ие фигуры. Эти мужчины называются
фигуристами.  Есть  еще  такие странные мужчины, которые обожают
женские  души.  Еще  Леонардо  да  Винчи установил, что для души
просто  нет  места  в  теле человека, а есть еще эклектики - это
мужчины,  которым к красоте женщины нужна особая женская душа. Я
думаю,  что  эти  душисты и эклектики просто развозят замурение,
оправдывая  свою  лень.  Красивую  девушку очень трудно найти. А
осваивать  еще труднее. Вот ты, Коруша, оказалась очень трудной,
если  бы  не  ценные  теоретические консультации друзей, я бы не
справился!
    - Неужели ты консультировался?
    - А как же, перед каждым свиданием. Ты как-то легко обходила
все  теоретические  утверждения,  но как я счастлив теперь. Даже
когда  меня  не  пустят  в Париж читать лекции, я не расстроюсь,
ведь у меня есть ты!
    Чтобы  избежать  огласки  нашего  романа,  я приходила к Дау
сама.   На   крыльях   пролетала   парк  химико-технологического
института  и,  затаив  дыхание,  вступала на асфальтовую дорожку
Физтеха,  утопавшую  в цветах. Он ждал меня у приоткрытой двери.
Высокий,  стройный,  тонкий и очень нежный. Он сейчас же начинал
поспешно раздевать меня. Я умоляла:
    - Даунька, оставь хоть что-нибудь на мне!
    -  Нет,  нет, ни за что! Ты так красива вся! Корочка, есть в
Эрмитаже  картина  "Венера  выходит  из  морской  пены". Я ходил
любоваться  ею.  А  ты  гораздо красивее ее. Если бы я мог, я бы
издал   закон:   мужчина,   оставляющий  на  своей  возлюбленной
какой-нибудь предмет туалета, подлежит расстрелу.
    Я  уходила  на рассвете. Как-то мы проспали. Я вышла поздно.
Выходя  из низкой решетчатой калитки Физтеха, в парке наткнулась
на  своего  сокурсника  по университету. Он, видно, заметил меня
еще на территории Физтеха и поджидал.
    - Кора, здравствуй.
    - Здравствуй, Володя.
    -  Тебя  нигде  не видно. Теперь я знаю, почему! Это он увел
тебя с нашего вечера, и ты все время только с ним?
    - Да, - ответила я, гордо подняв голову.
    - Кора, только в следующий раз не надевай платье наизнанку.
    Я  посмотрела  на себя - все швы наружу. Вспыхнула, но потом
мы оба расхохотались веселым молодым смехом. Он сказал:
    -  Ты  не  смущайся. Все всё знают давно. Кора, имей в виду,
тебе многие завидуют. Я лично завидую только ему.
    Как  быстро  отлетели в вечность самые мои счастливые годы в
Харькове,  годы  жгучего  счастья и большой любви. Наступил 1937
год.  Этот  год  многих  зацепил.  Ночной  звонок  телефона. Дау
схватил  трубку. Побледнел. Медленно опустился на постель: "Так,
да,  я  дома".  Ему сообщили сотрудники, что "черный ворон" увез
Шубникова и Резенкевича.
    - Дау, идем ко мне, пока поживешь у меня.
    Дома  у меня решили: днем я достаю ему билет на ночной поезд
в   Москву.  В  Москве  начал  работать  институт  Капицы.  Петр
Леонидович приглашал Дау работать у него.
    Следующей  ночью я одна провожала Дау в Москву. Расставались
мы  очень  растерянные, очень расстроенные, очень подавленные. В
нашу  жизнь вторглось то, чего не должно было быть. Расставались
мы  не  по своей воле. Долго я смотрела вслед поезду, увозившему
Дау.  Воздух  стал  синеть.  А  там,  куда ушел поезд, появилась
розовая  полоса  рассвета. Нет, этот рассвет уже не мой! Грустно
было   возвращаться  домой  теперь,  такой  обездоленной,  такой
одинокой!

Глава 13

Наш роман продолжался в письмах.
28.II.37
   Девуленька, моя любимая, только вчера написал те-
бе и сейчас пишу опять. Вот уж, вероятно, мои скуч-
ные письма надоедят тебе. Напишу точно о себе, о сво-
ем здоровье и настроении.
   Грустно как-то без тебя. Нельзя ни поцеловать твои
ясные глазки, ни обнять тебя.
С кем-то ты флиртуешь? И главное, и так, и так
плохо. Если мощно флиртуешь - то завидно, а если
нет - то еще хуже, - скучаешь.
Бедная моя замученная девочка. Чувствую уже,
что не уломаю тебя на расстоянии поехать отдох-
нуть. И сейчас ты, вероятно, такая усталая, груст-
ная, а мне хочется, чтобы тебе было весело и хорошо
на душе.
   Как я люблю тебя, любимая моя. А ты еше, как на
зло, не чувствуешь этого.
   Числа 15-го Сессия Академии, на которой я должен
докладывать.
Ну, всего хорошего, дорогая.
Дау.
* * *
Девочка, моя любимая,
   из-за болезни несколько дней жил у Рума и не был в
Институте, так что сразу получил два твоих письма.
Как тебе не стыдно писать, что меня не радуют твои
письма. Зачем ты меня дразнишь? А я так люблю чи-
тать твои письма и много, много раз их перечиты-
вать. И чем длиннее, тем лучше. Мне так приятно чи-
тать каждое твое слово. Тогда мне верится, что ты
все-таки любишь меня, а пишешь гадости только по
злому характеру.
   Очень беспокоюсь о твоем здоровье. Как следует не
вылечили твое воспаление легких?! А то ведь ты из-за
меня заболела - пустил тебя в холодный аэроплан.
   Я все никак не могу выздороветь. Грипп прошел, фу-
рункулы тоже, но желудочное отравление (?) не кон-
чается. На днях была температура 39,8 и было ужас-
но гнусно. Сейчас 37 и постепенно проходит. И когда
ты пишешь злые письма, мне начинает казаться, что
ты меня уже совсем скоро разлюбишь и полюбишь ка-
кого-нибудь здорового, сильного, хорошенького. Я сей-
час все время думаю о тебе, о том, какая ты замеча-
тельная. Как хорошо было лежать вместе с тобой,
крепко, крепко прижавшись друг к другу.
   Как ты проводишь время? Заводишь ли знакомых?! А
то проработаю.
   Пытаюсь звонить тебе почти каждый день, когда
не валяюсь, однако обычно очень трудно дозвониться, а
очень поздно будить тебя не хочется.
Крепко, крепко целую.
Дау.
* * *
31.V.37
Корунечка, моя любимая.
   Наконец-то вчера дозвонился до тебя, а то тебя все
нет дома (номер не отвечает, и я уже несколько забес-
покоился). Ты не можешь даже представить себе, моя
девочка, как мне приятяяяяяяяяно слышать твой го-
лос. Надо обязательно устроить, чтобы мы виделись
не с такими длинными перерывами, а то как тоскливо
становится.
    Что с твоим здоровьем? Чувствую, что оно не в по-
рядке и ты опять не лечишься. Как тебе не стыдно?!
Напиши подробно об этом!
   Какой твой отпуск?! Хорошо, если не с 1-го июля, а
то мне раньше конца июня не вырваться в Харьков. На
днях опять позвоню тебе.
Крепко, крепко целую.
Дау.
   Я так тебя люблю, Корунечка, а ты даже не чувствуешь.
* * *
18.VI.38
Девочка моя любимая,
   ты представить себе не можешь, как я люблю чи-
тать твои письма. Я никогда не читаю их на людях, а
всегда читаю один, сидя в уголке, чтобы можно было
представить себе твои серенькие глазки. Я читаю их
так медленно, словно ем что-то очень, очень вкусное,
но чего ужасно мало и сейчас вдруг кончится. Только
жутко немного бывает, а вдруг ты написала, что ме-
ня совсем разлюбила или разозлилась на меня. Ведь я
так люблю тебя и мне так одиноко, что ты не веришь
в мою любовь.
   Мне и смешно и грустно слушать, когда ты жалу-
ешься, что я не приезжаю. Ведь я, Корунечка, тоже на
работе, и хотя мне легче разъезжать, чем тебе, но
все-таки не так уже просто. Ты ведь, небось, даже не
уверена, сможешь ли приехать сюда кроме
ноябрьских и майских дней. Здесь в институте
отпуск только с конца июля, и мне трудно уехать
отсюда больше, чем на месяц раньше конца года. А
сейчас еще Бор здесь.
   Как твое здоровье, любимая моя? Я ужасно боюсь за
тебя. Ты так плохо следишь за своим здоровьем и мне
всегда страшно думать, что сейчас, когда меня нет,
никто не следит за тем, ходишь ли ты к врачам или
совсем забросила лечение.
   Как с путевкой, ведь потом трудно будет до-
стать?!
* * *
25.XII.37
   Корунечка, любовь моя, от тебя ничего нет. Как я
боюсь за тебя, моя деточка. Когда я думаю о том, что
с тобой может что-нибудь случиться или ты меня
разлюбишь, становится так жутко, жутко. Я как-то
даже представить себе не могу, как я мог бы жить
дальше, зная, что больше никогда не увижу моей Ко-
рочки.
   Не обращай внимания на унылый тон письма. Я про-
сто беспокоюсь за тебя и немного скис, но, в общем, со
мной все в порядке.
   Читала ли ты "Война 1938 г." в № 8 журнала "Зна-
мя" за 1937г.? Немного жутко, но неплохо написано.
Там же очень милые стихи об испанской интернацио-
нальной бригаде. Вот это люди!
   Когда я, наконец, увижу тебя, моя девочка? Мне ка-
жется, что я буду целовать тебя два часа подряд.
Ведь я должен заучить тебя всю наизусть, а то детали
как-то забываешь.
Дау.
* * *
23.II.38
Корочка, дорогая.
   Вот и еще две шестидневки будут без тебя. А там
опять еще что-нибудь помешает. Мне уже начинает
казаться, что я никогда больше не увижу тебя, что
ты, как сказочная фея, промелькнула, и исчезла.
   Не сердись, Корунечка, на ноющий стиль писем. Но
ведь я первый раз за все три с хвостиком года нашего
знакомства не вижу тебя так долго. Жизнь кажется
такой ненастоящей, никому ненужной. А когда поду-
маешь, что а вдруг моей девушке и вовсе не хочется ме-
ня видеть, то становится совсем кисло. Если письма
наводят на тебя тоску, то можешь рвать их не чи-
тая, но сама пиши обязательно, хоть изредка, хоть
строчку. А то мне будет казаться, что я тебе уже
совсем не нужен.
Крепко, крепко целую мои далекие серые глазки.
Дау.
* * *
24.II.38
   Корунечка, дорогая, пишу тебе чуть ли не каждый
день. Чувствую, что мои письма порядочно надоели те-
бе, тем более, что таланта к письмам у меня нет,
но удержаться не могу.
   Постараюсь дозвониться до тебя: боюсь, впрочем,
что ты скажешь, что и 6-го не приедешь, а только еще
позже. Я всегда знал, что буду скучать, если долго не
буду видеть тебя, но что станет так грустно - не
думал.
   Что-то с тобой, моя девочка? Как ты себя чувст-
вуешь? Что делаешь, о чем думаешь? Много ли изменя-
ешь мне и вспоминаешь ли обо мне иногда? Самое глав-
ное, чтобы тебе было хорошо! Имей в виду, что даже
если совсем, совсем разлюбишь меня, все равно должна
приехать в Москву. Ведь ты сейчас не будешь, как ког-
да-то, бояться, что я тебя изнасилую, а отдохнуть
тебе во всяком случае совершенно необходимо.
   Смотрю на твои карточки и облизываюсь. Неуже-
ли эта девушка меня любит? Имей в виду, что когда
ты приедешь, я совершенно зацелую тебя. Впрочем,
когда это еще будет.
* * *
27.III.38
   Корунечка, дорогая, как тебе не стыдно писать вся-
кие глупости. Ведь ты прекрасно знаешь, что я всегда
начинаю писать тебе через две шестидневки после
твоего отъезда, а что касается моей карточки, я ведь
написал надпись; и притом ты вообще забыла
карточку здесь.
   Очень, очень люблю тебя и уже скучаю по моей се-
роглазой девочке. Карточка твоя довольно маломощ-
ная, ты просто гораздо лучше.
Крепко, крепко целую.
Дау.
* * *
    Наш роман перешел в письма, хотя мы иногда и виделись. Писал
он много, я сохранила все письма.
    Мои  письма  он  также бережно хранил, но они заинтересовали
тех,  кто увозил его в "черном вороне" ночью в конце апреля 1938
года.
    Даунька   очень   сожалел,   когда,  вернувшись  через  год,
обнаружил исчезновение моих писем вместе с моими фотографиями.
    Некоторые   его   письма   я  привожу  здесь  полностью.  Те
сетования,  которые  он  высказывает в письмах в отношении моего
здоровья,  возникли  по следующей причине. Дау, будучи в Москве,
стал  приобщать  меня  к настоящей культуре: человеческая личная
свобода  неприкосновенна, я должна о нем помнить, но скучать мне
запрещается.  Я  должна  заводить  новые романы для развлечения,
просто   от  скуки,  если  ему  представится  возможность  -  он
обязательно  в  Москве заведет романчик. У него, правда, большая
трудность,  так  как  он  чистый красивист, а свободных красивых
девушек  почти  нет, и только это его удерживает. А от побочного
романчика  он  будет  меня  любить  еще  сильнее, потому что все
женщины  проигрывают в сравнении со мной! Я только в выигрыше. И
если я его люблю, я должна радоваться, если он преуспеет.
    Вначале  я  расстроилась и загрустила. Вырвалась из Харькова
на  несколько  дней  в  Москву,  и  вот такой сюрприз. Но он так
восстал  против ревности. Ревность несовместима с человеком. Это
самое  дикое,  самое  низкое,  самое  эгоистическое  качество. Я
испугалась,  что у него глаза выскочат из орбит. Взгляд сделался
жестким.  "Успокойся,  я  просто  плохо себя чувствую". Он сразу
стал  прежним  Дау,  в  его глазах засветилась забота, нежность,
любовь! Как только он начинал меня воспитывать, у меня возникали
болезни.  Только  в  этом  было  спасение. Не отвечала на письма
после  его воспитания - не могла, болела, воспаление легких и т.
д.  Была  молода, здорова и никогда не болела. Ревновала ужасно.
"Корочка,  у  тебя  слезы  на  глазах, что с тобой?" - "Даунька,
страшно болит голова..." С утра до поздней ночи была на фабрике,
в  цеху,  все  дежурства,  все  учеты, все переучеты, работала в
выходные дни, копила запасные выходные и уезжала в Москву.

Глава 14

    30 апреля 1938 года было воскресенье. У меня билет Москву на
16  часов, а в 10 часов утра я получила из Москвы телеграмму без
подписи:  "От приезда в Москву воздержитесь". Свет померк. После
майских праздников, не использовав свои выходные дни, я вышла на
работу.  Ко  мне  в  лабораторию  зашел  начальник  цеха товарищ
Сладков.  Закрыв  дверь  на  ключ  и убедившись, что мы одни, он
спросил меня:
    - Кора, ты с ним записана была?
    - Нет.
    - В партком не ходи, ничего никому не говори.
    В  тот  год  я  была  кандидатом  в  члены  партии. В цеху я
встретила  нашего  парторга,  была  такая  замечательная женщина
товарищ Осядовская. Она отвела меня в сторону, спросила:
    - Кора, ты с ним была записана?
    - Нет.
    - В партком не ходи, никому ничего не говори.
    Я  была  потрясена  благородством  этих людей. Наш начальник
цеха  товарищ  Сладков был старый большевик, работал в подполье.
Подумала:  откуда  все  так быстро узнали? Но ко мне удивительно
отнеслись,  очень  хорошо.  В начале зимы пришла одна путевка на
фабрику, на курсы повышения квалификации. Путевка в Ленинград на
всю  зиму.  Эту  путевку  дали  мне. Все знали, молчали и хотели
чем-то  мне  помочь.  Так  я  это  расценила:  с университетским
образованием  на  фабрике  я  была  одна,  повышать квалификацию
другим было нужнее.
    В  Москву  поезд  прибыл  днем,  на Ленинград поезд вечером.
Поехала  на  Воробьевы  горы, ходила возле Института физпроблем.
Осмотрела  окно  спальни  Дау  на  втором  этаже: штора спущена,
форточка  открыта.  Взяли  его  ночью.  Слезы застилали глаза, в
ленинградский поезд села вся опухшая от слез.
    В  Ленинграде  меня  поселили  в прелестном номере гостиницы
"Московская"  с  Анечкой  -  москвичкой  с  фабрики "Большевик".
Анечка  была  очень  кокетлива, а серьезный поклонник появился у
меня.
    -  Кора,  ты  долго  будешь издеваться над Костей? Он глаз с
тебя не сводит.
    - Анечка, ты опять за свое.
    -  Да. Он меня просил, чтобы я поговорила с тобой. Почему ты
не пошла с ним в кино?
    - Аня, но в кино с ним пошла ты!
    - Конечно, на твой билет и по твоей просьбе, а там в кино он
мне рассказал, как он влюблен в тебя. Очень мне это интересно! А
сейчас он спрашивает, не хочешь ли ты пойти в Мариинский театр?
    - Неужели на "Лебединое озеро"?
    - Да. Ты что, мечтала посмотреть "Пебединое озеро"?
    -  Анечка,  как говорят, кошмар - не то слово. Вот представь
себе,  я  совсем не музыкальна, балет смотреть могу, но не вечно
же  "Лебединое  озеро".  За всю свою студенческую жизнь в Киеве,
Харькове,  а  потом в Москве, как только у меня билеты в оперный
театр, там всегда идет "Лебединое озеро".
    -  Кора,  неужели  ты  сможешь отказать Косте пойти с ним на
балет?
    - Анечка, пойдешь опять ты.
    -  Кора,  я  серьезно  тебя  не понимаю. Живем мы вместе уже
около  двух  месяцев,  ты  никуда  не  ходишь,  никому не пишешь
письма, не получила ни одного письма. У тебя никого нет. Тебе ни
разу  никто  не по звонил, мы же все время с тобой вместе. Костя
не может не нравиться. Он красивый.
    - Да, он красив.
    - Он высокий?
    - Да, он высок.
    - Глаза у Кости синие?
    -  Да,  глаза  синие.  Анечка,  Костя - стоящий парень, он и
красив и очень славный. Он тебе очень нравится?
    -  Ну и что же, а влюблен он в тебя. Кора, я не понимаю, это
у тебя тактика такая, что ли, хочешь его еще сильней привязать к
себе? Он хочет жениться на тебе, что тебе еще надо?
    - Анечка, я говорю серьезно. Я очень люблю своего жениха. Он
сейчас  в  заграничной  командировке. Он мне писать и звонить не
может,  я ему тоже писать не могу. Он должен вернуться через два
года.
    - Почему писать не может? А, поняла, он наш разведчик!
    - Аня, я тебе этого не говорила!
    -  Кора, теперь я все поняла, почему ты такая грустная: ведь
он в большой опасности.
    - Анечка, не фантазируй, я тебе этого не говорила.
    - Согласна, буду нема, как могила.
    -  Анечка,  Костя - москвич, ты - москвичка, давай его женим
на тебе, сама сказала: хочет жениться.
    - Так он на тебе хочет жениться!
    -  Это  не  важно.  Ты  кокетлива,  мне сказали: кокетство -
сильное оружие у женщин. Я вижу, ты в него влюблена.
    - Да, да. Я влюбилась в него с первого взгляда.
    -  Анечка,  я  тебе  помогу.  Билеты на "Лебединое озеро" на
какое число?
    - На завтра.
    -  Я  завтра  вечером заболею, а Костю попрошу - он пойдет с
тобой.  Он  уже  пригласил  меня  встречать  с  ним Новый год. Я
согласилась  при  условии, если столик на троих и третьей будешь
ты.  Он  с радостью согласился. Я быстро смоюсь, ты останешься с
ним,  кокетничай  вовсю,  ты  умеешь  и  тебе это идет. Я уеду в
Харьков, а вы оба будете в Москве и поженитесь.
    - Кора, это все неосуществимо, он влюблен в тебя.
    - Аня, давай пари.
    - Давай, на что?
    - Хрустальная ваза для цветов, - сказала я.
    Летом  1939  года  я получила телеграмму из Москвы: "Ваза за
нами". Подпись: "Аня и Костя Андреевы".
    Когда  Анечка с Костей ушли на балет, я лежала и рыдала. Еще
один  очень  стоящий  парень  хотел на мне жениться. Еще в Киеве
один  подлец застрелился: я не хотела быть его женой! А Дау - не
захотел.  Почему?  Неужели  в браке гибнет любовь? Нет, нет! Дау
неправ.  Я  никогда  не  смогу его разлюбить! Его никогда нельзя
забыть! А он в опасности. Даже Анечка, как пророк, сказала: он в
большой опасности. Опасность была велика!
    Здесь  я  должна  остановиться,  чтобы объяснить, почему мне
было так одиноко, когда Дау не было рядом целый год.
    Согласно  философии,  которую  внушал  Дау,  я  имела  право
ответить  взаимностью  желаниям  Кости.  В  этом  случае Дау мог
только  приветствовать  мое поведение и радоваться, что я смогла
скрасить  свое одиночество. Сомнений в искренности представлений
Дау  о  человеческих  отношениях  у  меня  не было. Костя, как я
писала, был красив, обаятелен, любил меня и мечтал видеть во мне
свою  жену,  чему так противился Дау. Но, к сожалению, я не была
вольна распоряжаться своими чувствами. Я бесконечно терзалась, я
ничего  не  знала  о Дау! Я его любила, и ни один мужчина мне не
был нужен.
    Это  ощущение было тем острее, что я не верила в возвращение
Дау. В то время ушедший не возвращался. Я не ждала его! Но в тот
год  я  поняла:  после  Дау  никогда  никого  полюбить не смогу.
Испытав   силу  большой,  настоящей  страсти,  влюбленности,  на
"эрзац" пойти невозможно!
    Но свершилось чудо!

Глава 15
    30  апреля  1939 года ночью зазвонил мой телефон в Харькове.
Слышу голос Дау:
    - Коруша, милая, ты есть? Ты меня не забыла?
    - Дау, ты?!
    - Я.
    - Откуда звонишь?
    - Из Москвы, из своей квартиры. Когда ты приедешь? - Сейчас,
сегодня. Нет, наверное, завтра.
    Но  завтра  тоже  не  смогла,  было много общественных дел и
работа.  Через  несколько  дней  оформила  отпуск.  В Москве при
встрече:
    - Даунька, милый, как ты исхудал. Ты стал совсем прозрачный.
А где мои черные, красивые локоны?
    -  Корочка,  дорогая, это все такие мелочи. Я счастливчик! Я
еще  увиж