ь на засаду,  гранатометчики в упор  расстреляли их
БМП.  Хлопа  убило  сразу,  а начальника разведки сильно контузило, бойцы  с
боями двое суток пробирались к своим. Принесли они  и полуразорванного Хлопа
и  контуженного, почти  ничего  не  слышащего и  плохо  видящего  начальника
разведки капитана  Степченко Сергея Станиславовича.  Как потом  рассказывали
бойцы,  днем  отсиживались в  подвалах,  а  по  ночам, рискуя  нарваться  на
автоматную очередь и от своих, и от чужих, пробирались к нам. Ночью спали по
очереди, иногда подкладывая под голову останки несчастного Хлопа.
     Может,  после контузии,  может, после сидения  в подвалах с  трупом, но
что-то  с головой  не  в порядке стало у Сереги Степченко. Водкой, коньяком,
спиртом   лечили   у   него   контузию,   и   зрение   и   слух   потихоньку
восстанавливались, а вот  тесных, замкнутых помещений не выносит. Так  вроде
бы  ничего,  и  воюет  и работает, но,  бывает,  понесет  такую  несусветную
околесицу. Командир бригады полковник Бахель  Александр  Антонович  приказал
отстранить Степченко от должности и присматривать, чтобы не  натворил  чего.
Эвакуировать  не было возможности,  раненые лежали в землянках, вертолеты не
могли  подлететь.  Временно исполнять  обязанности начальника разведки  стал
командир  разведроты старший  лейтенант  Кривошеев Степан.  Билич  Сан Саныч
проявлял заботу о  Степченко, и не только о  Степченко, а обо  всех, кто был
рядом. Распорядился,  чтобы  подготовили  представление на  бойцов,  которые
притащили  Степченко  и  останки Хлопа,  к званию  Героев России. Но все эти
бумаги хранились пока в передвижном сейфе начальника штаба бригады.
     Билич  принципиально не признавал ни  физических  методов при беседах с
противников, ни матов при  общении с подчиненными. Но самое интересное,  что
когда  заорешь  матом  на  кого-то,  то  все  это  гораздо   яснее  и  четче
выполняется. По собственному опыту знаю.
     И  вот  этому  интеллигентному  гусару  мне  предстояло объяснить,  что
снайпера я не привез по одной простой причине - у бойцов не выдержали нервы,
и  подвесили  они   его  на  танковом  стволе.  Обкатывая  в  голове  фразы,
более-менее   щадящие   тонкие  струны  души   Сан  Саныча  и   одновременно
отмазывающие комбата с Иваном Ильиным, я вошел в здание штаба.
     На пути попался зам по тылу бригады Клейменов Аркадий Николаевич, о нем
все говорили так  - не зря Суворов изрек: "Любого интенданта через год можно
смело вешать".  Глядя на упитанное  и ладную фигуру  "зампотыла", понимаешь,
что  прав был генералиссимус, и в  его времена давно бы  болтался на оглобле
Клейменов. Личный багаж его с каждым днем увеличивался, несмотря на бои.
     - А, Слава, ну, как съездил? Привез стрелка?
     - Увы, Аркадий Николаевич, сдох. Помер, - я сделал  скорбную мину, хотя
глаза говорили другое, зам по тылу меня понял и подхватил игру.
     - Как помер? - удивился и, сделав недоуменное лицо, спросил Клейменов.
     - Сердце слабое, - усмехнулся я, - да и ранен еще вдобавок был, так что
не дожил до отъезда. Вот как бы только Сан Санычу это потактичней объяснить.
Чтобы не переживал сильно.
     - Да ему сейчас не до снайпера, и не верил никто, что ты его привезешь.
Тем более вы там  с Ильиным могли ему прямо на месте харакири устроить. Жаль
только, что не довез ты его, тут уже очередь выстроилась на собеседование, -
скалил зубы Клейменов.
     - А ставки делали на доставку снайпера? - спросил я.
     - Делали, но в основном на то, что не привезешь.
     - Да, я еще бойца  Семенова привез, пропал при штурме  "Северного", мои
бойцы его сейчас разгружают. А что еще нового?
     -  Так  тебя  не было всего  часа четыре. Ах, да,  -  голос помрачнел у
Аркадия Николаевича, - начальника штаба второго батальона ранило.
     Мне показалось, что стены качнулись.
     - Это Сашку Пахоменко? - спросил я.
     - Его. Они пробиваются к гостинице "Кавказ", а там духов в  округе, как
чертей  в  аду,  ну,  вот и  в  грудь  попали. Медики  не сумели пробраться.
Санинструктор  перевязку  сделал.  Сейчас  готовим из разведчиков  штурмовую
группу.  Под  прикрытием  темноты попробуем  вытащить,  -  было  видно,  что
Клейменов здорово расстроился, рассказывая все это мне.
     Капитан Пахоменко Александр Ильич был любимцем бригады. Огромного роста
и широкой  души,  любитель  побалагурить.  Знал  много  анекдотов,  историй,
розыгрышей,  был  незлобен.  А  главное  -  его   отзывчивость,  искренность
подкупающе действовала  на  окружающих, при общении с ним впервые  буквально
через десять минут возникало ощущение, что знаешь его  с курсантских времен.
И при всем при этом он не был тунеядцем, бездельником. Бросался первым туда,
где было  трудно, приходил на помощь ближнему, и поэтому и офицеры и солдаты
не чаяли в нем души. Он мог помочь и словом и делом, мог и трехэтажным матом
обложить -  ругался он виртуозно, а мог и  сам  сесть за механика-водителя и
повести  БМП, мог на морозе копаться в двигателе и толково провести занятия.
Одним  словом, тот  самый  тип офицера,  который  нам  вдалбливали  средства
массовой информации. Ненавидящий врага, не скрывающий  своих  чувств, всегда
готовый прийти на выручку, безотказный. Правда, иногда излишне  шумливый, но
к этому можно было  быстро привыкнуть. Вот  таков  Сашка  Пахоменко, который
просил, чтобы его называли "просто  Ильичем". Странно, но  на  войне  как-то
мгновенно  всплывают в  памяти давно  забытые  мелочи во  взаимоотношениях с
людьми. И вот сейчас этот балагур валяется в подвале полуразрушенного дома с
дыркой в груди. Господи, дай ему силы.
     - Ладно,  Аркадий Николаевич, я пошел на доклад к Сан Санычу,  - кивнув
головой, я отправился дальше по коридору.
     - У него там представитель объединенного командования. Бахель на выезде
в третьем  батальоне,  вот этот  чистоплюй  и  клепает мозги Санычу.  Опять,
наверное, куда-нибудь  на прорыв нас  кинут,  где  остальные  элитные войска
обосрались. У нас  же всегда так, как ордена да  медали получать да в Москве
парламент расстреливать - это элитарные войска, а как зимой асфальт грызть -
это сибирская  "махра".  Зато потом отведут нас, а эти недоноски под вспышки
фотоаппаратов будут красивым девушкам  рассказывать о  своих подвигах,  - он
сплюнул и, махнув рукой, пошел на выход.
     В  коридоре  сидели солдаты, офицеры,  кто курил,  кто, прислонившись к
испещренным от пуль  и осколков стенам, дремал, изредка поднимая  голову  на
звук близких выстрелов и разрывов.
     Дорого нам достался это детский садик. Дудаев  в свое время заявил, что
ему не нужны ученые, а нужны воины,  поэтому мальчики  должны были учиться в
школе три класса, а девочки только один класс. А так как женщины сидят дома,
то и детские сады не  нужны,  вот близкие к правительству люди за взятки,  а
где и просто силой захватывали  детские сады. Вот  и этот, переоборудованный
под особняк, принадлежал  какому-то бандиту. Хозяин и его охрана дрались  за
этот садик с остервенением.
     Полдня мы выкуривали гадов из этого здания и когда, наконец, ворвались,
то убедились,  что жил он неплохо:  все  в  коврах, да не ширпотребовских, а
ручной работы,  дорогая мебель, хрусталь,  фарфор,  аппаратура,  которую  мы
только в рекламе видели. На фотографиях внимательно рассмотрели хозяина дома
и его домочадцев. Как бы нам ни не хватало женщин,  но  ни разу не видел я у
них  красавиц,  ни  на  фотографиях, ни по  жизни. Все с маленькими  лицами,
маленькими  глазками,  носы  какие-то  крючковатые,  рты  маленькие, на  мой
взгляд, уж больно смахивают на крыс. О вкусах не спорят,  но, как говорят, -
"нет некрасивых женщин, а есть мало водки, но я столько не выпью..."
     Занятый  этими мыслями, я  прошел в помещение, расположенное в подвале,
там   был   оборудован  штаб   бригады.  Откинув   солдатскую  плащ-палатку,
закрывавшую вход, толкнул дверь, и сразу повеяло теплом, в углу жарко пылала
походная печка-буржуйка.  Наверное,  только в армии  они сохранились, и пока
жива  будет российская  армия, до тех пор  и  будет  согревать  ее солдат на
учениях и на войнах эта печь.
     - Товарищ подполковник,  капитан Миронов с выполнения задания прибыл, -
отрапортовал я, глядя на  поднявшего голову от карты Билича. Рядом с ним над
картой склонились старший офицер штаба -  мой напарник или, как мы  называли
другу друга, "подельщик", майор Рыжов Юрий Николаевич, и какой-то незнакомый
майор.
     - Давно заждался я тебя, Вячеслав Николаевич. Как  забрали снайпера?  -
спросил, пытливо глядя мне в глаза, начальник штаба. - А то твой приятель, -
он кивнул на Рыжова, - спорил на ящик коньяка, что не привезешь его.
     - Если бы я знал, Александр Александрович, что дело  о коньяке идет, то
привез хотя бы его голову. Но помер,  собака, от ран и, видимо, от сердечной
недостаточности. Он,  собака, по его же словам, был наш землячок, из Сибири.
На прикладе винтовки тридцать две зарубки, прицел классный японский.
     - Где винтовка? - поинтересовался Рыжов.
     - Оставил комбату  с Ильиным, они как покажут ее своим подчиненным, так
те и свирепеют. Да и самим неплохая подпитка.
     - Ладно-ладно, не заливай, "подпитка". Сейчас нашим одна подпитка нужна
-  авиация  с воздуха, примерное расположение противника и откуда они, суки,
получают  поддержку.  Ведь  не   готовы   они  были  к   войне  и   складов,
следовательно, не заготовили. Ни оружия, ни боеприпасов, ни продовольствия.
     -  Это еще не  все,  -  перебил я  Билича, - при возвращении назад были
обстреляны, приняли встречный бой, контратаковали,  противника  уничтожили и
обнаружили  на  трупе духа  -  вот...  -  я  протянул военный билет  убитого
рядового Семенова. - Наш боец. Семенов его фамилия.
     В горле опять начал застревать комок, мешая говорить и дышать. Я достал
сигареты, и хоть Билич не курил, но, поняв мое состояние, не возражал. После
того как несколько раз я затянулся во  все  легкие и почувствовал, что комок
отступает, продолжил:
     - Эти твари, видимо,  его долго пытали, затем еще живому отрезали член.
Приколотили,  как Иисуса, к  кресту. Член засунули в  рот.  Мы его привезли,
бойцы,  наверное,  его  уже выгрузили. Да,  вот еще, -  я протянул остальные
военные билеты, - это тоже я на духе взял. Наших больше нет.
     Сан Саныч внимательно выслушал меня, глядя  прямо в глаза, затем,  взяв
протянутые  военные билеты, бегло  просмотрел их, обращая внимание только на
номера  воинских  частей,  закрыл,  сложил  стопкой  и  протянул незнакомому
офицеру.
     - Кстати, познакомься, - он обернулся к майору, - майор Карпов Вячеслав
Викторович, представитель  объединенного  командования,  офицер Генерального
штаба. А это, - указывая на  меня, - капитан Миронов, старший офицер  штаба,
авантюрист, все его тянет в бой, не может отвыкнуть, что  он уже не командир
роты, а штабист, - как-то по-отечески пожурил меня Сан Саныч.
     От  удивления я немного опешил,  вот уж  никак не ожидал, что так тепло
мой начальник будет говорить обо мне. Я протянул руку, майор в  ответ  также
протянул ладонь:
     - Вячеслав, - представился он.
     Тезка, значит. Поглядим, что за птица и  на кой хрен  ты сюда прилетел.
Видать, сильно большая шишка, коль послали к нам. Может, хотят нас задобрить
перед смертельной задачей, а может, посмотреть, как обстановка в коллективе,
чтобы потом снять командира. Эти московские жирные коты такие фокусы любят.
     Повнимательней  рассмотрел  его, рожа знакомая,  но  где видел, пока не
смог  вспомнить.  Ладно, потом разберемся. Но  то, что  москвич,  да еще  из
Генерального  штаба,  сразу,  как у  любого строевого  офицера,  фронтовика,
вызвало у меня антипатию. Все беды от москвичей, и все они сволочи, хапуги и
жадины. Эту аксиому знал любой солдат, глядя, как они приезжали на проверки,
и ничем, кроме как пьянством, не занимались. А потом с собой увозили большие
щедрые подарки. Недоноски, одним словом, эти  москвичи. Мы здесь отчасти  по
их  вине. Москва  планировала и первый, и этот штурм  Грозного. 25 ноября  и
первое января войдут черными днями в летопись Российской армии.
     Все это мгновенно пронеслось в  голове, пока  я  тряс  руку  москвича и
выдавливал  из себя подобие улыбки. Я  думаю, что  на моей прокопченной роже
мои  мысли  очень  хорошо  отразились.  Но  не  мог же  я  прямо  сейчас,  в
присутствии  Сан  Саныча,  которого  сильно уважаю, послать  этого пижона на
хрен.
     - Вячеслав, - в ответ я представился московскому пижону.
     - Майор Карпов, отвезите  эти военные билеты  в  штаб ставки, пусть там
разберутся,  чьи солдаты,  известят родственников, -  Сан Саныч протянул ему
документы.
     Москвич согласно кивнул головой  и взяв билеты,  не рассматривая их, не
пересчитывая,  сунул  даже  не  во внутренний  карман,  как  это  сделал  бы
нормальный офицер  хотя  бы  из  уважения  к погибшим,  а  в наружный карман
бушлата, висевшего на спинке стула.
     Меня это здорово задело за живое, с плохо скрытым раздражением в голосе
я спросил у этого сукиного сына:
     - Уважаемый, а не потеряешь ли ты билеты, все-таки жизни за ними, а?
     И  Сан Саныч  и Рыжов,  уловив  гнев  у меня  в голосе,  посмотрели  на
залетную птицу  как  на  врага  народа. Тот, видимо,  поняв свою оплошность,
что-то пробормотал под  нос  и  судорожно  переложил  документы  к  себе  во
внутренний карман куртки. При этом, гаденыш, очень выразительно посмотрел на
меня, словно  хотел  стереть  в порошок. Ну-ну, пацан, посмотри,  я взглядом
пьяного бойца могу усмирить, а тебя, хлыща лощенного, я взглядом и автоматом
на колени поставлю. Я выдержал взгляд его водянистых маловыразительных глаз.
Да  и сам он  выглядел  хлюпиком.  Ростом где-то  метр  семьдесят, а  может,
меньше,  худой, с  маленькой  головой.  Весь  белый-белый,  почти  альбинос,
единственно  что глаза  не красные,  а какие-то  бесцветные. Он как-то сразу
производил  отталкивающее впечатление, да  еще его длинная челка, которую он
постоянно поправлял,  добавляла  в  его  облик какое-то  неуловимое  женское
начало.  А  может,  "голубой", в голове  пронеслась  шальная  озорная мысль.
Офицер Генерального штаба - педик. Вот шухер-то поднимется.  А что, говорят,
в Москве это модно сейчас - менять сексуальную ориентацию.  Нет,  спать я  с
ним рядом не буду. Хотя,  скорее всего, он  просто бесцветный, как рыба, как
медуза.  Надо  будет  предложить  этому  педриле  окрасится  в  какой-нибудь
морковный цвет, и то веселей будет. И снайперу тоже облегчит работу.
     Я на секунду  представил  себе майора Карпова,  выкрашенного в  красный
цвет, и улыбка растянула  мои  губы. Карпов  нервно начал оглядывать  себя -
может,  что-нибудь у него с одеждой не в порядке? Убедившись, что с формой у
него  все в норме, и сообразив, что я нагло смеюсь  над  ним, он в ответ зло
уставился на меня.
     Сан  Саныч,  зная мой  взрывной характер,  чтобы  разрядить обстановку,
сказал, обращаясь ко всем присутствующим:
     - Хватит козни друг против друга  строить,  сейчас пойдем посмотрим  на
труп Семенова, оформим документы, и вам, Вячеслав Викторович, - он посмотрел
на Карпова, - придется отвезти его в аэропорт для отправки на родину.
     Мы потянулись на выход. Во дворе уже  стояли и  солдаты и офицеры. Труп
Семенова был аккуратно уложен на расстеленный брезент, руки  были сложены на
груди,  на  тыльной  стороне кисти  были ясно видны  следы от  гвоздей, лицо
кто-то заботливо прикрыл солдатским носовым платком.  Стоявшие  вокруг, сняв
шапки,  просто  стояли и хранили скорбное  молчание, и только по напряженным
фигурам и лицам  можно было предположить,  что творится  в душе  у  каждого.
Счастье  снайпера,  что кончили  его там, а  то  тут бы он долго еще  жил, к
своему огорчению.
     Билич подошел к  покойному, поднял платок, посмотрел  в грязное  лицо с
застывшей навечно на нем маской ужаса, вздохнул и, повернувшись к  стоявшему
рядом Клейменову, приказал:
     -   Аркадий  Николаевич,  оформите  опознание  трупа  и  подготовьте  к
отправке. Представитель ставки, когда поедет, заберет его с собой.
     -  Хорошо, Александр Александрович, - и уже к  окружавшим его бойцам, -
Берите героя и заносите  в здание,  там теплее, вот и зашнуруем,  и позовите
писаря, пусть подготовит  акт  опознания, извещение  о смерти и все, что там
полагается.
     Все  разом  засуетились, задвигались.  Билич сказал,  обращаясь ко мне,
Рыжову и московскому хлыщу:
     - Идемте ужинать.
     Я  был, конечно,  не против перекусить и пропустить сто грамм, но не  в
компании этой бесцветной рожи, поэтому вежливо отказался:
     - Спасибо,  товарищ подполковник, но я попозже, надо отмыться с дороги,
подготовить  рапорт  о  снайпере  и  Семенове,  да  и  текучки  много,  надо
подтягивать.
     -  Как хочешь, а в  21.00 ко мне на  доклад,  и комбриг к этому времени
должен вернуться, - внимательно глядя на  меня сказал Сан Саныч. Кажется, он
понял, в чем истинная причина моего отказа от совместного ужина.
     Они вошли в здание, я посмотрел, как бойцы на брезенте уносили все, что
осталось от Семенова, в здание, развернулся и пошел к своей машине.
     У  каждого офицера  штаба была своя машина.  У нас с Юркой  Рыжовым был
ГАЗ-66 с фанерным кунгом. Хотя многие офицеры предпочитали  небольшие минуты
отдыха проводить в  подвалах,  мы  с Рыжовым любили  наш кунг. Был у  нас  и
водитель  Харин  Пашка, ростом метр семьдесят, широк в кости, рожа  широкая,
почти всегда улыбающаяся, глазки маленькие, зато волосы рыжие, по солдатской
моде почти обритый  затылок и развевающийся чуб.  По своей  натуре Пашка был
жук, жулик,  проныра,  но я  неоднократно наблюдал его в бою,  он много  раз
выводил  из-под  обстрела  машину вместе с нами, и  поэтому мы его любили  и
доверяли  ему.  А  в  мирной жизни  этот  Пашка  был самовольщиком,  злейшим
нарушителем  дисциплины, любителем  заложить  за  воротник,  бабником.  Там,
откуда мы прибыли, его дожидалась беременная невеста. До увольнения в  запас
ему  оставался год. Пашка знал  буквально все,  что  происходило в  бригаде,
поддерживая теплые дружеские отношения  со всеми  бойцами штаба, узла связи,
столовой.  Он снабжал нас всеми новостями, некоторые вещи он  узнавал раньше
нас,  получая информацию от связистов, что давало  нам время подготовиться и
при  обсуждении у командира или Саныча давать толковые ответы и предложения,
в  то  время  как  другие  только  еще переваривали  полученную  информацию.
Командование  ценило  нас за эти  советы и почитало, как грамотных офицеров.
Конечно, мы и сами не лыком шиты, но это тоже не мешало.
     Подойдя к машине, я с удовлетворением отметил, что Пашка  успел за день
наполнить  бумажные мешки  песком и обложить ими машину. Теперь можно дышать
спокойней, и из трубы над входом вьется  дымок,  значит, есть тепло, горячая
вода, сухие сигареты. Я подошел к двери и, не открывая ее, позвал:
     - Пашка! Ты где?
     - Я здесь, товарищ капитан. Охраняю.
     Из сумерек вынырнула Пашкина фигура, я посмотрел на место, выбранное им
для охраны, и про себя отметил, что толково сделано.
     -  Ну что, мой незаконнорожденный  сын, чем отца порадуешь? Как ты себя
вел? - шутливо я обратился к Пашке.
     -  Все  хорошо,  Вячеслав   Николаевич.  Вот,  машину  обложил  песком,
продуктов достал.
     С продуктами была проблема, так же как и с матрасами, нательным бельем,
обмундированием. Тыловые колонны отстали еще  на "Северном", не имело смысла
их  тащить под  многочисленными  обстрелами. Только наливники  с охраной под
обстрелами подвозили нам горючее для машин и дизель-электростанций. Конечно,
у каждого  солдата,  офицера в каждой машине, БМП, танке запас  тушенки, каш
консервированных  с мясом всегда был, но разве это еда? Так,  прямой путь  к
язве желудка.  Поэтому  все без исключения  постоянно  занимались добыванием
себе пропитания.
     Вот  и при  штурме этого милого бывшего детского садика в подвалах были
обнаруж