ет.  Это   очень
неудобное положение.  Природная хитрость и здравый смысл позволяют ему
найти очень удачный выход из положения, Он следит за прениями, и когда
видит,   что  большинство  членов  Политбюро  склонилось  к  какому-то
решению,  он берет  слово  и  от  себя  в  нескольких  кратких  фразах
предлагает принять то, к чему, как он заметил, большинство склоняется.
Делает это он в простых словах, где его невежество особенно проявиться
не  может  (например:  "Я  думаю,  надо  принять  предложение товарища
Рыкова; а то, что предлагает товарищ Пятаков, не выйдет это, товарищи,
не выйдет").  Получается всегда так,  что хотя Сталин и прост, говорит
плохо,  а вот то, что он предлагает, всегда принимается. Не проникая в
сталинскую  хитрость,  члены  Политбюро  начинают  видеть в сталинских
выступлениях какую-то скрытую мудрость (и даже таинственную).  Я этому
обману  не  поддаюсь.  Я вижу,  что никакой системы мыслей у него нет;
сегодня он может предложить нечто совсем не вяжущееся с  тем,  что  он
предлагал вчера;  я вижу,  что он просто ловит мнение большинства. Что
он плохо разбирается в этих вопросах,  я  знаю  из  разговоров  с  ним
"дома",  в  ЦК.  Но  члены  Политбюро поддаются мистификации и в конце
концов начинают находить в выступлениях Сталина смысл,  которого в них
на самом деле нет.
     Сталин малокультурен,  никогда  ничего  не   читает,   ничем   не
интересуется.  И наука и научные методы ему недоступны и не интересны.
Оратор он плохой,  говорит с сильным  грузинском  акцентом.  Речи  его
очень  мало содержательны.  Говорит он с трудом,  ищет нужное слово на
потолке.  Никаких трудов он в сущности не пишет;  то, что является его
сочинениями,  это  его  речи  и выступления,  сделанные по какому-либо
поводу, а из стенограммы потом секретари делают нечто литературное (он
даже  и  не смотрит на результат:  придать окончательную статейную или
книжную форму - это дело (секретарское). Обычно это делает Товстуха.
     Ничего остроумного Сталин никогда не говорит.  За все годы работы
с ним я только один раз слышал, как он пытался сострить. Это было так.
Товстуха  и я,  мы стоим и разговариваем в кабинете Мехлиса - Каннера.
Выходит из своего кабинета Сталин.  Вид у него  чрезвычайно  важный  и
торжественный;  к тому же он подымает палец правой руки. Мы умолкаем в
ожидании чего-то очень важного.  "Товстуха, - говорит Сталин, - у моей
матери козел был - точь-в-точь как ты; только без пенсне ходил". После
чего он поворачивается и уходит к  себе  в  кабинет.  Товстуха  слегка
подобострастно хихикает.
     К искусству, литературе, музыке Сталин равнодушен. Изредка пойдет
послушать оперу - чаще слушает "Аиду".
     Женщины. Женщинами Сталин не интересуется и  не  занимается.  Ему
достаточно своей жены, которой он тоже занимается очень мало. Какие же
у Сталина страсти?
     Одна, но всепоглощающая, абсолютная, в которой он целиком,- жажда
власти.  Страсть маниакальная,  азиатская,  страсть азиатского сатрапа
далеких времен. Только ей он служит, только ею все время занят, только
в ней видит цель жизни.
     Конечно, в  борьбе  за  власть эта страсть полезна.  Но все же на
первый взгляд кажется трудно объяснимым,  как с таким скупым арсеналом
данных Сталин смог прийти к абсолютной диктаторской власти.
     Проследим этапы этого восхождения.  И нас еще более  удивит,  что
отрицательные качества были ему более полезны, чем положительные.
     Начинает Сталин как мелкий провинциальный революционный агитатор.
Ленинская  большевистская  группа  профессиональных революционеров ему
совершенно подходит - здесь полагается не  работать,  как  все  прочие
люди,  а  можно  жить  на  счет какой-то партийной кассы.  К работе же
сердце Сталина никогда не лежало.  Есть известный риск:  власти  могут
арестовать    и   выслать   на   север   под   надзор   полиции.   Для
социал-демократов дальше эти репрессии не идут (с эсерами,  бросающими
бомбы,  власти поступают гораздо более круто). В ссылке царские власти
обеспечивают всем  необходимым;  в  пределах  указанного  городка  или
местности  жизнь  свободная;  можно и сбежать,  но тогда переходишь на
нелегальное положение.  Все ж таки жизнь  рядового  агитатора  гораздо
менее  удобна  (и  ходу  его  немного),  чем жизнь лидеров - Лениных и
Мартовых в Женевах и Парижах:  вожди уж совсем отказываются подвергать
каким-либо неудобствам свои драгоценные персоны.
     Лидеры в эмиграции заняты постоянно  поисками  средств  -  и  для
своей драгоценной жизни и для партийной деятельности.  Средства дают и
братские коммунистические партии  (но  скудно  и  нехотя),  буржуазные
благодетели. Например, Буревестник (он же Максим Горький), вращающийся
в Московском Художественном театре,  помог  артистке  МХАТа  Андреевой
пленить миллионера Савву Морозова, и золотая манна через Андрееву идет
в ленинскую кассу.  Но этого мало,  всегда  мало.  Анархисты  и  часть
социалистов-революционеров  нашли  способ  добывать  нужные средства -
просто путем вооруженных ограблений  капиталистов  и  банков.  Это  на
революционном  деловом жаргоне называется "экс-ами" (экспроприациями).
Но  братские   социал-демократические   партии,   давно   играющие   в
респектабельность   и  принимающие  часто  участие  в  правительствах,
решительно отвергают эту практику.  Отвергают ее и русские меньшевики.
Нехотя  делает  декларации  в  этом  смысле и Ленин.  Но Сталин быстро
соображает,  что Ленин только вид делает,  а будет рад всяким деньгам,
даже идущим от бандитского налета. Сталин принимает деятельное участие
в том, чтобы соблазнить некоторых кавказских бандитов и перевести их в
большевистскую  веру.  Наилучшим  завоеванием  в этой области является
Камо Петросян,  головорез  и  бандит  отчаянной  храбрости.  Несколько
вооруженных ограблений,  сделанных бандой Петросяна, приятно наполняют
ленинскую кассу (есть трудности только в  размене  денег).  Натурально
Ленин принимает эти деньги с удовольствием.  Организует эти ограбления
петросяновской банды товарищ Сталин.  Сам он в них из осторожности  не
участвует.
     (Кстати, трус ли Сталин? Очень трудно ответить на этот вопрос. За
всю  сталинскую  жизнь  нельзя  привести  ни одного примера,  когда он
проявил  бы  храбрость,  ни  в  революционное  время,  ни   во   время
гражданской войны,  где он всегда командовал издали, из далекого тыла,
ни в мирное время.)
     Ленин чрезвычайно  благодарен  Сталину  за  его деятельность и не
прочь подвинуть его по партийной лестнице;  например,  ввести в ЦК. Но
сделать  это  на съезде партии нельзя,  делегаты скажут:  "То,  что он
организует для партии вооруженные ограбления,  очень  хорошо,  но  это
отнюдь не основание, чтобы вводить его в лидеры партии". Ленин находит
нужный путь:  в 1912 году товарищ Сталин "кооптируется" в члены ЦК без
всяких выборов. Поскольку он затем до революции живет в ссылке, вопрос
о нем в партии не ставится.  А из ссылки с февральской  революцией  он
возвращается в столицу уже как старый член ЦК.
     Известно, что ни в первой революции 1917 года,  ни в  Октябрьской
Сталин  никакой  роли  не  играл,  был в тени и ждал.  Через несколько
времени  после  взятия  власти  Ленин  назначил  его   наркомом   двух
наркоматов,  которые,  впрочем,  по  ленинской  мысли были обречены на
скорый   слом:   наркомат   рабоче-крестьянской   инспекции,    детище
мертворожденное,  который  Ленин думал реорганизовать,  Соединив с ЦКК
(что и было потом проделано),  и наркомат  по  делам  национальностей,
который  должен  был тоже быть упразднен,  передав свои функции Совету
национальностей ЦИКа. Что думал Ленин о Сталине, показывает дискуссия,
происшедшая  на  заседании,  где  Ленин  назначал Сталина Наркомнацем.
Когда Ленин предложил это назначение,  один  из  участников  заседания
предложил  другого  кандидата,  доказывая,  что  его  кандидат человек
толковый и умный.  Ленин перебил его: "Ну, туда умного не надо, пошлем
туда Сталина".
     Наркомом Сталин только числился - в наркоматы свои почти  никогда
не   показывался.   На  фронтах  гражданской  войны  его  анархическая
деятельность очень спорна,  а  во  время  польской  войны,  когда  все
наступление  на  Варшаву сорвалось из-за невыполнения им и его армиями
приказов главного командования,  и просто вредна.  И настоящая карьера
Сталина  начинается  только с того момента,  когда Зиновьев и Каменев,
желая захватить наследство Ленина и организуя борьбу против  Троцкого,
избрали   Сталина  как  союзника,  которого  надо  иметь  в  партийном
аппарате.  Зиновьев и Каменев не понимали только одной простой вещи  -
партийный  аппарат  шел  автоматически  и  стихийно к власти.  Сталина
посадили на эту машину,  и ему  достаточно  было  всего  лишь  на  ней
удержаться  -  машина  сама выносила его к власти.  Но правду сказать,
Сталин кроме того сообразил,  что машина несет его вверх,  и со  своей
стороны проделывал для этого все, что было нужно.

     Сам собой напрашивается вывод, что в партийной карьере Сталина до
1925  года  гораздо  большую  роль   сыграли   его   недостатки,   чем
достоинства.  Ленин ввел его в Центральный Комитет в свое большинство,
не боясь со стороны малокультурного и политически  небольшого  Сталина
какой-либо  конкуренции.  Но  по  этой же причине сделали его генсеком
Зиновьев  и  Каменев:  они  считали  Сталина   человеком   политически
ничтожным, видели в нем удобного помощника, но никак не соперника.
     Не будет никаким преувеличением сказать,  что  Сталин  -  человек
совершенно аморальный. Уже Ленин был аморальным субъектом, к тому же с
презрением  отвергавшим  для  себя  и   для   своих   профессиональных
революционеров  все те моральные качества,  которые по традициям нашей
старой  христианской  цивилизации  мы  склонны   считать   необходимым
цементом,  делающим жизнь общества возможной и сносной:  порядочность,
честность, верность слову, терпимость, правдивость и т. д.

     По Ленину,  все  это  мораль  буржуазная,  которая   отвергается;
морально  лишь то,  что служит социальной революции,  другими словами,
что  полезно  и  выгодно  коммунистической  партии.  Сталин   оказался
учеником,  превзошедшим  учителя.  Тщательно  разбирая его жизнь и его
поведение,  трудно  найти  в  них   какие-либо   человеческие   черты.
Единственное,  что  я  мог  бы  отметить в этом смысле,  это некоторая
отцовская привязанность  к  дочке  -  Светлане.  И  то  до  некоторого
момента. А кроме этого, пожалуй, ничего.
     Грубость Сталина.  Она была скорее натуральной и  происходила  из
его малокультурности.  Впрочем, Сталин очень хорошо умел владеть собой
и был груб,  лишь когда не  считал  нужным  быть  вежливым.  Интересны
наблюдения,  которые  я  мог  сделать  в  его секретариате.  Со своими
секретарями он не был нарочито груб,  но если,  например, он звонил, и
курьерша была в отсутствии,  (относила, например, куда-нибудь бумаги),
и на звонок появлялся в его кабинете Мехлис или Каннер, Сталин говорил
только одно слово:  "чаю" или "спички".  Помощники говорили ему "вы" и
называли его не  по  имени-отчеству,  а  обращаясь  к  нему,  говорили
"товарищ Сталин".  Он говорил "ты" и Товстухе,  и Мехлису,  и Каннеру.
Только мне он говорил "вы", а я был моложе всех. Никакой привязанности
ни  к  одному  из  его  сотрудников у него не было,  но он ценил их по
степеням полезности;  и надо сказать,  что все оказывали  ему  большие
услуги  -  Каннер  по  делам  почти уголовным,  Товстуха тоже по делам
довольно мрачным,  Мехлис,  которого он вначале не очень ценил, сделал
все  нужное,  чтобы Сталин стал "великим и гениальным".  И я был очень
нужен как секретарь Политбюро. Все же отношение ко мне было не то, что
к другим. Остальные помощники были "его" люди, преданные и державшиеся
за свои места.  Я был не "свой", ни преданности, ни уважения к Сталину
у меня никаких не было, и я представлял для него некоторую загадку - я
совсем не держался ни за место, ни за причастность к власти.
     Только один  раз  он  попытался быть со мной грубым.  Это было на
заседании Политбюро.  Как всегда,  я записываю резолюции на  картонной
карточке и передаю ее ему через стол, а он, прочтя, возвращает ее мне.
По каким-то разногласиям с членами Политбюро (не  имевшим  ко  мне  ни
малейшего  отношения) он рассердился и хотел показать членам Политбюро
свое плохое расположение духа.  Для этого он не нашел ничего  лучшего,
как  не  возвращать мне через стол карточки,  а швырять их через стол.
Моя реакция была немедленной - следующую карточку я  тоже  не  передал
ему  через  стол,  а  бросил.  Он  удивленно посмотрел на меня и сразу
перестал бросать карточки.
     Он совсем перестал понимать меня,  когда в один прекрасный день в
результате моей внутренней эволюции,  став антикоммунистом,  я потерял
желание  быть  полезным винтиком этой политбюровской машины.  Я сказал
ему,  что хотел бы перейти работать в Наркомфин (Сокольников предлагал
мне  руководить  Финансово-экономическим  бюро Наркомфина,  заменившим
Ученый  совет  царского  министерства  финансов).   Сталин   удивился:
"Почему?" Настоящую причину я ему, конечно, сказать не мог, и ответил,
что   хотел   бы   усовершенствоваться   в    государственных    делах
финансово-экономического порядка.  Он ответил,  что я могу это делать,
продолжая мою работу, и она от этого только выиграет. "И потом, партия
поручает вам очень важную и ответственную работу;  нет никакого резона
от нее отказываться".  Я начал работать и в Наркомфине  (я  дальше  об
этом  расскажу),  но  для Сталина,  для которого власть была все,  мое
равнодушие к власти и готовность от нее уйти, были загадкой. Он видел,
что во мне чего-то не понимает.  Может быть,  поэтому он был всегда со
мной отменно вежлив.
     В те  времена (20-е годы) Сталин ведет очень простой образ жизни.
Одет он всегда в простой костюм полувоенного образца,  сапоги, военную
шинель.  Никакого тяготения ни к какой роскоши или пользованию благами
жизни у него нет. Живет он в Кремле, в маленькой, просто меблированной
квартире,  где раньше жила дворцовая прислуга. В то время как Каменев,
например,  знает  уже  толк  в  автомобилях  и   закрепил   за   собой
превосходный   Роллс-Ройс,   Сталин   ездит   на  мощном,  но  простом
Руссо-Балте  (впрочем,  дорог  для  автомобилей  нет,   ездить   можно
практически только по Москве,  а выехать за город можно только чуть ли
не по одному Ленинградскому шоссе).  Конечно,  для  него,  как  и  для
других  большевистских лидеров,  вопрос о деньгах никакой практической
роли  не  играет.  Они  располагают  всем  без  денег   -   квартирой,
автомобилем,  проездами по железной дороге,  отдыхами на курортах и т.
д. Еда приготовляется в столовой Совнаркома и доставляется на дом.
     Обычные регулярные   заседания   Политбюро   начинались  утром  и
заканчивались к  обеду.  Члены  Политбюро  расходились  обедать,  а  я
оставался   в   зале   заседания,   чтобы  сформулировать  и  записать
постановления по  последним  обсуждающимся  вопросам.  Сделав  это,  я
отправлялся  к  Сталину.  Обычно  в  это время он начинал обедать.  За
столом были он,  его жена Надя и старший сын Яшка (от  первой  жены  -
урожденной Сванидзе).  Сталин просматривал карточки, и я отправлялся в
ЦК заканчивать протокол.
     Первый раз,  когда  я  попал к его обеду,  он налил стакан вина и
предложил мне.  "Я не пью,  товарищ Сталин".  - "Ну стакан  вина,  это
можно;  и  это  -  хорошее,  кахетинское"  -  "Я вообще никогда ничего
алкогольного не пил и не пью". Сталин удивился: "Ну, за мое здоровье".
Я  отказался  пить и за его здоровье.  Больше он меня вином никогда не
угощал.
     Но часто  бывало  так,  что,  выйдя  из зала заседаний Политбюро,
Сталин не отправлялся прямо  домой,  а,  гуляя  по  Кремлю,  продолжал
разговор с кем-либо из участников заседания.  В таких случаях, придя к
нему на дом, я должен был его ждать. Тут я познакомился и разговорился
с  его  женой,  Надей  Аллилуевой,  которую  я  просто  называл Надей.
Познакомился довольно близко и даже несколько! подружился.
     Надя ни в чем не была похожа на Сталина.  Она была очень хорошим,
порядочным и честным человеком.  Она не была красива,  но у  нее  было
милое,  открытое  и  симпатичное  лицо.  Она была приблизительно моего
возраста,  но выглядела старше,  и я первое время думал,  что  она  на
несколько лет старше меня.  Известно,  что она была дочерью питерского
рабочего большевика Аллилуева,  у которого скрывался Ленин в 1917 году
перед большевистским переворотом.  От Сталина у нее был сын Василий (в
это время ему было  лет  пять),  потом,  года  через  три,  еще  дочь,
Светлана.
     Когда я познакомился с Надей, у меня было впечатление, что вокруг
нее какая-то пустота - женщин подруг у нее в это время как-то не было,
а  мужская  публика  боялась  к  ней  приближаться  -   вдруг   Сталин
заподозрит, что ухаживают за его женой, - сживет со свету. У меня было
явное ощущение,  что жена почти диктатора нуждается  в  самых  простых
человеческих отношениях.  Я,  конечно,  и не думал за ней ухаживать (у
меня уже был в  это  время  свой  роман,  всецело  меня  поглощавший).
Постепенно она мне рассказала, как протекает ее жизнь.
     Домашняя ее жизнь была трудная.  Дома Сталин был тиран. Постоянно
сдерживая  себя  в  деловых  отношениях с людьми,  он не церемонился с
домашними.  Не раз Надя говорила мне, вздыхая: "Третий день молчит, ни
с  кем  не  разговаривает  и  не  отвечает,  когда  к нему обращаются;
необычайно тяжелый  человек".  Но  разговоров  о  Сталине  я  старался
избегать  -  я  уже  представлял себе,  что такое Сталин,  бедная Надя
только начинала,  видимо, открывать его аморальность и бесчеловечность
и не хотела сама верить в эти открытия.
     Через некоторое  время  Надя  исчезла,   как   потом   оказалось,
отправилась  проводить  последние  месяцы  своей  новой беременности к
родителям в Ленинград.  Когда она вернулась и я  ее  увидел,  она  мне
сказала: "Вот, полюбуйтесь моим шедевром". Шедевру было месяца три, он
был сморщенным комочком.  Это была Светлана. Мне было разрешено в знак
особого доверия подержать ее на руках (недолго,  четверть минуты - эти
мужчины такие неловкие).
     После, того  как я ушел из секретариата Сталина,  я Надю встречал
редко и случайно. Когда Орджоникидзе стал председателем ЦКК, он взял к
себе  Надю третьим секретарем;  первым был добродушный гигант Трайнин.
Зайдя как-то к Орджоникидзе,  я в последний раз встретился с Надей. Мы
с  ней  долго  и по-дружески поговорили.  Работая у Орджоникидзе,  она
ожила - здесь атмосфера была приятная,  Серго был хороший человек.  Он
тоже  принял  участие  в  разговоре;  он  был со мной на ты,  что меня
немного стесняло - он был на двадцать лет старше меня (впрочем, он был
на ты со всеми, к кому питал мало-мальскую симпатию). Больше я Надю не
видел.
     Ее трагический конец известен,  но, вероятно, не во всех деталях.
Она  пошла  учиться  в  Промышленную  академию.  Несмотря  на  громкое
название,  это  были  просто  курсы  для  переподготовки  и  повышения
культурности  местных  коммунистов  из  рабочих  и  крестьян,   бывших
директорами   и   руководителями   промышленных   предприятий,  но  по
малограмотности плохо справляющихся со своей  работой.  Это  был  1932
год,  когда  Сталин  развернул  гигантскую  всероссийскую  мясорубку -
насильственную коллективизацию,  когда миллионы крестьянских  семей  в
нечеловеческих  условиях  отправлялись  в  концлагеря  на истребление.
Слушатели Академии,  люди,  приехавшие с мест,  видели своими  глазами
этот   страшный   разгром  крестьянства.  Конечно,  узнав,  что  новая
слушательница - жена Сталина,  они прочно закрыли рты.  Но  постепенно
выяснилось,  что Надя превосходный человек,  добрая и отзывчивая душа;
увидели,  что ей  можно  доверять.  Языки  развязались,  и  ей  начали
рассказывать,  что на самом деле происходит в стране (раньше она могла