и  не  надеялся,  что  можно
будет договориться по главной проблеме, хотя обе стороны понимали, что  надо
исключить войну, а конкретнее - запретить термоядерное оружие.  Американская
сторона отстаивала установление международного контроля. Но  в  ту  пору  на
международный контроль мы никак не могли согласиться. Я подчеркиваю:  "тогда
не могли". Поэтому хотели  договориться  о  прекращении  испытаний  ядерного
оружия, что считали возможным и  без  международного  контроля.  Ведь  любой
взрыв сейчас фиксируется техническими средствами. Обеспечить контроль можно,
и не устанавливая такой техники на территории другой страны и контролируя  с
собственной территории или с территории союзников.
   Американцы  окружили   нас   военными   базами,   все   просматривали   и
прослушивали, так что такой контроль они уже  давно  установили.  И  все  же
добивались посылки контролеров, хотя и не обязательно контролеров от США. Но
мы не могли принять и международного контроля. Вот теперь, когда я  нахожусь
на пенсии, я вновь обдумывал этот вопрос и считаю, что теперь такой контроль
возможен и без ущерба для нашей обороны, так как  оказался  бы  взаимным.  А
тогда мы значительно отставали в процессе накопления ядерного  оружия  и  не
имели нужного количества его носителей-ракет. Самолетами же мы не  доставали
до территории США и поэтому оставались слабее. Конечно, мы  могли  в  пух  и
прах разнести союзников США в Европе и Азии,  где  находились  их  базы,  но
экономический потенциал самих США находился на недосягаемом  расстоянии  для
нашего оружия. Естественно, контроль на месте оказался бы не в нашу  пользу:
США получили бы возможность чисто арифметически все подсчитать и определить,
что мы слабее. И возникло бы для них наиболее  выгодное  время  покончить  с
нами путем войны.  Завтра  им  будет  уже  поздно.  Мы  это  понимали  и  не
соглашались на проведение инспекций на своей территории.
   Американцы настаивали также на  широком  обмене  туристами  и  предлагали
обмен научными силами, чтобы их ученые приезжали к  нам,  работали  в  наших
научных учреждениях, а советские ученые - в  научных  учреждениях  США.  Они
предлагали и  широкий  обмен  студентами,  а  также  присылку  к  ним  наших
управляющих предприятиями на переподготовку. Это как раз  довольно  полезное
дело, нам можно было бы извлечь большой прок из этого, чтобы  позаимствовать
их опыт управления и организации производства.  Далее  их  предложения  были
направлены на  открытие  границ,  чтобы  расширить  обмен  людьми,  открытие
организаций или обществ, в которых продавалась бы американская литература  у
нас и наша -  в  США,  все  на  основе  взаимности.  В  принципе,  любые  их
предложения, кроме контроля, нам можно было бы принять, но мы  внутренне  не
были готовы к этому, еще не отделались от наследия сталинских времен,  когда
в каждом иностранце видели неразоблаченного врага, приезжающего к нам только
с целью вербовки советских людей или шпионажа.
   Так мы были воспитаны и не освободились еще от сталинского груза.  Сталин
считал, что это классовая борьба другими средствами,  без  войны,  и  она  -
самая острая.  Сталин  страдал  недоверием  к  своему  народу,  недооценивал
внутреннюю сопротивляемость советского человека, полагал, что при первой  же
встрече  с  иностранцем  наш  человек   капитулирует   и   будет   подкуплен
материальными либо другими средствами воздействия. Это  удивительно,  но,  к
сожалению, так было. Это психологическая болезнь Сталина. Недаром он говорил
нам, что мы не сможем противостоять  противнику:  "Вот  умру,  и  погибнете,
враги передушат вас, как куропаток".
   Затем американцы  настаивали  на  том,  чтобы  обе  стороны  могли  вести
воздушную разведку над всей территорией и СССР, и США. Мы  с  этим  тоже  не
могли согласиться по причинам, о которых я уже говорил: США в ту  пору  были
сильнее нас по ядерному  оружию.  У  нас  имелись  ракеты,  но  пока  еще  в
небольшом количестве. С самолетов мы могли вести разведку только в  Западной
Европе, среди союзников США, но не могли со  своей  территории  осуществлять
полеты  над  США.  У  нас  не  было  таких  средств.   Получались   неравные
возможности, с чем мы согласиться не могли.
   Мы со своей стороны  внесли  Эйзенхауэру  новые  конкретные  предложения:
выделить какие-то пограничные районы в СССР и странах НАТО, где можно  будет
проводить взаимную разведку, вести наблюдение и с воздуха,  и  наземную.  Мы
предложили довольно обширные территории у наших западных  границ,  в  первую
очередь на собственной земле и в ГДР, где стояли наши  войска,  и  требовали
взаимности от западных стран. Имелись и другие наши инициативы,  по  которым
тоже не сумели договориться. Были сформулированы конкретные предложения,  мы
заранее послали их президенту  США.  Сейчас  я  не  помню,  какие  конкретно
вопросы стали камнем преткновения. Мы попытались вернуться к ним, но  ничего
не получилось, наши позиции в то время никак не согласовывались.
   Скажу о мире на Земле:  вот  вопрос  вопросов.  Он  был  и  остается.  Мы
закончили войну разгромом гитлеровской Германии, но мирного договора  с  нею
не заключили,  остался  статус  ее  оккупации  как  нами,  так  и  западными
странами.  Они  потом  дали  возможность  западным   немцам   создать   свое
государство - Федеративную Республику. Войска оккупантов остались  на  обеих
территориях,  получив  иной  статус:  не  оккупационных,  а   дружественных.
Возникли военные блоки: на Западе  -  НАТО,  в  социалистических  странах  -
Варшавский договор. Но мирного договора с Германией по-прежнему нет, поэтому
войска стояли тогда и стоят сейчас друг против друга.
   О Западном Берлине у нас тоже существовали разные толкования. Мы считали,
что он, находясь на территории  ГДР,  должен  оставаться  отдельным  от  ФРГ
политическим телом. Западные страны твердили, что Западный Берлин  относится
к ФРГ (тогда ее называли  ГФР).  Получалось  нарушение  суверенитета  ГДР  -
явочным  порядком  предоставляется  ФРГ  возможность  проводить  в  Западном
Берлине правительственные заседания. Фактически он  включался  тем  самым  в
Западную Германию. Вот горючее, которое всегда может привести к взрыву. И мы
предлагали:  "Давайте  подпишем  мирный  договор,  сделаем  Западный  Берлин
"вольным городом". Одним словом, вносили различные предложения, но  при  том
условии, что реально должны существовать два германских государства, которые
оба получат международное признание, будут приняты в ООН и  установят  между
собой дипломатические отношения.
   США не согласились, не соглашаются и сейчас. А мы тоже не  соглашаемся  с
другой стороной. Они хотят, чтобы произошло  воссоединение,  но  не  в  виде
воссоединения, а как поглощение ГДР Западной Германией. Хотят создать единую
Германию на капиталистической основе,  и  чтобы  эта  Германия,  безусловно,
стала союзником западных стран. Это для нас совершенно неприемлемая позиция.
Мы считаем, что это неправильный подход. Пойти на  такое  мы  могли,  только
если бы нас вынудили к этому. Мы же, считая  себя  достаточно  сильными,  не
желали добровольно идти на самоубийство, согласившись  с  позицией,  которую
нам навязывал Запад. Поэтому реальной возможности  договориться  по  данному
вопросу во время моего пребывания в США не возникло.
   СССР был заинтересован в торговле. В США существует решение их  конгресса
(оно и сейчас не отменено), запрещающее  вести  торговлю  или  устанавливать
какие-то деловые экономические связи с Советским Союзом. Там перечислено, на
какие предметы и продукты налагается запрет. Фактически под запрет  попадают
все главные товары, кроме тушенки или тому подобного, что они охотно сбывают
кому угодно, чтобы выкачивать валюту. Я уже рассказывал, как  рассматривался
этот вопрос у президента в  Белом  доме,  когда  присутствовал  Диллон,  мой
главный оппонент по вопросу торговли.  Ничего  не  получилось  и  при  нашей
встрече у господина Гарримана, хотя мы ценили его усилия и считали,  что  он
там реалистичнее остальных. Гарриман - крупный  капиталист,  хорошо  знающий
нашу  систему  и  стоящий  на  позиции  мирного  сосуществования.  Он  хотел
содействовать развитию торговых контактов, экономических  и  научных  связей
наших двух стран, но общение с  капиталистами,  собравшимися  у  него  дома,
показало, что пока это нереально, они  еще  не  готовы.  Недаром  его  гости
иронически спрашивали: "Что вы  можете  продавать,  господин  Хрущев,  какие
товары? У нас-то вы можете покупать достаточное количество товаров,  которые
вас интересуют, а вот что вы нам продадите?".
   Естественно, этот вопрос был для нас  тяжелым.  Раньше  мы  продавали  им
марганец. Но потом они стали покупать марганец в Турции. Турция  при  помощи
американского капитала развила  его  добычу.  В  других  странах  тоже  были
открыты залежи марганца,  и  промышленность  США  полностью  покрывала  свои
потребности без нас. Наш марганец потерял то  экспортное  значение,  которое
имел раньше. Кто-то из гостей Гарримана спросил: "А  ваши  крабы  пользуются
спросом?".  Издевательский  вопрос,  потому  что  было  принято  специальное
решение, запрещающее ввоз крабов в США, поскольку сей продукт добыт "рабским
трудом" в СССР, за что они его  и  бойкотируют.  Вот  и  доказывай!  У  нас,
дескать, рабский труд, а у капиталистов все ценности создаются  иным  путем.
Там - другое дело... Мы даже крабов и водку не могли им  продавать.  К  тому
же, продавая данные товары, много не закупишь, хотя можно было бы постепенно
начинать торговать при желании у американцев. А  возможности  имелись.  СССР
нуждался в приобретении различного оборудования,  которое  нас  интересовало
для успешного развития нашей промышленности. И мы, добывая золото, могли  бы
приобрести оборудование за золото, но они нам даже  за  золото  отказывались
продавать.
   Таким образом, когда мы стали конкретно перебирать вопросы,  интересующие
обе стороны и требующие решения, то  натолкнулись  на  рогатки.  Они  мешали
нашему сближению, но убрать их  мы  не  могли.  Я  сразу  почувствовал,  что
Эйзенхауэр обмяк. У него был вид человека, который  побывал  в  проруби:  он
вымок, и с него стекает вода.  У  меня,  видимо,  тоже  вид  был  не  лучше.
Впрочем, может быть, и получше, потому что мы заранее не питали иллюзий,  не
надеялись в первой же поездке снести все  преграды  на  пути  экономического
сближения и торговли с капиталистическими странами. Хотели себя  показать  и
посмотреть на США, продемонстрировать свою непреклонную волю: не  пойдем  ни
на  какие  односторонние  уступки,  которых  домогалась  Америка!   Конечно,
сложившаяся обстановка нас огорчила:  хотели  уладить  спорные  вопросы,  но
увидели, что условия для того не созрели.
   Мы поднимали и вопрос (а мы всегда его поднимали) о выводе войск с  чужих
территорий, ликвидации военных баз. Предлагали ликвидировать военные  союзы,
распустив НАТО и союз по Варшавскому  договору.  Американцы  опять  не  были
готовы. Предлагая это, мы тоже считали, что реальные условия к тому  еще  не
созрели: это был с нашей стороны пропагандистский прием.  Такое  предложение
мы делали и раньше, еще до моей поездки в Америку. У нас в то время  имелись
хорошие отношения с Китаем. Я встречался с  Мао  Цзэдуном,  мы  обменивались
мнениями, и он уже знал из печати и по нашей информации о данном предложении
и высказал сомнение: "Вряд ли стоит сейчас идти  на  это.  Если  они  примут
такое предложение, вам придется вывести свои войска из  ГДР;  тогда  она  не
сможет обеспечить свою независимость и развалится. Мы  ее  потеряем".  В  ту
пору он говорил "МЫ".  То  есть,  заинтересованность  всех  социалистических
стран, и Советского Союза, и Китая, была одинаковой, и их взгляды тоже.
   Я разъяснил ему, что появилась бы  взаимная  договоренность:  американцы,
французы и англичане тоже выведут свои войска из Западной Германии.  Но  Мао
считал, что это будет неравноценно. Может быть, в ту пору  какая-то  здравая
мысль в его соображениях и имелась. Однако я  возражал:  "Мы  это  делаем  в
пропагандистских целях, так как уверены, что сейчас  это  не  будет  принято
США. А к тому времени, когда созреет их понимание, будет уже другая  ГДР,  с
другими  возможностями,  и  она   внутренними   силами   сможет   обеспечить
безопасность социалистического  строя.  Если  же  развернется  вторжение  со
стороны Запада, мы придем на помощь. Тем более, что в будущем возможностей и
средств у нас окажется больше. Так что это предложение не ослабляет нас,  а,
наоборот,  усиливает  с  точки  зрения  пропагандистского   наступления   на
капиталистический мир, поддерживая обеспечение мирного сосуществования,  при
широкой  мобилизации  общественного  мнения  -  очень  большой  опоры  нашей
пропаганды".
   Постепенно наши беседы в Кэмп-Дэвиде исчерпывались и подходили к концу, а
чего-либо реального мы не достигли. Какое же коммюнике  может  получиться  в
завершение? Я чувствовал, что это угнетало Эйзенхауэра, но я  ничем  не  мог
ему помочь(9). Пришло время обеда, а после обеда мы  решили  возвращаться  в
Вашингтон. Эйзенхауэр предложил: "Давайте из Кэмп-Дэвида в Вашингтон  поедем
на машинах, а вы посмотрите на тот же отрезок пути из машины". Я согласился,
мне  тоже  было  интересно  посмотреть  насыщенность   дорог   автомобильным
транспортом. Я много читал об этом, но  хотел  увидеть  сам.  Обед  проходил
торжественно, но атмосфера за столом была такой,  как  будто  в  доме  лежал
тяжелобольной. Такое чувство господствовало и  с  нашей  стороны,  и  в  еще
большей мере  у  президента.  Обед  был  похоронный,  не  свадебный.  Просто
контакты.  Как  говорят,  не  свадьба  и  не  похороны.  Видимо,   президент
заавансировался перед своими, когда  решал  вопрос  о  моем  приглашении,  и
сейчас чувствовал, что его надежды не оправдались, никакой договоренности не
будет достигнуто. Повторяю, что договоренность  могла  возникнуть,  но  надо
было пойти для этого на реальные и разумные шаги. Если договориться,  самому
ничего не уступая, значит, принудить к капитуляции другую сторону. Пригласив
нас, США проявили инициативу после долголетней идеологической войны, которую
мы вели. Приглашение не давало  им  надежды  принудить  нас  к  капитуляции.
Наоборот, мы укрепились в своих  позициях,  были  неприступны,  стояли,  как
гранит. Пообедали мы. Сели в  машину,  поехали  вместе  с  Эйзенхауэром.  Не
помню, каким количеством фраз мы обменялись на всем пути,  но  очень  малым,
говорили скупо, разговор не вязался. Задавали вопросы о природе,  беседовали
о впечатлениях, которые возникали по пути следования. Как хозяин  Эйзенхауэр
разъяснял мне все, но  это  было  лишь  проявление  необходимой  вежливости,
выдавливание из себя каких-то фраз, без которых в другое время можно было бы
и обойтись. Приехали мы в Вашингтон. Эйзенхауэр отвез меня в резиденцию, где
я жил, а потом отправился в Белый дом. Значит, все?
   К концу моего пребывания в США  мне  доложили,  что  группа  американских
капиталистов желает организовать ужин в мою честь и просит  моего  согласия.
После прежней встречи в Нью-Йорке у меня особого  энтузиазма  не  возникало,
потому  что  там  организовали  широкую  встречу,   присутствовало   большое
количество людей, но какого-либо обмена мнениями так и  не  было.  Здесь  же
предстоял официальный прием деловых людей узкого круга. Но мне сказали,  что
стоит пойти, так как собираются влиятельные люди. В приглашении обозначалось
15 или 20 человек. Я дал согласие, был назначен ужин  неподалеку  от  нашего
посольства. Обставлен он был, как принято у них: в  вечернее  время,  свечи,
мягкий свет, полумрак. Сели за стол. Еда и питье - в умеренных  количествах.
Но  ведь  не  это  главное,  деловые  люди  умеют  много  пить,  однако,  не
напиваться, умеют держать себя в обществе.
   Мне стали задавать  всевозможные  вопросы.  На  те,  которые  заслуживали
внимания, я отвечал по делу, а на анекдотические отвечал в  таком  же  духе.
Какой-то старый человек, очень дряхлый, но, как мне сказали, очень богатый и
влиятельный, все допытывался, сколько мы добываем золота и почему  не  ведем
торговлю с Америкой на золото: они могли бы продавать нам товары за  золото.
Конечно, мы его добывали, но берегли про "черный день", который может всегда
настать. Золото оставалось соблазном для капиталистического мира. И  не  так
уж много золота мы  добывали,  чтобы  удовлетворить  все  свои  потребности,
расплачиваясь  именно  золотом.  Наши   потребности   были   выше.   Поэтому
требовалась  торговля  на  основе  взаимности.  Только  она  могла   создать
возможности широкого обмена товарами, идеями и культурными ценностями. Я так
и ответил.
   Мой ответ вызвал удовлетворение. Они посчитали, что это острота,  поэтому
не просто смеялись, а от души хохотали. Что же я сказал? "Господин  такой-то
(фамилию не помню), отвечаю на ваш вопрос о золоте.  Знакомы  ли  вы  с  тем
высказыванием, которое сделал в свое время наш вождь Владимир  Ильич  Ленин,
что пока нам золото нужно беречь? На каком-то этапе  развития  человеческого
общества золото утратит свою  ценность,  поэтому  золотом  будут  отделывать
общественные туалеты. Вот мы и бережем золото, а когда настанет такое  время
и будет создан  коммунизм,  золото  потеряет  обменную  ценность,  и,  чтобы
выполнить завет Ленина, мы отделаем общественные туалеты в  коммунистическом
обществе золотом. Для того мы его и сберегаем".
   Капиталисты дали волю  своим  легким,  реагировали  бурным  весельем.  Не
помню, как отреагировал человек,  который  задавал  вопрос.  Тогда  он  стал
задавать новые вопросы: о нашей  стране,  ее  политическом  устройстве,  нес
какую-то несуразность. Я отвечал соответственно, подпуская  иронию.  Публика
понимала это и хорошо все воспринимала. Один из буржуев подошел и  прошептал
на ухо: "Господин Хрущев, вы не беспокойтесь, мы сами несколько смущены  его
глупыми вопросами, он очень стар, но мы все понимаем верно и  одобряем  ваши
ответы". Мне было приятно  услышать  это.  Увы,  каких-то  особых  вопросов,
которые дали бы надежду на развитие с нами деловых контактов, не припоминаю.
И все же это была полезная встреча, хотя бы потому,  что  я  непосредственно
слушал их, а они напрямую слушали меня и конкретнее представляли  себе  нашу
политику. Личные контакты, личное  знакомство  тоже  всегда  имеют  полезные
последствия.
   Мне запомнились слова американца Макдаффи  насчет  личных  контактов.  Он
побывал в Киеве сразу же после  окончания  войны,  представляя  организацию,
которая оказывала помощь странам, пострадавшим от  гитлеровского  нашествия.
Возглавлял  организацию  Ла  Гардиа(10),  мэр  Нью-Йорка  и  друг  Франклина
Рузвельта, выходец из Италии. Макдаффи хорошо относился к  нам  и  там,  где
было  в  его  силах,  шел  нам  навстречу.  Наши  желания  не  совпадали   с
инструкциями,  которые  он  имел  относительно  ассортимента  поставок.  США
предлагали  нам   остатки   ресурсов   войны:   тушенку,   другие   предметы
потребительского  характера.  Мы  же  старались  приобрести  машины,   трубы
диаметром 500 мм для первого в СССР мощного газопровода из Западной  Украины
в Киев, просили и получали современные машины для прокладки траншей.  Особую
ценность  представляли  машины,  которые  покрывали  трубы  изоляцией.  Наши
специалисты впервые увидали их и вообще узнали о существовании таких  машин.
Эти машины были положены потом в основу наших разработок.
   Когда ликвидировали названную организацию, Макдаффи приезжал в  Советский
Союз, и я его принимал. Он говорил:  "Господин  Хрущев,  если  бы  вы  могли
приехать к нам  и  показать  всем,  что  вы  такой  же  человек,  как  мы...
Американцы думают, что советские - какие-то особые люди или что  они  вообще
не люди. Прямое общение имело бы большое значение для нашего сближения.  То,
что вы вместе с американцами дрались против Гитлера и что  вы  был