Вячеслав Миронов.
   Я был на этой войне (Чечня-95, часть 1)


        Аннотация

 Первая часть книги Вячеслава Миронова "Я был на этой войне".
 Действие происходит в январе 1995 года в Грозном.
 Автор был очевидцем и участником всех описываемых событий.

 Полный вариант книги готовится к изданию.

     Вячеслав  Миронов  родился  в  1966  году  в  городе  Кемерово  в семье
военнослужащего. Поступал в Марийский Политехнический институт,  а  закончил
Кемеровское  Военное  Командное  Училище  Связи. Проходил службу в Кишиневе,
Кемерово, Новосибирске, в настоящее время проходит службу (но  не  в  ВС)  в
Красноярске.  В  различных  должностях  находился  в  командировках  в Баку,
Цхинвали, Кутаиси, Приднестровье, Чечне.  Дважды  был  ранен,  контузий  без
счета.  Женат,  воспитывает  сына.   Дома живут две собаки. Студент заочного
отделения Сибирского Юридического Института.


         * ЧАСТЬ 1 * 


        1

     Бегу. Легкие разрываются. Замучила одышка. Бежать приходится зигзагами,
или, как у нас в бригаде говорят, "винтом".
     Господи,  помоги... Помоги.  Помоги выдержать этот  бешеный темп.  Все,
выберусь  - брошу курить.  Щелк,  щелк.  Неужели снайпер? Падаю  и  ползком,
ползком из зоны обстрела.
     Лежу. Вроде пронесло - не снайпер, просто "шальняк".
     Так, немного отдышаться, сориентироваться  и вперед  - искать командный
пункт  первого  батальона  своей  бригады.  Всего  пару часов  назад  оттуда
поступил  доклад о том,  что поймали снайпера.  Из доклада  явствует, что он
русский и, по его словам,  даже из  Новосибирска. Землячок хренов. Вместе  с
разведчиками на двух  БМПшках я  отправился за "языком",  напарник остался в
штабе бригады.
     При  подходе  к  железнодорожному вокзалу стала  попадаться  сожженная,
изувеченная техника  и много  трупов.  Наших трупов, братишек-славян,  - это
все, что осталось  от  Майкопской бригады, той, которую спалили, расстреляли
духи  в  новогоднюю  ночь с  94-го на  95-й  год. Боже,  помоги вырваться...
Рассказывали, что когда  первый батальон выбил "чертей" из здания вокзала  и
случилась передышка, один из бойцов, внимательно оглядев окрестности,  завыл
волком. И с тех пор его  стали сторониться  -  бешеный.  Идет напролом,  как
заговоренный, ничто ему не страшно и ничто его не пугает. И  таких отчаянных
хватает  в  каждой части -  и у  нас, и у противника.  Эх, Россия,  что ж ты
делаешь  со своими сыновьями?! Хотели  отправить парня  в госпиталь, да куда
там  - раненых  не  можем вывезти,  а этот хоть  и сумасшедший,  а воюет. На
"материке" у него и вовсе крыша может съехать.
     Буквально через пару кварталов попали под бешеный обстрел. Долбили духи
сверху, огонь был шквальный - стволов примерно двадцать, - но беспорядочный.
Пришлось  оставить БМП и  с парой бойцов пробираться в расположение к своим.
Хорошо, люди  немного пообстрелялись, пообвыкли. А поначалу -  хоть, как тот
боец, волком вой. Солдаты необстрелянные,  одни вперед лезут, а других матом
да пинками  достаешь  из техники, окопов. У самого, ладно, за плечами Баку и
Кутаиси - 90-й,  Цхинвали -  91-й, Приднестровье - 92-й, и тут  еще  Чечня -
95-й. Разберемся, мне бы только вырваться из этого ада.  Только  целым. Если
стану инвалидом, то в кармане  лежит премилая  игрушка - граната РГД-15. Мне
хватит. Насмотрелся, как в мирной жизни живут покалеченные герои былых войн,
которые выполняли приказы Родины,  партии, правительства  и  еще черт  знает
кого  во  время  "восстановления  конституционного  порядка"  на  территории
бывшего  Союза.  Вот  и  сейчас  долбим свою, российскую  землю по  чьему-то
очередному секретному приказу...
     Все это проскочило в голове  за  несколько секунд. Огляделся - вот  мои
бойцы  залегли неподалеку, осматриваются. Рожи  черные, только  глаза и зубы
сверкают. Да и  я, наверное, сам не лучше. Показываю одному головой, другому
рукой направление движения - вперед, вперед зигзагами, "винтом",  перекатом.
В  бушлате не сильно покувыркаешься. Пот заливает глаза, от  одежды  пар, во
рту  привкус крови, в  висках  стук.  Адреналина  в  кровушке  до  чертиков.
Перебежками  по  обломкам  кирпича,  бетона,  стекла.  Старательно  избегаем
открытых участков улицы. Пока живы, слава те, Господи.
     Вжик,  вжик!  Твою  мать,  неужели  действительно   снайпер?  Ныряем  в
ближайший подвал. Гранаты наготове - что или кто  нас там ждет? Пара трупов.
По форме вроде наши - славяне.  Кивком  показываю, чтобы один вел наблюдение
через  окно,  сам встаю у дверного проема. Второй боец склоняется над  одним
павшим,  расстегивает бушлат и  куртку, достает  документы,  срывает  с  шеи
веревочку с личным номером. Потом то же самое проделывает со вторым. Ребятам
уже  все  равно,  а  семьям  надо  сообщить  обязательно.  Иначе  умники  из
правительства не будут платить им пенсию, мотивируя  это тем, что бойцы, де,
пропали без вести, а может, и сами перебежали на сторону противника.
     - Ну что, документы забрал? - спрашиваю я.
     -  Забрал, - отвечает  рядовой Семенов, он же  "Семен".  -  Как  дальше
пойдем?
     - Сейчас через подвал выберемся на соседнюю улицу,  а там в первый бат.
Связь есть с ними? - обращаюсь к радисту, рядовому Харламову. Он же  "Клей".
Ручищи  у него длинные, из  рукавов торчат,  как палки, -  ни одна  форма не
подходит. Кисти  непропорционально  развиты,  когда видишь его  первый  раз,
такое ощущение, что оторвали эти руки от  гориллы и пришили  человеку. А  за
что его "Клеем" прозвали, никто уже и не помнит.
     Солдатики наши - сибиряки. И все мы вместе - "махра", от слова махорка.
Это в книгах о Великой Отечественной войне и в кино пехоту величают "царицей
полей", а в жизни - "махра". А отдельный пехотинец - "махор". Так-то вот.
     -  И с "коробочками" свяжись, - это  я  про  наши  БМП, оставленные  на
подходах к вокзалу, - узнай, как дела.
     Клей  отошел  от окна  и забубнил  в гарнитуру радиостанции, вызывая КП
первого батальона, а затем наши БМП.
     - Порядок, товарищ  капитан, - докладывает радист.  - "Сопка" нас ждет,
"коробочки" обстреляли, они на квартал вниз откатились.
     -  Ладно,  пошли, а  то  околеем, - хриплю  я, откашливаясь. Наконец-то
дыхание  восстановилось,  я  сплевываю  желто-зеленую  слизь  -  последствия
многолетнего курения. - Эх, говорила мне мама: "учи английский".
     - А мне мама говорила: "Не  лазай,  сынок, по колодцам", - подхватывает
Семен.

     Выглянув  в  окно с противоположной стороны  дома и не обнаружив следов
пребывания  противника, мы перебежками, сгибаясь чуть  не вчетверо, бежим  в
сторону вокзала.  Над городом  барражирует,  сбрасывая  бомбы и  обстреливая
чьи-то позиции  с недосягаемой высоты.  Здесь нет  единой  линии фронта. Бои
ведутся очагово, и порой получается как бы слоеный пирог: духи, наши,  снова
духи и  так далее.  Одним  словом  - дурдом, взаимодействия  почти никакого.
Особенно сложно  работать с внутренними войсками. По  большому счету  это их
операция, а мы - махра  - за них всю работу  делаем. Нередко  случается, что
одни  и  те же  объекты вместе  штурмуем, не подозревая  друг  о друге.  Мы,
бывает, наводим на вэвэшников авиацию и  артиллерию, они - на нас. В темноте
перестрелки затеваем, берем в плен собственных солдат.
     Вот  и сейчас мы направляемся  на  вокзал,  где почти  в полном составе
легла Майкопская бригада.  Канула  в  новогоднюю  ночь, не  разведав  толком
подступы,  состав  и  численность  духов. Без  артподготовки. Когда майкопцы
после боя расслабились и стали засыпать - не шутка,  больше недели не спать,
держаться только на водке и адреналине - духи подошли и в  упор расстреляли.
Все как у Чапаева,  который караулы  не расставил. А  здесь часовые заснули,
или вырезали  их по тихому.  Горело все,  что могло и не могло. От разлитого
топлива  горела земля,  асфальт,  стены домов. Люди метались в этом огненном
аду: кто отстреливался, кто  помогал раненым, кто стрелялся, чтобы только не
попасть в руки духам, некоторые бежали - их нельзя осуждать за это. А как бы
ты,  читатель,  в  этом аду?  Не  знаешь.  То-то же,  и  поэтому  не смей их
осуждать.
     Никто  не  знает,  как  они погибали. Комбриг  с  перебитыми  ногами до
последнего  командовал, хотя мог уйти в тыл. Остался. Господи, храни их души
и наши жизни...
     Когда  наша бригада с  тяжелыми боями прорвалась  на  помощь майкопцам,
танкам пришлось прорубаться сквозь завалы из трупов своих  братьев-славян...
И  когда  видишь,  как  траки  танков  и  БМП  разламывают,  молотят  плоть,
наматывают на катки кишки, внутренности таких же, как и  ты; когда с хрустом
лопается под гусеницей голова, и все вокруг окрашивается серо-красной массой
мозгов,  -  мозгов, может  быть, несостоявшегося гения,  поэта,  ученого или
просто хорошего  парня,  отца, брата,  сына, друга, который  не  струсил, не
сбежал, а поехал в эту сраную Чечню и который, может быть, до конца так и не
осознал, что произошло;  когда ботинки скользят  на кровавом месиве  - тогда
главное  ни  о  чем не думать,  сосредоточиться  только  на  одном: вперед и
выжить,  вперед  и выжить, сохранить  людей,  потому что бойцы,  которых  ты
потеряешь, будут  сниться  по  ночам. И  придется  писать  похоронки и  акты
опознания тел.
     Врагу   своему   самому   злейшему  не   пожелаю  этой  работы.   Лучше
захлебываться  в атаке, поливать, выпучив глаза,  из  родного АКС  направо и
налево, чем  в землянке писать эти страшные бумаги. Для чего  все эти войны?
Хотя, честно говоря, никто из нас так до сих пор до конца и не понял, что же
тут происходит  и  происходило.  Цель  одна  - выжить  и  выполнить  задачу,
максимально сохранив при  этом людей. Не выполнишь - пошлют других, которые,
может,  из-за  твоего непрофессионализма, трусости, желания вернуться  домой
будут ложиться под пулеметно-автоматным огнем, разрываемые осколками гранат,
мин,  попадут   в  плен.  И   все   из-за  тебя.  Не  по  себе  из-за  такой
ответственности? Мне тоже.

     Клей  заметил  шевеление  в  окне  пятиэтажки,   которая   примыкала  к
привокзальной площади, успел крикнуть:  "Духи!" и откатился.  Мы  с  Семеном
тоже укрылись  за грудой битого бетона.  Клей  из-за угла  начал поливать из
автомата окно, а мы лихорадочно стали готовить к бою подствольники.
     Ах, какая замечательная штука этот подствольный  гранатомет, называемый
любовно  "подствольник", "подствольничек".  Весит,  правда,  немало -  грамм
пятьсот. Крепится снизу  к автоматному  стволу.  Может  вести  огонь  как по
прямой, так и по навесной траектории. Представляет собой небольшую трубку со
спусковым крючком и  предохранительной скобой. Имеется и  прицел, но мы  так
насобачились  за  первые дни боев, что спокойно обходимся  и  без  него.  Из
подствольника маркировки ГП-25 можно закинуть гранату  в любую форточку или,
при  необходимости,  перекинуть  через  любое  здание.  По прямой швыряет на
четыреста  метров,  разлет осколков  - четырнадцать  метров.  Сказка,  да  и
только.  Сколько он  жизней  спас в  Грозном, не  перечесть.  Как выкуривать
стрелков,  снайперов  с верхних этажей  в скоротечном бою в городе? А никак.
Пока  вызовешь  авиацию,  артиллерию,  пока  откатишься  назад,  или  будешь
вызывать  свои "коробочки", которые могут спалить  гранатометчики... А так у
каждого солдата есть свой подствольничек, вот он сам и выкуривает супостата.
Есть еще у  подствольных  гранат одно  неоспоримое  преимущество, а  именно:
взрываются они от удара. А то во время боя в подъезде дома, когда  противник
находится на  верхних  этажах,  кидаешь  обычную  ручную  гранату, а  у  нее
замедление после  снятия чеки 5-6 секунд. Вот и считай, - ты колечко рванул,
бросил ее вверх, а она, сволочь,  ударяется о какое-то препятствие и летит к
тебе  обратно. Это уже  потом, где-то к 15-17 января, подвезли "горные" или,
как мы  их называли, "афганские" гранаты.  Вот эта штука  взрывается  только
тогда, когда ударяется  обо  что-то твердое.  А  до  этого кто-то из местных
Кулибиных додумался до следующего:  если  ударить гранату от подствольника о
каблук,  то она становится  на боевой взвод, а потом ее, родимую, кидаешь от
себя  подальше.  И,  встретив   препятствие,  она  взрывается,  выкашивая  в
замкнутом пространстве все живое.
     Вот и мы с Семеном стали закидывать из подствольника  гранаты в окно, в
котором  Клей  заметил  какое-то  шевеление.  Семену  удалось  это с  первой
попытки, мне  со второй.  Первая,  собака, ударилась  о стену  и взорвалась,
обвалив вниз приличный пласт штукатурки и подняв большое облако пыли.
     Воспользовавшись  этим,   мы   втроем,  косясь   на  пятиэтажку,  бегом
преодолели открытый  участок  и  где  ползком, где  бегом,  через  два  дома
добрались, наконец, до своих.
     Эти дурни с перепугу нас чуть не пристрелили, приняв за духов.
     Проводили до КП батальона, где мы и нашли комбата.

     Матер комбат.  Ростом,  правда, не шибко  велик, но  как командир,  как
человек - величина. Чего таить, повезло нашей бригаде с комбатами. Долго  не
буду описывать достоинства и  недостатки каждого, просто  скажу  - настоящие
мужики. Кто служил, воевал, те поймут, что это значит.
     Командный пункт первого батальона размещался в подвале железнодорожного
вокзала.  Когда  мы  вошли,  комбат кого-то  отчаянно  материл  по  полевому
телефону.
     - пкарный бабай, ты куда лезешь, идиот! Они тебя, лопуха, выманивают, а
ты со своими  салабонами прешь  на рожон!  Зачистку  делай,  все, что у тебя
вокруг, зачищай! Чтобы ни одного духа не было в зоне ответственности! - орал
комбат в  трубку. - "Коробочки" оттащи назад, пусть махра работает! Сам сиди
на НП, не высовывайся!
     Бросив трубку телефонного аппарата, увидел меня.
     - Здорово, - улыбнулся он.
     - Бог в помощь, - сказал я, протягивая руку.
     - Что  нового  в  штабе? Идем пообедаем,  - предложил комбат,  радостно
глядя на меня. Увидеть на войне знакомое лицо - это радость. Это значит, что
везет не только тебе, но и твоим товарищам тоже.
     Еще не отошедший от боя, беготни и стрельбы, я  знал, - если сейчас  не
выпить,  не  успокоиться,  начнет  бить мелкая нервная  дрожь. Или наоборот,
нападет полуистеричное состояние, захочется говорить, говорить...  Поэтому я
с благодарностью принял приглашение к столу.
     Усевшись на ящики из-под снарядов, комбат негромко позвал: "Иван, у нас
гости, иди  обедать". Из соседнего подвального помещения появился  начальник
штаба  первого батальона капитан  Ильин.  Худой,  если не  сказать поджарый,
первый заводила в бригаде по волейболу, но  при работе педант, аккуратист. В
мирной  жизни всегда подтянутый, наглаженный, сверкающий, сейчас он мало чем
отличался от всех остальных. Такой же закопченный, небритый, невыспавшийся.
     -  Здорово, Слава, - сказал он, и глаза  его чуть заблестели.  Мы с ним
были  почти  ровесники, но только я  -  старший офицер  штаба бригады, а  он
начальник штаба батальона. И оба капитаны. Нас  с Иваном давно уже связывали
дружеские отношения, дружили и жены и дети.
     Я не скрывал своих эмоций и полез обниматься. Потихоньку стали давать о
себе знать нервы, подкатывала истерия после короткого моего перехода.
     За  бойцов  я не беспокоился,  они находились среди  своих,  так  что и
накормят и обогреют.
     - Слава, ты за снайпером? - спросил комбат.
     - За ним, за кем же еще, - ответил я. - Как вы эту суку взяли?
     -  Да этот гад нам  три  дня покоя не давал, -  посуровел Иван. - Засел
рядом с вокзалом и через площадь поливал нас. Троих бойцов положил и первого
ротного ранил в ногу. А эвакуировать нет возможности. Вызывали медиков сюда,
на месте оперировали.
     - Ну,  как он, -  спросил я, - историю про медиков  я слышал,  молодцы,
нечего сказать, а вот как ротный - жить-ходить будет?
     - Будет, будет, -  радостно подтвердил комбат, - вот только отстранил я
его,  а  взводных, сам знаешь,  нет, вот и  командуют двухгадюшники.  (Таким
нелестным термином называли выпускников институтов, призванных на два года в
офицерском звании).  Но  этот  вроде парень  толковый. Горячий,  правда, как
Чапай на лихом коне, хочет всю Чечню один освободить.
     -  Что у снайпера было? -спрашиваю я. -  А то, может,  и не  снайпер, а
так, перелеканный какой-нибудь, малахольный местный  житель, их сейчас много
по городу бродит.
     Комбат с начштаба  вроде как даже и  обиделись. Иван вскочил, побежал в
свою каморку и  принес  нашу отечественную винтовку СКС.  Вот только  оптика
импортная,  я это сразу понял, - видел уже, скорее  всего, японская. Хорошая
игрушка.
     Пал   Палыч  -  комбат  -   пока  мы   осматриваем  с  Иваном  карабин,
рассказывает,  что  в карманах  у  задержанного  было обнаружено  две  пачки
патронов, а в его "лежке", - то есть там, где он устраивал засаду - упаковка
пива  и два блока сигарет. Рассказывая,  Палыч  накрывал  стол:  резал хлеб,
открывал тушенку, сгущенку, невесть  откуда  взявшиеся салаты,  маринованные
помидоры и огурцы. Наконец поставил на импровизированный стол бутылку водки.
     Я тем временем пересчитал  зарубки на  прикладе: выходило тридцать две.
Тридцать  две  оборванные  наши жизни.  Как  работали  снайперы,  мы все  не
понаслышке  знали. Когда по старым, чуть ли не  довоенным  картам  мы  ночью
входили в город, -  они  нас встречали. И хотя  мы  мчались, разбивая головы
внутри  БМП, дробя  зубы  от  бешеной  езды  и  кляня всех  и  вся, снайпера
умудрялись  отстреливать  у  проезжавшей мимо  техники  мотающиеся туда-сюда
антенны, да еще и ночью, в клубах пыли.  А когда наши оставались без связи и
командиры  посылали бойцов посмотреть, что  за ерунда, -  тут  их  и  убивал
снайпер. А  еще у  духовских стрелков такая хитрость: не убивают человека, а
ранят,  -  бьют по  ногам,  чтобы  не  уполз, и ждут. Раненые  кричат, а  те
расстреливают  спешащих на  помощь, как цыплят. Таким образом около тридцати
человек  потеряла бригада на снайперах,  и  к ним  у  нас  особый счет.  Еще
удивительно, что бойцы этого гада живым взяли.
     Во  втором  батальоне  на днях  обнаружили лежку, по  всем  признакам -
женщины.  Все как  обычно: диван или  кресло, безалкогольные,  в  отличие от
мужчин-снайперов,  напитки и  какая-то мягкая  игрушка. Неподалеку  спрятана
винтовка. День бойцы в засаде прождали, не шевелясь. Ни в туалет сходить, ни
покурить. И дождались. Что там было -  никому не ведомо, но чеченка вылетела
птичкой с крыши  девятиэтажного дома,  а  по дороге к земле ее  разнес взрыв
гранаты.  Бойцы  потом торжественно клялись,  что она почувствовала запах их
немытых  тел и рванула на крышу,  а оттуда и  сиганула вниз.  Все,  конечно,
сочувственно  кивали  головой  и жалели, что не приложили руку к ее  полету.
Никто  не поверил, что в  последний полет  с гранатой  она отправилась сама.
Чеченцы, насколько я помню, не кончали жизнь самоубийством, это наша черта -
страх  перед пленом, бесчестием,  пытками.  После того случая комбат второго
батальона произнес фразу, ставшую девизом нашей бригады: "Сибиряки в плен не
сдаются, но и в плен не берут".

     Комбат  тем временем  разлил водку,  и мы с  Иваном присели.  Если  кто
говорит,  что  воевали  пьяные,  - плюнь  ему  в  рожу.  На  войне  пьют для
дезинфекции, не всегда вскипятишь воду,  руки хорошо помоешь. "Красные глаза
не  желтеют"  -  девиз фронтовых  медиков.  Воду для пищи,  питья,  умывания
приходилось брать в Сунже - такая небольшая речушка, которая протекает через
всю  Чечню, в том числе и через  Грозный.  Но в  ней столько  трупов людей и
животных плавало, что о гигиене и думать не  приходилось. Нет, напиваться на
войне  никто не будет - верная смерть. Да и товарищи не позволят - что там у
пьяного с оружием на уме?
     Подняли пластиковые  белые стаканчики  - мы их  в аэропорту  "Северный"
много набрали - и сдвинули. Получилось не чоканье, а шелест, "чтобы замполит
не слышал", шутили офицеры.
     - За  уда