система - партии докладывается о хитром способе за счет
контрреволюции иметь бесплатную рабочую силу для строек  пятилетки;  а
кстати "перековка" - лагеря-то ведь "исправительно-трудовые";  а что в
них на самом деле?  Да  ничего  особенного:  в  партии  распространяют
дурацкий  еврейский  анекдот о нэпманах,  которые говорят,  что "лучше
воробейчиковы горы,  чем соловейчиков монастырь".  У меня впечатление,
что  партийная  верхушка  довольна тем,  что заслон ГПУ (от населения)
действует превосходно, и не имеет никакого желания знать, что на самом
деле делается в недрах ГПУ:  все довольны,  читая официальную болтовню
"Правды" о стальном мече революции  (ГПУ),  всегда  зорко  стоящем  на
страже завоеваний революции.
     Я пробую иногда говорить с членами Политбюро о том, что население
отдано  в полную и бесконтрольную власть ГПУ.  Этот разговор никого не
интересует.  Я  скоро  убеждаюсь,  что,  к  счастью,   мои   разговоры
приписываются  моим  враждебным  отношениям  к  ГПУ,  и поэтому они не
обращаются  против  меня;  а  то  бы  я  быстро   стал   подозрителен:
"интеллигентская  мягкотелость",  "отсутствие настоящей большевистской
бдительности по отношению к врагам" (а кто  только  не  враг?)  и  так
далее.   Путем   длительной   и  постоянной  тренировки  мозги  членов
коммунистической партии твердо направлены в одну определенную сторону.
Не тот большевик, кто читал и принял Маркса (кто в самом деле способен
осилить эту скучную и безнадежную галиматью),  а тот, кто натренирован
в беспрерывном отыскивании и преследовании всяких врагов. И работа ГПУ
все время растет и развивается как нечто для всей партии нормальное  -
в  этом и есть суть коммунизма,  чтобы беспрерывно хватать кого-нибудь
за горло;  как же можно упрекать в чем-либо ГПУ,  когда оно блестяще с
этой задачей справляется?  Я окончательно понимаю,  что дело не в том,
что чекисты - мразь,  - а в том,  что система (человек человеку  волк)
требует и позволяет, чтобы мразь выполняла эти функции.

     Я столько раз говорю, что Ягода - преступник и негодяй, настоящая
роль Ягоды в создании всероссийского ГУЛага так ясна и известна,  что,
кажется,  ничего  нельзя  сказать в пользу этого субъекта.  Между тем,
один-единственный эпизод из его жизни мне очень понравился - эпизод  в
его пользу.  Это было в марте 1938 года,  когда пришло, наконец, время
для комедии сталинского "суда" над Ягодой. На "суде" функции прокурора
выполняет человекоподобное существо - Вышинский.
     Вышинский: "Скажите,  предатель и изменник Ягода, неужели во всей
вашей гнусной и предательской деятельности вы не испытывали никогда ни
малейшего сожаления,  ни  малейшего  раскаяния?  И  сейчас,  когда  вы
отвечаете,  наконец,  перед  пролетарским  судом  за  все  ваши подлые
преступления,  вы не испытываете,  ни малейшего сожаления о  сделанном
вами?"
     Ягода: "Да, сожалею, очень сожалею..."
     Вышинский: "Внимание,  товарищи судьи. Предатель и изменник Ягода
сожалеет. О чем вы сожалеете, шпион и преступник Ягода?"
     Ягода: "Очень  сожалею...  Очень  сожалею,  что,  когда я мог это
сделать, я всех вас не расстрелял".
     Надо пояснить, что у кого-кого, а у Ягоды, самого организовавшего
длинную серию таких же процессов, никаких, даже самых малейших иллюзий
насчет результатов "суда" не было.
     Мое личное   положение   парадоксально:   ГПУ   меня   ненавидит,
маниакально  подозрительный  Сталин  не  обращает никакого внимания на
доносы ГПУ,  все секреты власти в моих  руках.  А  я  серьезно  изучаю
вопрос, чем я могу помочь для свержения этой власти.
     Впрочем, иллюзий у меня  никаких  нет.  Народные  массы,  как  бы
далеко  ни  зашла  эта  рабовладельческая система,  сбросить власть не
смогут;  время баррикад и пик давно прошло,  у власти не только танки,
но  и  громадная,  небывалой силы полиция;  а кроме того,  правящие ни
перед чем не остановятся,  чтобы власть удержать - это вам не  Людовик
XVI, который не хотел проливать крови подданных; эти прольют - сколько
угодно.
     Переворот мог  бы  прийти  только сверху - из ЦК.  Но и это почти
невозможно:  для этого людям,  желающим ликвидировать коммунизм,  надо
скрывать,  что они антикоммунисты,  и завоевать большинство в ЦК. Вижу
весь личный состав большевистских верхов;  не вижу людей,  которые  бы
склонны были это сделать.
     А я сам?  Исторический случай дает в моем лице  врагу  коммунизма
возможность  знать  все  его  секреты,  да  и  присутствовать  на всех
заседаниях Политбюро и Пленумов ЦК. Я могу сделать основательную бомбу
(кстати,  я  иногда  еще  работаю  в Высшем Техническом в лабораториях
качественного и количественного анализа; там есть и азотная кислота, и
глицерин)  и  пронести  ее  в  портфеле  на заседание - никто не смеет
любопытствовать,  что в портфеле у секретаря Политбюро.  Но  для  меня
совершенно  ясно,  что  это  не  имеет ни малейшего смысла - сейчас же
будет избрано другое Политбюро,  другой состав ЦК, и будут они не хуже
и не лучше, чем этот, - систему бомбой убить нельзя. К разным фракциям
правящей  верхушки  я  равнодушен:  и  троцкие,  и  Сталины  одинаково
проводят коммунизм.
     Наконец, подбирать  и  организовывать  свою  группу  в  партийной
верхушке  -  дело  совершенно  безнадежное - пятый или десятый побежит
докладывать Сталину.  Да кроме того,  -  я  лишен  возможности  делать
что-либо  скрытое  -  ГПУ  внимательно  следит  за каждым моим шагом в
надежде найти что-либо против меня.
     Что же  я  могу  сделать?  Только  одно - продолжать скрывать мои
взгляды и продолжать делать большевистскую карьеру  с  надеждой  стать
наследником  Сталина и тогда все повернуть.  Дальнейшее показало,  что
это совсем не фикция:  Маленков,  заняв  после  меня  место  секретаря
Политбюро,  именно это и проделывает: то есть проделывает первую часть
программы - нормально выходит в наследники Сталина (к смерти Сталина -
он второй человек в стране,  первый секретарь ЦК и председатель Совета
Министров);  наоборот,  будучи достойным учеником Сталина и сталинцем,
совершенно чужд второй части моей программы - заняв место Сталина, все
повернуть.
     И эту  возможность  я  отвергаю.  Я знаю Сталина и вижу,  куда он
идет.  Он еще мягко стелет,  но я вижу,  что это аморальный и жестокий
азиатский сатрап.  Сколько он будет еще способен совершить над страной
преступлений - и надо будет во всем участвовать.  Я уверен, что у меня
это  не выйдет.  Чтобы быть при Сталине и со Сталиным,  надо в высокой
степени развить в себе все большевистские качества  -  ни  морали,  ни
дружбы,  ни человеческих чувств - надо быть волком. И затратить на это
жизнь.  Не хочу.  И тогда что мне остается в этой стране делать?  Быть
винтиком машины и помогать ей вертеться? Тоже не хочу.
     Остается единственный выход:  уйти за границу;  может быть, там я
найду возможности борьбы против этого социализма с волчьей мордой.  Но
и это не так просто.
     Сначала надо уйти из Политбюро, сталинского секретариата и из ЦК.
Это решение я принимаю твердо.  На мое желание  уйти  Сталин  отвечает
отказом. Но я понимаю, что дело совсем не в том, что я незаменим - для
Сталина незаменимых или очень нужных людей нет; дело в том, что я знаю
все его секреты, и если я уйду, надо вводить во все эти секреты нового
человека; именно это ему неприятно.
     Для техники ухода я нахожу помощь у Товстухи:  он очень рад моему
желанию уйти.  Он хочет прибрать к рукам весь секретариат Сталина,  но
пока я секретарь Политбюро,  у меня все важнейшие функции,  и аппарат,
канцелярия Политбюро,  которые мне подчинены.  Товстуха видит, как для
него   все   устраивается  с  моим  уходом.  Правда,  он  не  способен
секретарствовать на заседаниях Политбюро,  но с моим уходом он возьмет
в свое подчинение канцелярию Политбюро,  и функции секретаря Политбюро
будут реорганизованы так, что хозяин аппарата будет он. Это происходит
так.  Когда  я ухожу в летний отпуск,  меня замещает секретарь Оргбюро
Тимохин.  Чтобы замещать секретаря Оргбюро, умная жена Маленкова, Лера
Голубцова,  работающая  в  Орграспреде,  Пользуясь своим знакомством с
Германом Тихомирновым (вторым секретарем Молотова - я об этом  говорил
в  начале  книги)  продвигает  на  место  временного секретаря Оргбюро
своего мужа. Товстуха, изучив Маленкова, решает взять его в Политбюро.
Маленков  назначается протокольным секретарем Политбюро - только чтобы
секретарствовать на заседаниях;  в помощь ему вводится стенографистка.
Функции его ограничены:  и он,  и аппарат подчинены Товстухе. Контроль
за исполнением постановлений Политбюро,  слишком  связанный  со  мной,
прекращается.  Доступа  к сталинским секретам Маленков пока не имеет и
еще долго не будет иметь,  что Сталина вполне  устраивает,  и  поэтому
реформа никаких его возражений не вызывает.
     Попав в  Политбюро,  будучи  все  время  в  контакте  с   членами
Политбюро,  все время на виду у Сталина,  Маленков делает постепенную,
но верную карьеру.  К тому же он верный и  стопроцентный  сталинец.  В
1934 году он становится помощником Сталина, в 1939 году секретарем ЦК,
в 1947 году кандидатом Политбюро,  в 1948 году членом Политбюро,  а  в
последние годы перед сталинской смертью первым заместителем Сталина, и
как первый секретарь ЦК,  и как председатель Совета Министров, то есть
формально вторым человеком в стране и наследником Сталина.  Правда, по
смерти Сталина наследство не вышло,  в  наследники  Политбюро  его  не
приняло, и он остался только председателем Совета Министров. Через три
года - в 1956 при попытке сбросить Хрущева он власть  потерял  и  стал
где-то в провинции директором электрической станции.
     Уйдя из Политбюро,  я продолжаю все же числиться за секретариатом
Сталина,  стараясь  делать  в  нем  как можно меньше и делая вид,  что
основная моя работа теперь в Наркомфине.  Но  до  конца  1925  года  я
продолжаю   секретарствовать  в  ряде  комиссий  ЦК,  главным  образом
постоянных.  Меня от них долго не освобождают -  от  секретаря  в  них
спрашивается  солидное  знакомство  со  всем  прошлым  содержанием  их
работы.  Только в начале 1926  года  я  могу  сказать,  что  я  из  ЦК
окончательно ушел. Сталин к моему уходу равнодушен.
     Забавно, что никто не  знает  толком,  продолжаю  ли  я  быть  за
сталинским секретариатом или нет,  ушел я или не ушел, а если ушел, то
вернусь ли,  (так бывало с другими - например, Товстуха как будто ушел
в  Институт Ленина,  ан смотришь,  снова в сталинском секретариате,  и
даже прочнее, чем раньше). Но я-то хорошо знаю, что ушел окончательно;
и собираюсь уйти и из этой страны.
     Теперь я смотрю на все  глазами  внутреннего  эмигранта.  Подвожу
итоги.
     В большевистской верхушке я знал многих людей,  и среди них людей
талантливых  и  даровитых,  немало  честных и порядочных.  Последнее я
констатирую с изумлением.  Я не сомневаюсь в будущей незавидной судьбе
этих  людей  - они по сути к этой системе не подходят (правда,  мне бы
следовало также допустить,  что  и  судьба  всех  остальных  будет  не
лучше). Они втянуты, как и я, в эту огромную машину по ошибке и сейчас
являются ее винтиками.  Но у меня уже глаза широко открыты,  и я  вижу
то,  чего почти все они не видят: что неминуемо должно дать дальнейшее
логическое развитие применения доктрины.
     Как я вижу и понимаю происходящую эволюцию и пути развития власти
и ее аппарата?
     Здесь два разных вопроса.  Во-первых,  механизм власти,  истинный
механизм, а не то, что выдается за власть по тактическим соображениям.
Переворот     произведен     ленинской     группой    профессиональных
революционеров.  Захватив власть и взяв на  себя  управление  страной,
национализировав   и   захватив   все,  она  нуждается  в  огромном  и
многочисленном аппарате управления,  следовательно,  в  многочисленных
кадрах   партии.   Двери   в  партию  широко  открыты,  и  интенсивная
коммунистическая  пропаганда  легко  завоевывает  и  привлекает  массы
людей.  Страна  политически  девственна;  первые  же  фразы  партийных
агитаторов и  пропагандистов,  произнесенные  перед  простыми  людьми,
никогда  не  размышлявшими  над  политическими  вопросами,  кажутся им
откровением,  вдруг открывающим глаза на все важнейшее.  Всякая другая
пропаганда,  говорящая  что-то  иное,  закрывается  и преследуется как
контрреволюционная.  Партия  быстро  растет  за  счет  новых  верующих
политически   неискушенных   людей.   Ими   наполняются   все   органы
разнообразной   власти   -   гражданской,   военной,    хозяйственной,
профсоюзной  и  т.  д.  В  центре  -  ленинская группа,  возглавляющая
многочисленные ведомства и организации.  Формально  она  правит  через
органы  власти,  носящей  для  публики название советской,  - народные
комиссариаты,  исполкомы,  их отделы и разветвления.  Но их  много,  и
центр должен охватить не только всю их гамму,  но и все,  что в них не
вмещается;  коминтерны  и  профинтерны,  армию,   газеты,   профсоюзы,
пропагандный аппарат,  хозяйство и т. д. и т. д. Это возможно только в
Центральном Комитете партии,  куда  входят  все  главные  руководители
всего.  А  Центральный  Комитет  громоздок  и  широк,  нужна небольшая
руководящая группа,  и вот уже выделяется для этого Политбюро, которое
заменяет  Ленина с его двумя-тремя помощниками,  правившими первые два
года (Ленин,  Свердлов,  Троцкий).  Политбюро,  избранное в марте 1919
года,  быстро  становится  настоящим правительством.  В сущности,  для
Ленина  и  его  группы  это  пока  еще  ничего   не   меняет,   только
упорядочивает дело государственного управления. По-прежнему управление
происходит через органы,  называемые советской властью.  Во все  время
гражданской  войны  в этой схеме происходит мало изменений.  Партийный
аппарат  еще  в  зачатке,  и  функции  у  него  обслуживающие,  а   не
управительные.  Дело начинает меняться с окончанием гражданской войны.
Создается и быстро начинает расти  настоящий  партийный  аппарат.  Тут
централизаторски объединяющую деятельность в деле управления,  которую
выполняет Политбюро в  центре,  начинают  брать  на  себя  в  областях
областные и краевые Бюро ЦК,  в губерниях Бюро губкомов.  А в губкомах
на первое место выходит секретарь - он начинает  становиться  хозяином
своей    губернии    вместо   председателя   губисполкома   и   разных
уполномоченных центра.  Новый устав 1922 года дает окончательную форму
этой перемене.  Начинается период "секретародержавия". Только в Москве
во главе всего не генеральный секретарь партии,  а Ленин.  Но  в  1922
году  болезнь выводит Ленина из строя;  центральной властью становится
Политбюро без Ленина.  Это означает борьбу за наследство.  Зиновьев  и
Каменев,  подхватившие власть,  считают, что их власть обеспечена тем,
что у них в руках Политбюро.  Сталин и Молотов видят дальше. Политбюро
избирается  Центральным Комитетом.  Имейте в своих:  руках большинство
Центрального  Комитета,  и  вы  выберете  Политбюро,  как  вам  нужно.
Поставьте  всюду своих секретарей губкомов,  и большинство съезда и ЦК
за вами.
     Почему-то Зиновьев этого не хочет видеть. Он так поглощен борьбой
за уничтожение Троцкого по старым ленинским рецептам -  грызни  внутри
ЦК,  что сталинскую работу по подбору всего своего состава в партийном
аппарате (а она длится и 1922,  и 1923,  и 1924,  и 1925 годы)  он  не
видит. В результате в 1922, 1923 и 1924 годах страной правит тройка, а
в 1925 году,  с ее разрывом, - Политбюро. Но с января 1926 года Сталин
после  съезда пожинает плоды своей многолетней работы - свой ЦК,  свое
Политбюро - и становится лидером (еще не полновластным хозяином, члены
Политбюро  еще  имеют вес в партии,  члены ЦК еще кое-что значат).  Но
пока шла борьба в  центре  секретародержавие  на  местах  окончательно
укрепилось.  Первый  секретарь губкома - полный хозяин своей губернии,
все вопросы губернии решаются на Бюро Губкома.  Страной правит уже  не
только партия, но партийный аппарат.
     А дальше? Куда это растет?
     Я хорошо знаю Сталина - теперь он на верном пути к усилению своей
единоличной власти.  Теоретически свержение его возможно только  через
съезд партии - он прекратит созывать съезды,  когда вся власть будет в
его руках. Тогда будет только одна власть в стране: уже не партия и не
партийный  аппарат,  а  Сталин  и только Сталин.  А управлять он будет
через того, кого найдет более удобным. Через Политбюро или через своих
секретарей.
     Но какова будет судьба всех этих масс партийцев.  которую  партия
впитала  после  революции и о которых была речь выше.  Мы сможем о ней
гадать, разобравшись во втором вопросе.
     Второй вопрос - о сути власти и эволюции этой сути.
     Когда вы хорошо знакомитесь с личностью Ленина или  Сталина,  вас
поражает  потрясающее,  казалось  бы маниакальное стремление к власти,
которому все подчинено в жизни этих двух людей.  На самом деле  ничего
особенно  удивительного в этой жажде власти нет.  И Ленин,  и Сталин -
люди  своей  доктрины,  марксистской  доктрины,  их   системы   мысли,
определяющей  всю  их  жизнь.  Чего требует доктрина?  Переворота всей
жизни общества,  который может и должен быть произведен  только  путем
насилия.  Насилия,  которое  совершит над обществом какое-то активное,
организованное меньшинство,  но при  одном  непременном,  обязательном
условии - взявши предварительно в свои руки государственную власть.  В
этом альфа и омега:  ничего не сделаешь,  говорит доктрина,  не взявши
власть. Все сделаешь, все переменишь, взяв в свои руки власть. На этой
базе построена вся их жизнь.
     Власть приходит в руки Ленина,  а потом Сталина не только потому,
что они маниакально, безгранично к ней стремятся, но и потому, что они
в  партии  являются  и наиболее полными,  наиболее яркими воплощениями
этой основной акции партийной доктрины.  Власть - это  все,  начало  и
конец.  Этим  живут Ленин и Сталин всю жизнь.  Все остальные вынуждены
идти за ними следом.
     Но власть  взята  активным  меньшинством  при  помощи  насилия  и
удерживается этим же активным  меньшинством  при  помощи  насилия  над
огромным большинством населения.  Меньшинство (партия) признает только
силу.  Население может как угодно плохо  относиться  к  установленному
партией  социальному строю,  власть будет бояться этого отрицательного
отношения и маневрировать (Ленин - НЭП) только пока будет считать, что
ее  полицейская  система  охвата страны недостаточно сильна и что есть
риск потерять власть.  Когда  система  полицейского  террора  зажимает
страну  целиком,  можно  применять  насилие,  не  стесняясь  (Сталин -
коллективизация, террор 30-х годов), и заставить страну жить по указке
партии, хотя бы это стоило миллионов жертв.
     Суть власти - насилие.  Над кем?  По доктрине,  прежде всего  над
каким-то  классовым  врагом.  Над  буржуем,  капиталистом,  помещиком,
дворянином,  бывшим  офицером,  инженером,   священником,   зажиточным
крестьянином  (кулак),  инакомыслящим  и  не  адаптирующимся  к новому
социальному  строю   (контрреволюционер,   белогвардеец,   саботажник,
вредитель,  социал-предатель,  прихлебатель классового врага,  союзник
империализма и реакции и т.  д.  и  т.  д.);  а  по  ликвидации  и  по
исчерпании  всех  этих  категорий  можно  создавать все новые и новые:
середняк  может  стать  подкулачником,  бедняк  в  деревне  -   врагом
колхозов,  следовательно,  срывателем и саботажником социалистического
строительства,  рабочий без  социалистического  энтузиазма  -  агентом
классового врага.  А в партии?  Уклонисты, девиационисты, фракционеры,
продажные  троцкисты,  правые  оппозиционеры,   левые   оппозиционеры,
предатели,  иностранные  шпионы,  похотливые  гады  -  все  время надо
кого-то уничтожать, расстреливать, гноить в тюрьмах, в концлагерях - в
этом и есть суть и пафос коммунизма.
     Но в начале революции сотни тысяч людей вошли  в  партию  не  для
этого,  а  поверив,  что  будет  построено