
   - Вам нравится?
   -  Очень!  -  отозвался  Лайам,  наскоро  припоминая  слова  непристойной
песенки. Он заметил, что в  глазах  Бурса,  припавшего  к  флейте,  вспыхнул
озорной огонек. Лайаму показалось,  что  слуга  будет  не  прочь,  если  ему
подпоют.
   - Ну, тогда пойте! - проревел Кессиас прямо ему в ухо, опасно шатнувшись.
   - Я не умею петь.
   - А играть?
   Лайам, желавший без помех насладиться  мелодией,  пропустил  вопрос  мимо
ушей. Тогда эдил сгреб его в охапку и поинтересовался снова:
   - А играть вы умеете?
   - Да, да.
   - На лютне?
   - Да, на лютне, немного, - отозвался Лайам, надеясь, что  его  оставят  в
покое, но тут, к его величайшему огорчению, Бурс  снова  умолк.  Он  отложил
флейту в сторону и взглянул  на  хозяина  с  безмолвным  вопросом.  Кессиас,
пошатываясь, двинулся к сундуку. Сбросив  поднос  на  пол,  Кессиас  откинул
тяжелую крышку и какое-то время копался в содержимом огромной укладки,  уйдя
в нее с головой. Когда он вынырнул обратно, в руках  его  оказался  видавший
виды футляр.  Осторожно  щелкнув  замками,  Кессиас  извлек  из  него  лютню
прекрасной работы -  из  розового  дерева,  с  колышками  слоновой  кости  и
посеребренными порожками. Эдил вручил лютню Лайаму, а сам уселся  в  стоящее
чуть в сторонке плетеное кресло.
   - Попробуете взять пару аккордов, сэр?
   Лайам с изумлением воззрился на Бурса. Оказывается, этот  милейший  малый
умеет еще и говорить. Лайам  вдруг  сообразил,  что  Бурс  старше  Кессиаса,
редеющие волосы слуги были изрядно подернуты сединой.
   - Пожалуй, да. Только сперва ее надо настроить.
   - Она не нуждается в настройке, сэр.
   Пожав плечами, Лайам взял несколько первых аккордов и убедился, что  Бурс
прав. Приободрившись, Лайам заиграл уверенней, и вскоре слуга  присоединился
к нему. Через несколько минут пальцы Лайама обрели нужную гибкость, и  лютня
с флейтой  зазвучали  как  один  инструмент.  Когда  они  прошлись  по  теме
"Флейтиста" дважды, Кессиас счел возможным взять на себя  роль  солиста.  Со
слухом у эдила было неважно, он больше орал, чем пел, но слова песни звучали
отчетливо, а самым важным в "Безгубом  флейтисте"  являлись  все  же  слова.
Лайам стал подпевать эдилу, и хотя сочетание их голосов трудно было  назвать
приятным, совсем уж невыносимым его тоже нельзя  было  назвать,  короче,  на
непристойную портовую песенку их вокальных данных вполне хватало.
   Текстовых вариаций песенки, она была  посвящена,  как  это  следовало  из
названия, похождениям безгубого флейтиста - имелось бесконечное множество. В
результате после  первых  трех  стройно  спетых  куплетов  Кессиас  и  Лайам
затянули каждый свое. Эдил попытался было начать  песню  сызнова,  но  Лайам
упорно гнул свою линию, налегая на  тот  вариант,  которому  его  обучили  в
Харкоуте. Тогда Кессиас стал подхватывать только припев, и они  таки  довели
песенку до развеселой концовки, причем грузный эдил даже пустился в пляс.
   Рассмеявшись, Лайам снял пальцы  с  грифа,  радуясь  тому,  что  премьера
прошла удачно.
   - А вы неплохо играете, сэр, - заметил Бурс. Щеки его слегка покраснели.
   - А ты лихо дерзишь, негодник ты этакий! - расхохотался Кессиас и хлопнул
слугу по плечу так, что тот пошатнулся.
   - Я, собственно, из-за этой мелодии и стал учиться  играть,  -  признался
Лайам. Его и вправду подвиг на музыкальные опыты именно "Безгубый флейтист".
Он неустанно возился с лютней, пытаясь чем-то заполнить  скуку  плавания,  и
припоминал бессчетные варианты ее  куплетов,  которые  так  веселили  его  в
портовых притонах разных стран и земель. Просто поразительно, насколько  эта
песенка вездесуща! Затем Лайаму припомнились еще кое-какие дополнения к ней,
и он таинственно улыбнулся.
   - Если вам любопытно, могу показать еще один вариант.
   Кессиас рассмеялся так громко, что сомнений быть не могло - ему эта  идея
понравилась. Бурс, в свою очередь, также не выказал недовольства.
   Лайам предложил благодарной публике вариант, именуемый "Безгубый флейтист
и однорукий лютнист",  делая  после  каждой  новой  строфы  проигрыш,  чтобы
Кессиас мог отсмеяться. Поскольку героем песенки  сделался  еще  и  лютнист,
Лайам ввел в мелодию кое-какие  музыкальные  вариации  -  заготовки  прежних
времен - и  обнаружил,  что  Буре  с  легкостью  вторит  ему.  Тем  временем
перебравший Кессиас радостно бил в ладоши. Они прошлись по  новому  варианту
дважды, потом сделали перерыв, чтобы выпить  еще  сидра,  и  посмеялись  над
эдилом, который попытался припомнить только что заученные им  строчки  и  не
смог.
   - Вы мне их непременно напишете, Ренфорд, - сердито сказал Кессиас, потом
сменил гнев на милость и стал упрашивать Лайама сыграть еще что-нибудь.
   Лайам заиграл еще одну песенку из своего не слишком богатого  репертуара.
Это была матросская песня, разухабистая, но при этом достаточно  пристойная,
чтобы ее можно было спеть  и  в  приличном  обществе.  Бурс  все  с  той  же
легкостью подхватил простенькую мелодию, а затем принялся расцвечивать ее  и
украшать. Глядя, как  стремительно  порхают  его  пальцы,  Лайам  восхитился
искусством старого слуги, с виду столь грубого  и  недовольного  всем  белым
светом. Это был настоящий музыкант, а не жалкий любитель  вроде  Лайама,  за
упражнениями которого не стояло ни теоретической подготовки, ни школы. Лайам
мог сыграть лишь ту мелодию, которую разучил. А Буре мог свободно подхватить
новую песню и украсить ее.
   Они сыграли еще две мелодии, которые Лайам знал. Все  это  время  Кессиас
продолжал   безмолвствовать,   сосредоточенно    уставившись    куда-то    в
пространство. Доиграв, Лайам поклонился Бурсу:
   - Вы замечательно играете, Бурс. Вы - истинный музыкант.
   Слуга вспыхнул и нахмурился, а эдил  вышел  из  оцепенения,  глотнул  еще
сидра и переключил внимание на лютню, которую  Лайам  по-прежнему  держал  в
руках.
   - Еще бы ему им не быть, Ренфорд! Его учил  мой  отец,  а  мой  отец  был
лучшим из всех менестрелей, что когда-либо служили у герцога!
   Бурс еще более поскучнел, но потом улыбнулся - едва заметно.
   - Эта лютня принадлежала ему, - сказал слуга, указывая на инструмент, - и
хотя вы, сэр, играете не без изящества, вам  до  него  так  же  далеко,  как
пастуху до короля.
   - Да, он был лучшим. Никто не пел лучше его, - угрюмо пробормотал Кессиас
и вдруг разразился смехом. - А еще он  был  наиотъявленнейшим  подлипалой  и
льстецом, каких свет не видывал! Как по-вашему, как я попал на нынешнюю свою
должность? Сын любимца герцога,  а  годится  лишь  на  то,  чтобы  разнимать
пьянчужек на улицах, - так давайте отошлем его  в  Саузварк  и  сделаем  там
эдилом!
   - И вы с честью справляетесь с этой задачей, Кессиас,  -  мягко  произнес
старый слуга, и эдил решительно кивнул.
   - Это правда. Я делаю  все,  что  в  моих  силах,  и  мало  кто  способен
выполнять эту работу лучше. Ну да ладно! Лучше сыграйте еще!
   Бурс завел медленную, печальную мелодию - погребальную песнь, обращение к
Лаомедону, богу миров, что лежат за пределами этого мира.  Он  вопросительно
взглянул на Лайама поверх флейты, но Лайам покачал головой  и,  улыбнувшись,
осторожно уложил чудесный  инструмент  обратно  в  футляр,  а  потом  заново
наполнил свою кружку.
   К тому времени, как Бурс сыграл еще четыре мелодии  -  три  из  них  были
Лайаму незнакомы, котел опустел. В  конце  концов  слуга  отложил  флейту  и
осушил последнюю кружку.
   - Если от меня больше ничего не ожидают, хозяин, я, пожалуй, пойду.
   - Нет, больше ничего, мой добрый Бурс, прими только мою благодарность.
   Кессиас, кажется, уже совладал со своим опьянением и  с  серьезным  видом
поклонился в ответ на поклон слуги.
   Когда старик вышел, Лайам присвистнул. Он чувствовал себя  намного  хуже,
чем разлюбезный эдил. Туман в его мозгу окончательно загустел, и  Лайам  был
искренне рад, что котел уже пуст: от одной лишь мысли о лишнем глотке у него
начинал ныть желудок.
   - Он - прекрасный музыкант, - благоговейно прошептал Лайам.
   - Это правда. И в придачу отличный малый.
   Лайам неуверенно поднялся на ноги:
   - Пожалуй, мне пора идти.
   Кессиас спорить не стал. Он тоже поднялся и, широко  улыбнувшись,  открыл
перед ним дверь.
   - Вы и сами играете, как пастушок, ежели выражаться в духе старого Бурса.
Заходите как-нибудь еще и обучите его кой-каким вашим вещичкам. Держу  пари,
он их сможет запомнить.
   - Это очень удачная мысль, - отозвался Лайам, изо  всех  сил  сражаясь  с
непослушными ногами, которые отказывались поддерживать его тело. Разговор об
отце Кессиаса навел его на воспоминания  о  собственном  отце,  и  внезапно,
несмотря на весь выпитый сидр, Лайам пригорюнился его охватила печаль.
   - Тогда до завтра, - сказал эдил.
   - Угу, до завтра, - пробормотал Лайам и помахал через плечо рукой.
   На улице дул холодный ветер, и под его напором  окутывающий  мозг  Лайама
туман поредел ровно настолько, чтобы Лайам сообразил, что в таком  состоянии
ехать верхом к дому Тарквина было бы неразумно, если не  сказать  -  опасно.
Повинуясь этой невнятной мысли, Лайам заставил себя  отправиться  на  родной
чердак.
   Лестница показалась ему бесконечной, но в конце  концов,  стукаясь  то  и
дело о стенки, Лайам все-таки ее одолел. В голове у него вертелись печальные
мысли о своей несчастной судьбине, вперемешку с укорами в адрес  Кессиаса  -
нельзя же бросать столько пряностей в сидр! Даже не раздевшись, Лайам рухнул
на тюфяк и мгновенно уснул.

12

   Спал он плохо. Так обычно бывало с ним после неумеренных  возлияний.  Его
мучили кошмары.
   В доме Тарквина, превратившемся во сне в отцовский  замок,  шла  какая-то
дикая оргия, и его, увечного шута, травили, словно медведя.  Гончие  клацали
зубами, хватали его за руки и за ноги. Кровь струилась по  ногам,  но  Лайам
все стоял, не падая, и не мог даже пошелохнуться, не говоря уже о том, чтобы
как-то  себя  защитить.  Это  страшно  не  нравилось   столпившимся   вокруг
участникам травли. Среди них был и покойный маг под руку с Доноэ.  Мерцающий
оранжевый свет свечей превращал лицо  Тарквина  в  страшную  маску.  Чародей
презрительно хохотал, наблюдая за судорожными движениями Лайама. Лонс и леди
Неквер валялись в обнимку на каком-то  диване,  они  встречали  восторженным
визгом каждый вырванный клок плоти. Тут были и все  те,  с  кем  только  ему
доводилось встречаться, - Виеску и Марциус, Кансаллус и его актеры,  и  даже
матушка Джеф. Все они жадно хлебали  вино  из  дымящегося  котла  и  криками
подбадривали рвавших Ла