ий срок домов в первую очередь для специалистов, ученых, инженеров
и техников в крупных городах, причем всего на 11 800 квартир. Большинство из
56 280  московских  домов  в  начале  30-х  годов  находилось  в  запущенном
состоянии. Сдвиги обозначились к концу  1934  г.,  когда  около  0,  5  млн.
москвичей въехали в новые или отремонтированные квартиры.




   СМЕРТЬ СТАЛИНА

   В феврале 1953 г. Сталин внезапно заболел. Как это случилось? Мы все были
у него в субботу. Происходило это после XIX съезда партии, когда Сталин  уже
"подвесил" судьбу Микояна и Молотова. На первом же Пленуме после  съезда  он
предложил создать вместо Политбюро Президиум ЦК партии в составе 25  человек
и назвал поименно многих новых людей. Я и  другие  прежние  члены  Политбюро
были удивлены, как и кем составлялся этот список? Ведь Сталин не  знал  этих
людей, кто же ему помогал? Я и сейчас толком не знаю.  Спрашивал  Маленкова,
но он ответил, что сам не знает. По своему  положению  Маленков  должен  был
принимать участие в формировании Президиума,  подборе  людей  и  составлении
списка, но не был к тому допущен. Может быть, это сделал сам Сталин?  Сейчас
я по некоторым признакам  предполагаю,  что  он  при  подборе  новых  кадров
воспользовался помощью Кагановича. Внутри Президиума действовало более узкое
Бюро. Президиум фактически и не собирался,  все  вопросы  решало  Бюро.  Это
Сталин выдумал такую, совершенно неуставную  форму:  никакое  Бюро  не  было
предусмотрено в уставе партии.
   Для чего Сталин создал Бюро Президиума? Ему было, видимо, неудобно  сразу
вышибать Молотова и Микояна, и он  сделал  расширенный  Президиум,  а  потом
выбрал Бюро узкого характера. Как он сказал, для оперативного руководства. И
туда ни Молотова, ни Микояна не ввел, то есть "подвесил" их. Я убежден,  что
если бы Сталин прожил еще какое-то время, то катастрофой кончилась бы  жизнь
и Молотова, и Микояна. Вообще же сразу после XIX съезда партии Сталин  повел
политику изоляции Молотова и Микояна, не приглашал их никуда, ни на дачу, ни
на квартиру, ни в кино, куда мы прежде ходили вместе.
   Но Ворошилов был избран в Бюро Президиума. Характерно  для  Сталина,  что
как-то, когда мы сидели у него за затянувшейся трапезой, он  вдруг  говорит:
"Как пролез Ворошилов в Бюро?". Мы  не  смотрим  на  него,  опустили  глаза.
Во-первых, что за выражение "пролез"? Как это он может "пролезть"? Потом  мы
сказали: "Вы сами его назвали, и он был избран". Больше Сталин эту  тему  не
развивал. Однако его заявление понятно, потому что  Ворошилова  еще  до  XIX
съезда он не привлекал к работе как члена Политбюро: никакого участия тот  в
заседаниях не принимал, документов не получал. Сталин же говорил нам в узком
кругу, что  подозревает  Ворошилова  как  английского  агента.  Невероятные,
конечно, глупости. А Молотова он как-то "заподозрил" в моем  присутствии.  Я
находился на даче у Сталина, кажется, в Новом Афоне. И вдруг ему  взбрело  в
голову, что Молотов является агентом  американского  империализма,  продался
американцам, потому что ездил, будучи по  делам  в  США,  в  железнодорожном
салон-вагоне. Значит, имеет свой  вагон,  продался!  Мы  разъясняли,  что  у
Молотова никаких своих вагонов не могло быть, там  все  принадлежит  частной
железнодорожной компании. Вот какие  затмения  находили  уже  на  Сталина  в
последние месяцы его жизни.
   И вот как-то в субботу от него позвонили, чтобы мы пришли  в  Кремль.  Он
пригласил туда персонально меня, Маленкова, Берию и Булганина. Приехали.  Он
говорит:  "Давайте  посмотрим  кино".  Посмотрели.  Потом   говорит   снова:
"Поедемте, покушаем на ближней даче". Поехали,  поужинали.  Ужин  затянулся.
Сталин называл такой вечерний, очень поздний ужин обедом.  Мы  кончили  его,
наверное, в пять или шесть утра. Обычное время, когда кончались его "обеды".
Сталин  был  навеселе,  в  очень  хорошем  расположении   духа.   Ничто   не
свидетельствовало, что может случиться какая-то неожиданность.
   Когда выходили в вестибюль, Сталин, как обычно, пошел проводить  нас.  Он
много шутил, замахнулся, вроде бы пальцем, и  ткнул  меня  в  живот,  назвав
Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл  меня
по-украински Микитой. Распрощались мы и разъехались.
   Мы уехали в хорошем настроении, потому что ничего плохого  за  обедом  не
случилось, а не всегда обеды кончались в таком добром тоне.  Разъехались  по
домам. Я ожидал, что, поскольку завтра выходной день, Сталин обязательно нас
вызовет, поэтому целый  день  не  обедал,  думал,  может  быть,  он  позовет
пораньше? Потом все же поел. Нет и нет звонка! Я не верил, что выходной день
может  быть  пожертвован  им  в  нашу  пользу,  такого  почти   никогда   не
происходило. Но нет! Уже было поздно, я разделся, лег в постель.
   Вдруг звонит мне Маленков; "Сейчас позвонили от Сталина ребята (он назвал
фамилии), чекисты, и они тревожно сообщили, что будто бы что-то произошло со
Сталиным. Надо будет срочно выехать туда. Я звоню тебе и  известил  Берию  и
Булганина. Отправляйся прямо туда". Я сейчас же вызвал машину.  Она  была  у
меня  на  даче.  Быстро  оделся,  приехал,  все  это  заняло  минут  15.  Мы
условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным. Зашли туда, спросили:  "В
чем дело?" Они: "Обычно товарищ Сталин в такое время,  часов  в  11  вечера,
обязательно звонит, вызывает и просит чаю. Иной  раз  он  и  кушает.  Сейчас
этого не было". Послали  мы  на  разведку  Матрену  Петровну,  подавальщицу,
немолодую женщину, много  лет  проработавшую  у  Сталина,  ограниченную,  но
честную и преданную ему женщину.
   Чекисты сказали нам, что они уже посылали ее посмотреть, что  там  такое.
Она сказала, что товарищ Сталин лежит на полу, спит, а  под  ним  подмочено.
Чекисты подняли его, положили на кушетку в малой столовой.  Там  были  малая
столовая и большая. Сталин лежал на полу в большой столовой.  Следовательно,
поднялся с постели, вышел в столовую,  там  упал  и  подмочился.  Когда  нам
сказали, что  произошел  такой  случай  и  теперь  он  как  будто  спит,  мы
посчитали,  что  неудобно  нам  появляться  у  него   и   фиксировать   свое
присутствие,  раз  он  находится  в  столь   неблаговидном   положении.   Мы
разъехались по домам.
   Прошло небольшое  время,  опять  слышу  звонок.  Вновь  Маленков:  "Опять
звонили ребята от товарища Сталина. Говорят, что все-таки что-то  с  ним  не
так. Хотя Матрена Петровна и сказала, что он спокойно спит, но это необычный
сон. Надо еще раз съездить".  Мы  условились,  что  Маленков  позвонит  всем
другим членам Бюро, включая Ворошилова и Кагановича,  которые  отсутствовали
на обеде и в первый раз на дачу не приезжали. Условились также, что  вызовем
и врачей. Опять приехали мы в дежурку. Прибыли Каганович, Ворошилов,  врачи.
Из врачей помню известного кардиолога  профессора  Лукомского(1).  А  с  ним
появился еще кто-то из медиков, но кто, сейчас не помню. Зашли мы в комнату.
Сталин лежал на кушетке. Мы сказали врачам, чтобы они  приступили  к  своему
делу и обследовали, в  каком  состоянии  находится  товарищ  Сталин.  Первым
подошел Лукомский, очень осторожно, и я его понимал. Он  прикасался  к  руке
Сталина, как к  горячему  железу,  подергиваясь  даже.  Берия  же  грубовато
сказал: "Вы врач, так берите, как следует".
   Лукомский заявил, что правая рука у Сталина  не  действует.  Парализована
также левая нога, и он не в состоянии говорить. Состояние тяжелое.  Тут  ему
сразу разрезали костюм, переодели и перенесли в большую  столовую,  положили
на кушетку, где он спал и где побольше воздуха. Тогда же  решили  установить
рядом с ним дежурство врачей. Мы, члены  Бюро  Президиума,  тоже  установили
свое постоянное дежурство.  Распределились  так:  Берия  и  Маленков  вдвоем
дежурят, Каганович и Ворошилов, я и Булганин. Главными "определяющими"  были
Маленков и Берия. Они взяли для себя дневное время, нам с Булганиным  выпало
ночное. Я очень волновался и, признаюсь, жалел, что можем потерять  Сталина,
который оставался в крайне тяжелом положении. Врачи сказали, что  при  таком
заболевании почти никто не возвращался к труду. Человек мог еще жить, но что
он останется трудоспособным,  маловероятно:  чаще  всего  такие  заболевания
непродолжительны, а кончаются катастрофой.
   Мы видели, что Сталин лежит  без  сознания  и  не  сознает,  в  каком  он
состоянии. Стали кормить  его:  с  ложечки  давали  бульон  и  сладкий  чай.
Распоряжались там врачи. Они откачивали у него мочу,  он  же  оставался  без
движения. Я заметил, что при откачке он старался как бы прикрыться, чувствуя
неловкость. Значит, что-то сознает. Днем (не помню, на какой именно день его
заболевания) Сталин пришел в сознание. Это было видно по выражению его лица.
Но говорить он не мог, а поднял левую руку  и  начал  показывать  не  то  на
потолок, не то на стену. У него на  губах  появилось  что-то  вроде  улыбки.
Потом стал жать нам руки. Я ему подал свою,  и  он  пожал  ее  левой  рукой,
правая не действовала. Пожатием руки он  передавал  свои  чувства.  Тогда  я
сказал: "Знаете, почему он показывает нам рукой? На стене  висит  вырезанная
из "Огонька" репродукция с картины какого-то художника. Там  девочка  кормит
из рожка ягненка. А мы поим  товарища  Сталина  с  ложечки,  и  он,  видимо,
показывая нам пальцем на картину, улыбается: мол, посмотрите, я в  таком  же
состоянии, как этот ягненок".
   Как только Сталин свалился, Берия в открытую стал  пылать  злобой  против
него. И ругал его, и издевался над ним. Просто невозможно было его  слушать!
Интересно впрочем, что как только Сталин пришел в чувство и дал понять,  что
может выздороветь, Берия бросился к нему, встал на колени, схватил его  руку
и начал ее целовать. Когда же Сталин опять потерял сознание и закрыл  глаза,
Берия поднялся на ноги и плюнул на пол. Вот истинный Берия! Коварный даже  в
отношении Сталина, которого он вроде бы возносил и боготворил.
   Наступило наше дежурство с Булганиным. Мы и днем с ним приезжали на  дачу
к Сталину, когда появлялись профессора, и ночью  дежурили.  Я  с  Булганиным
тогда был больше откровенен, чем с другими, доверял  ему  самые  сокровенные
мысли и сказал: "Николай Александрович, видимо, сейчас мы находимся в  таком
положении, что Сталин вскоре умрет. Он явно не выживет. Да и врачи  говорят,
что не выживет. Ты знаешь, какой пост наметил себе Берия?". -  "Какой?".  Он
возьмет   пост   министра   госбезопасности   (в   ту   пору    Министерства
государственной безопасности и внутренних дел  были  разделены).  Нам  никак
нельзя допустить это. Если Берия получит госбезопасность - это будет  начало
нашего конца. Он возьмет этот пост для того, чтобы уничтожить всех нас. И он
это сделает!"
   Булганин сказал, что согласен со мной. И мы стали  обсуждать,  как  будем
действовать. Я ему: "Поговорю с Маленковым. Думаю, что  Маленков  такого  же
мнения, он ведь должен все понимать. Надо что-то сделать, иначе  для  партии
будет катастрофа". Этот вопрос касался не только нас, а всей страны, хотя  и
нам, конечно, не хотелось попасть под нож Берии. Получится возврат к 1937  -
1938 годам, а может быть, даже похуже. У меня имелись сомнения: я не  считал
Берию коммунистом и полагал, что он просто пролез в партию. У меня маячили в
сознании слова Каминского, что во время гражданской войны,  когда  англичане
оккупировали Баку, он был агентом их контрразведки; что это волк  в  овечьей
шкуре, влезший в доверие к Сталину и занявший высокое положение. Сам  Сталин
тяготился им. Мне казалось, что были дни, когда Сталин боялся Берии.
   На  подобные  мысли  наталкивал  меня  и  такой  инцидент,  хочу  о   нем
рассказать. Как-то сидели мы у Сталина. Вдруг он смотрит на Берию и говорит:
"Почему сейчас у меня окружение целиком грузинское?  Откуда  оно  взялось?".
Берия: "Это верные вам, преданные люди". - "Но отчего это  грузины  верны  и
преданы? А русские, что,  не  преданы  и  не  верны,  что  ли?  Убрать!".  И
моментально как рукой сняло этих людей. Берия был способен через своих людей
сделать со Сталиным то, что проделывал с другими людьми по поручению того же
Сталина:  уничтожать,  травить  и  прочее.  Поэтому  Сталин,  видимо   (если
рассуждать за него), считал, что Берия способен сделать то же самое и с ним.
Значит, надо убрать окружение, через которое Берия имеет доступ и в покои, и
к кухне. В те дни Берия ходил как побитый.
   Но Сталин не понимал по старости, что  тогдашний  нарком  госбезопасности
Абакумов(2) докладывает ему обо всем уже после того,  как  доложит  Берии  и
получит указания, как  сообщить  Сталину.  Сталин  думал,  что  он  выдвинул
свежего человека и тот делает только то, что велит Сталин. В ту  же  сторону
раскрутилось "мингрельское дело". Сталин продиктовал тогда  решение  (и  оно
было опубликовано), что мингрелы связаны с турками, что среди них есть лица,
которые ориентируются на Турцию. Конечно, чепуха! Я считаю,  что  тут  имела
место акция, направленная Сталиным против Берии, потому что Берия - мингрел.
Таким образом, он готовил удар против Берии. Тогда  много  было  произведено
арестов, но Берия ловко вывернулся: влез в это дело как "нож Сталина" и  сам
начал расправу с мингрелами. Бедные люди. Тащили  их  тогда  на  плаху,  как
баранов.
   Существовали и другие  факты,  которые  свидетельствовали  о  вероломстве
Берии, о  недоверии  Сталина  к  Берии.  Итак,  поговорили  мы  обо  всем  с
Булганиным, кончилось наше дежурство, и я уехал домой. Хотел поспать, потому
что долго не спал на дежурстве. Принял снотворное, лег. Только лег,  но  еще
не уснул, услышал звонок. Маленков: "Срочно приезжай,  у  Сталина  произошло
ухудшение. Выезжай срочно!" Я сейчас же вызвал машину. Действительно, Сталин
был в очень плохом состоянии. Приехали и  другие.  Все  видели,  что  Сталин
умирает. Медики сказали нам, что началась агония. Он перестал дышать.  Стали
делать ему искусственное дыхание. Появился какой-то огромный мужчина,  начал
его тискать, совершать манипуляции, чтобы вернуть дыхание. Мне,  признаться,
было очень жалко Сталина, так тот  его  терзал.  И  я  сказал:  "Послушайте,
бросьте это, пожалуйста. Умер же человек. Чего вы хотите?  К  жизни  его  не
вернуть". Он был мертв, но ведь больно смотреть, как его  треплют.  Ненужные
манипуляции прекратили.
   Как только Сталин умер, Берия тотчас сел в свою машину и умчался в Москву
с "ближней" дачи.  Мы  решили  вызвать  туда  всех  членов  Бюро  или,  если
получится, всех членов Президиума ЦК партии. Точно не помню. Пока они ехали,
Маленков расхаживал по комнате, волновался. Я решил поговорить с ним. "Егор,
- говорю, - мне надо с тобой побеседовать". "О чем?" - холодно  спросил  он.
"Сталин умер. Как мы дальше будем жить?" - "А что сейчас говорить?  Съедутся
все, и будем говорить. Для этого и собираемся". Казалось бы, демократический
ответ. Но я-то понял по-другому,  понял  так,  что  давно  уже  все  вопросы
оговорены им с Берией,  все  давно  обсуждено.  "Ну,  ладно,  -  отвечаю,  -
поговорим потом".
   Вот собрались все. Тоже увидели, что Сталин умер. Приехала и Светлана.  Я
ее  встретил.  Когда  встречал,  сильно  разволновался,  заплакал,  не  смог
сдержаться. Мне было искренне жаль Сталина, его детей, я душою оплакивал его
смерть, волновался за будущее партии, всей страны.  Чувствовал,  что  сейчас
Берия начнет заправлять всем. А это - начало конца. Я  не  доверял  ему,  не
считал уже его коммунистом. Я  считал  его  способным  на  все,  быстрым  на
расправу мясником и убийцей.
   И  вот  пошло  распределение  "портфелей".  Берия   предложил   назначить
Маленкова  председателем  Совета  Министров  СССР  с  освобождением  его  от
обязанностей секретаря ЦК партии. Маленков предложил утвердить своим  первым
заместителем Берию и слить два министерства,  госбезопасности  и  внутренних
дел, в одно Министерство внутренних дел,  а  Берию  назначить  министром.  Я
молчал. Молчал и Булганин. Тут я волновался, как бы Булганин не выскочил  не
вовремя, потому что было бы неправильно выдать себя заранее.  Ведь  я  видел
настроение остальных. Если бы мы с Булганиным сказали, что мы против, нас бы
обвинили большинством голосов, что мы склочники,  дезорганизаторы,  еще  при
неостывшем трупе начинаем в партии драку за посты. Да, все шло в  том  самом
направлении, как я и предполагал.
   Молотова тоже назначили первым замом  предсовмина.  Кагановича  -  замом.
Ворошилова предложили избрать  председателем  Президиума  Верховного  Совета
СССР, освободив от этой должности Шверника. Очень неуважительно выразился  в
адрес Шверника Берия: сказал, что его вообще никто  в  стране  не  знает.  Я
видел, что тут налицо детали плана Берии, который хочет  сделать  Ворошилова
человеком, оформляющим в указах то, что станет делать  Берия,  когда  начнет
работать его мясорубка. Меня  Берия  предложил  освободить  от  обязанностей
секретаря Московского комитета партии  с  тем,  чтобы  я  сосредоточил  свою
деятельность на работе в ЦК партии. Провели мы и другие назначения.  Приняли
порядок похорон и порядок извещения народа о смерти  Сталина.  Так  мы,  его
наследники,  приступили  к  самостоятельной  деятельности   по   руководству
государством и партией.

   Примечания
   (1) ЛУКОМСКИЙ П. Е. (1899 - 1976)  -  видный  терапевт,  профессор,  зав.
кафедрами  ряда  медицинских  институтов,  академик  АМН  СССР  с  1963  г.,
заслуженный деятель науки РСФСР с 1967 г., Герой Социалистического  Труда  с
1969 г., главный редактор журнала "Кардиология" с 1966 г.
   (2) АБАКУМОВ B. C. (1908-1954) - член ВКП(б) с 1930 г., работал в НКВД  с
1932 г., в 1946-1951 гг. министр государственной безопасности СССР,  в  июне
1951 г. исключен из партии, расстрелян  согласно  решению  Военной  коллегии
Верховного суда СССР от 19. XII. 1954 г. по уголовному делу Абакумова и  его
подчиненных Леонова А. Г., Комарова В. И., Лихачева М. Т., Чернова И.  А.  и
Бровермана Я. М.



   МОИ РАЗМЫШЛЕНИЯ О СТАЛИНЕ

   Часто знакомые, товарищи  или  случайно  встреченные  мною  люди,  заводя
беседу, спрашивают, пишу ли я мемуары. Я обычно отвечаю: "Нет". Они выражают
сожаление и упрекают меня: мол,  такие  воспоминания  будут  очень  нужны  в
будущем, чтобы лучше и глубже разобраться в жизни страны, партии,  народа  в
тот период, когда я жил, работал, многие годы был близок  к  руководству,  а
потом входил в это руководство. Раньше, может быть, я этого не понимал и  не
брался за это дело. Но, видимо,  люди  все-таки  правы,  и  я  кое-что  хочу
записать дополнительно к рассказанному мною выше. Здесь я поставлю вопрос  о
Сталине в общей форме.
   Многие спрашивают о Сталине как о человеке: и о его привычках,  и  о  его
стиле руководства. В  головах  ряда  граждан  царит  путаница  в  вопросе  о
Сталине, потому что о нем говорят и доброе, и дурное. Так было и так  будет,
вероятно, со многими историческими личностями. Тем более что и в самой жизни
у Сталина переплелось и то, и другое. Требуется разделение!  И  вот  я  хочу
высказать свое мнение об общей роли Сталина во  второй  мировой  войне  и  о
значении его руководства страною в тот период, а также ответить  на  трудный
вопрос, что произошло бы, если бы Сталина вовсе не было. Этот  вопрос  самый
тяжелый, и не только потому, что случившееся не переделаешь,  но  и  потому,
что не найдется судьи, который определил бы на точных весах, кто прав и  кто
не прав. Мои выводы основываются на длительном и тесном общении со  Сталиным
и перед началом войны, и во время войны, и после нее. Я мог  наблюдать,  как
менялись с течением времени поведение Сталина, его оценка различных  событий
и своих действий, своей роли в войне. Я видел и слышал, как он поступал, что
говорил в период поражений и в период побед.
   Некоторые люди реагируют в  первую  очередь  на  то  обстоятельство,  что
Сталин сделал много злого для партии и для народа, уничтожил  много  честных
людей,  даже  героических,  пр