му
денег на войну даст,  да и паны войны не хотят.  А Москва,  даст бог,  еще
года два в  мире проживет,  тогда ей  никакой король не  страшен.  Лишь бы
бояре  свары не  заводили.  А  пока,  Андрей Яковлевич,  глаз  с  Литвы не
спускай.
     - Да уж гляжу, Борис Федорович, не сомневайся.
     "Железный человек! - подумал Годунов, взглянув на Щелкалова. - Ему бы
целым миром управлять,  справился бы. За его голову, не задумываясь, можно
многие  боярские  головы  отдать...   Александру  Македонскому  такого  бы
дьяка..."
     Андрей  Щелкалов занимал совсем особое место  в  правительстве Бориса
Годунова.  Он был старшим над всеми дьяками,  большими и малыми, в русском
государстве. Все они проходили через его руки, всех он наказывал, назначал
и  снимал с  должности.  Слово Щелкалова было для них законом,  он  как бы
олицетворял в  одном лице исполнительную власть при правительстве.  Далеко
не  всегда  у   государственного  кормила  оказываются  люди  с   подобным
блистательным умом...  И  в  то же время совесть его,  как говорили бояре,
"обросла волосами".  Андрей  Щелкалов не  выбирал  средств для  достижения
цели. Ни кровь, ни человеческие страдания его не смущали.
     Внизу  собирали обед,  и  князь  Иван  Михайлович пригласил свояка  и
великого дьяка отведать чем бог послал.


                                  * * *

     Джером Горсей проехал сухим путем на ямских шестьсот верст до Пскова,
оттуда в Дерпт,  в Ливонию,  затем в Пернов,  Венден, Любаву и, наконец, в
Ригу.
     Он несколько раз вспоминал свой разговор с Борисом Годуновым и пришел
к  выводу,  что правитель не знает о его новой затее -  посылке кораблей в
Скифское море, и совсем успокоился.
     У  кардинала  Юрия  Радзивилла,  губернатора Ливонии,  купец  получил
разрешение на свидание с королевой Марией, вдовой Магнуса. Королева жила в
старом рижском замке на скудном содержании от польского короля.
     Кардинал не сразу дал разрешение. Поляки берегли ее, надеясь что-либо
выгадать в будущем.  В ее жилах текла кровь московских царей. Ведь ее отец
князь Володимир и  царь  Иван  Грозный были  двоюродные братья.  Но  когда
Джером  Горсей  выложил  связку  отличных  соболей,  упакованных  в  синюю
крашенину,  сердце святого отца не  выдержало.  Тем более,  что английский
купец не вызывал подозрений.
     - Долго не смотри на нее,  Джером Горсей,  - шутливо погрозил пальцем
кардинал. - Она очень красива.
     - А если я захочу жениться?
     - Вряд ли это возможно. Королева очень высокого происхождения.
     - Меня разбирает любопытство. Я хочу поскорее увидеть ее.
     Кардинал милостиво дал поцеловать купцу перстень на  большом пальце и
отпустил его.
     Замок был старый,  с  узкими стрельчатыми оконцами в  верхних этажах.
Вокруг шла  стена в  несколько локтей толщиной.  Через ров  к  воротам был
перекинут подъемный мост.
     Комендант,  худой и  длинный немец,  долго рассматривал и мял в руках
кардинальскую бумагу.
     - Зачем вы хотите видеть королеву? - спросил он.
     - Вот  этого я  вам не  стану говорить,  -  надувшись и  важно подняв
подбородок,  ответил Горсей.  -  Достаточно того,  что  я  долго  объяснял
кардиналу...
     - Ну ладно,  -  махнул рукой немец.  -  Эй,  Фриц Берну, - крикнул он
солдату, - проводи господина в комнаты королевы Марии.
     Джером  Горсей  торопливым  шагом,  придерживая  болтающуюся на  боку
шпагу, вошел на крепостной двор, заросший крапивой и одуванчиками. Кое-где
по углам торчали кусты бузины.
     Отдуваясь,   он   по  каменной  узкой  лестнице  добрался  наконец  в
королевские покои. Солдат распахнул перед ним дверь.
     В  маленькой комнатке  с  низким  потолком и  белыми  оштукатуренными
стенами находились три женщины.
     Мария  Владимировна в  простом,  заношенном платье расчесывала волосы
своей девятилетней дочери.  Королеве на  вид было не  больше двадцати пяти
лет.  На деревянной скамейке сидела придворная дама,  бледная,  с  высокой
прической.
     Джером Горсей низко поклонился и поцеловал руку королеве.
     - Государыня,  - сказал он, дождавшись, когда вышел солдат, - то, что
хочу  вам  сообщить,  не  должны  слышать чужие  уши.  -  Он  выразительно
посмотрел на придворную даму.
     Королева Мария удивилась,  но,  не сказав ни слова,  отошла к  окну с
разноцветными стеклами. На ее лице зажглось любопытство.
     - Я вас слушаю.
     - Брат ваш,  царь Федор Иванович,  проведав о нужде, в коей вы и ваша
дочь живете,  желает,  чтобы вы вернулись на родину и там жили,  как велит
ваше царское прирождение и ваш сан, - прошептал Джером Горсей, склонившись
к королеве.  - Царь положит вам приличное содержание, даст землю и двор. И
правитель Борис Федорович со своей стороны обязался все это выполнить.
     Королева покрылась румянцем, потом побледнела. На глазах ее выступили
слезы. Она долго не могла ничего ответить.
     - Они меня не  знают,  а  я  их,  -  наконец,  запинаясь,  произнесла
королева.  -  Но ваши речи и  наружность побуждают верить вам больше,  чем
велит рассудок...
     Громко  постучав,   в  комнату  вошел  комендант.  Извинившись  перед
королевой, он велел купцу покинуть замок.
     - Свидание закончено, - грубо заявил он. - Непонятно, о чем так долго
можно разговаривать.
     - А мне непонятна ваша навязчивость!  - запальчиво воскликнул купец и
положил руку на рукоять шпаги.
     Но  комендант твердо стоял на  своем,  и  Джером Горсей был  вынужден
покинуть королевские покои.
     Королеве Марии  очень  не  хотелось расставаться с  купцом.  Ей  было
тяжело,  рушились ее надежды. Она заплакала. Глядя на нее, заплакали дочка
и придворная дама.
     - Не отчаивайтесь, я буду у вас еще, - сказал на прощание англичанин.
     Джером  Горсей  добился  разрешения  кардинала  на  второе  свидание,
пообещав достать ему в  Московии двух соболей-одинцов черного цвета.  Юрий
Радзивилл снова подшучивал над англичанином:
     - Наверное,  комендант почувствовал в  вас соперника.  Ведь он питает
нежные чувства к королеве. Ха-ха... А вы не знали этого?
     - Не знаю,  какие чувства он питает к королеве,  могу только сказать,
что он грубиян, жестокий человек.
     - Ничего, пусть немного строг, зато надежнее будет ее охранять.


     Королева Мария с  нетерпением дожидалась купца.  Она жаждала услышать
продолжение его сладких речей.  Она не ответила и слова на строгие допросы
коменданта, а когда пришел англичанин, сразу оживилась.
     Теперь на  королеве было платье из  темно-зеленого бархата и  пояс из
золотых бубенцов.  Она была полной женщиной,  с мясистыми прямыми плечами.
Русые волосы были коротко зачесаны.
     - Вы видите,  господин,  - промолвила королева, - как здесь тяжело. Я
бедная узница.  Содержание мое всего лишь одна тысяча талеров в год. Я еще
молода и хочу жить... И для дочери мне хотелось бы лучшей участи.
     - Вы можете покончить с вашей бедностью, ваше величество.
     - Сомнения терзают меня. Скажу откровенно. Даже если бы я согласилась
на  ваше предложение,  то  все  равно это  несбыточно,  -  быстро говорила
королева.  -  Бежать отсюда я  не могу,  думаю,  это очень трудно.  Поляки
стерегут меня,  они  хотят  воспользоваться моим  царским прирождением.  И
еще...  Я  знаю московские обычаи и  не надеюсь,  что со мной там поступят
иначе, чем поступают с другими. Заключат в монастырь! О-о, это было бы для
меня хуже смерти!
     Королева снова заплакала.
     - Не сомневайтесь,  ваше величество. Ваше положение совсем другое, да
и  времена  не  те...  Никто  не  осмелится вас  посадить в  монастырь,  -
уговаривал купец.  -  Не  забывайте,  у  вас  есть ребенок,  которого надо
воспитывать. Решайтесь...
     - Кто мне поручится, что это правда?
     - Я положу свою голову, ваше величество.
     - Итак,  я  должна положиться на  бога и  на вашу христианскую честь.
Когда это может случиться? Скажите ваше имя.
     Глаза королевы сверкали.  Мысли перенесли ее в  Москву.  Она хотела и
боялась.
     - Сэр   Джером  Горсей  к   вашим  услугам...   Еще  раз  прошу,   не
сомневайтесь,  ваше  величество.  Через  два  месяца вы  убедитесь в  моих
словах.  Сейчас примите подарок -  сто  золотых венгерских дукатов.  Через
семь недель вы получите еще четыреста.  А это - вашей прекрасной дочери. -
Англичанин отсчитал еще сорок дукатов.
     - Когда вы уезжаете из Риги?
     - Завтра, ваше величество.
     - Поклянитесь мне святым Евангелием, что вы... вы говорите правду.
     - Клянусь,  ваше величество!  - Купец приложился к золотому кресту на
книжном переплете.  -  Я сейчас должен уйти, комендант каждую минуту может
появиться, никому ни слова.
     - У  городских ворот,  -  сказала королева,  -  вы  увидите девушку с
непокрытой  головой.  Остановитесь и  подождите.  Если  она  передаст  вам
перстень, значит, я согласна.
     На  следующий день англичанин тронулся в  дальний путь.  У  городских
ворот его ждала простоволосая девица в деревянных башмаках. Лицо ее сплошь
было покрыто веснушками. Она передала купцу белый носовой платок, в уголке
которого был завязан золотой перстень с дешевеньким рубином.
     Через несколько дней Борис Годунов получил письмо Джерома Горсея. Оно
было зашито в стеганое одеяло слуги. В письме подробно излагалось все, что
было сделано в Риге английским купцом.
     Узнав о  согласии королевы вернуться на  родину,  царь Федор Иванович
послал  кардиналу Радзивиллу подарки  и  грамоту  с  просьбой  отпустить в
Москву Марию Владимировну с дочерью Евдокией.
     Кардинал,  не откладывая,  испросил разрешения у польского короля. За
Марией  Владимировной в  Ригу  выехал  боярский сын  Солтан Дубровский,  и
королева с радужными надеждами направилась в Россию.
     Царь Федор хорошо принял и обласкал свою троюродную сестру.  Королеве
Марии дали землю,  приличное ее  званию содержание.  У  нее был свой двор,
свои слуги. Борис Годунов тоже был ласков с королевой и ее дочерью.
     Однако  в   голове  могущественного  правителя  таились  иные  мысли.
Вдовствующая королева и  ее  дочь,  как  ближайшие родственники бездетного
царя Федора, могли считаться и ближайшими наследниками престола.
     Об этом не забывал Борис Годунов.


                    Гїлїаївїаї оїдїиїнїнїаїдїцїаїтїаїя

                КАК ВОЛКА НИ КОРМИ, А ОН ВСЕ В ЛЕС СМОТРИТ

     В   большом  раздумье  возвращался  домой  Степан  Гурьев  от  Семена
Аникеевича. Он гордился доверием хозяина, понимая всю важность порученного
дела.  В  нем проснулась прежняя привязанность к морю,  захотелось еще раз
выйти на корабле в поход, снова испытать тревожное чувство ответственности
и радость возвращения в родной дом. Однако мелькнула мысль: имеет ли право
купец  Строганов самолично посылать мореходов на  морской  разбой?  "Может
быть,  он выполняет царское приказание,  -  успокоил себя Гурьев.  - Часто
случалось,  что Строгановы посылали своих людей в рискованные предприятия,
где приходилось вступать в  смертельные схватки и  нести потери людьми.  А
потом царь благодарил их и  жаловал.  Но как поступить с  Анфисой?  Клятва
перед лицом всевышнего дается не на время,  а  навсегда.  А жена поклялась
никогда со  мной  не  расставаться.  После  того  как  она  выходила меня,
раненного в  Молодинской битве,  мы  никогда не  разлучались.  Десять  лет
плавала  Анфиса  по  студеным морям,  терпела  все  трудности и  невзгоды,
никогда не жалуясь на судьбу. Год мы провели в Холмогорах и скоро два года
живем в столице Строгановых.  Народились дети: мальчики и девочка". Анфиса
очень  обрадовалась,   когда  Степан  принял  лестное  предложение  Семена
Аникеевича стать  старшим  приказчиком и  навсегда  отказался  от  морских
походов. И вот теперь он снова должен идти в опасное плавание.
     Степан  Гурьев  перешел  двор  и   постучал  в   дверь  своего  дома,
поставленного у самой крепостной стены.
     Отворила Анфиса. Увидев лицо мужа, она забеспокоилась:
     - Что с тобой, Степан?
     - Получил новый приказ от самого, - нехотя отозвался Гурьев.
     - Что за приказ?
     Степан все, без утайки, рассказал жене.
     - Что делать,  Анфиса?  Если отказаться -  прогонит со  службы,  нрав
хозяина знаешь сама.
     Анфиса думала недолго.
     - Клятву  я  не  забыла.  В  поход  идем  вместе.  За  детьми  сестра
присмотрит.  Авось не пропадут,  большие. Раз надо, значит, надо. Силы еще
есть, в мореходстве мужику не уступлю.
     Степан Гурьев обнял Анфису:
     - Обрадовала,  жена!  Вдвоем мы с тобой и в море не потонем.  Захочет
бог, в этом году вернемся. Авось агличан в Холмогорах перехватим.
     - Не предрекай, Степан, всяко бывает.
     - И то правда.
     - Когда ехать, Степушка?
     - Завтра в полдень.
     Анфиса всполошилась,  откуда взялись силы и сноровка.  Стала готовить
теплую одежду себе и мужу.  Все,  что было из старых запасов,  проветрила,
перетряхнула. Что было необходимо из нового, тут же заказала мастерам.
     - До утра время много,  -  успокоила она мужа,  -  я все соберу, а ты
ложись спать.  А как погрузимся в лодку, тогда я спать повалюсь... Лодка у
нас готовая есть ли, Степушка? Смоленая, не течет ли?
     - Хозяин  повелел  на  холмогорском карбасе  плыть,  на  коем  Степан
Плотников своего гонца послал.
     - Тогда ладно. А где гонец? Его бы позвать надобно, накормить, небось
хозяин не догадался.
     - И то дело.
     Степан Гурьев послал работника за Митрием Зюзей.
     Всю ночь в  домике Степана Гурьева горели свечи,  раздавались голоса.
Хозяин лег отдохнуть, а его жена готовилась к далекому походу.
     Старший приказчик -  правая рука хозяина. Деньги за службу он получал
большие,  будто боярин в совете: двести рублей в год. И дом был хозяйский,
а в нем четыре большие горницы. Степану Гурьеву подчинялись беспрекословно
все  люди Строгановых,  большие и  малые.  Он  был  добрый и  справедливый
человек,  но  многое  во  владениях  именитых  купцов  делалось  по  давно
заведенному порядку. И не Степану Гурьеву было его изменить. Но чем можно,
он  был  готов  помочь  работному человеку,  попавшему в  беду.  Иногда он
отменял  тяжелое наказание,  наложенное каким-либо  приказчиком,  выпускал
томящихся в погребах. Приказчики жаловались Семену Строганову, но он верил
Степану и всегда принимал его сторону.  А Степан Гурьев не забывал тяжелых
испытаний,  доставшихся на  долю  простого народа.  Разгром  царем  Иваном
деревни Федоровки всегда стоял перед его глазами.
     Митрий  Зюзя,   накормленный  и  обласканный  Анфисой,  ушел,  обещав
осмотреть карбас и все подготовить к походу.
     Приказчик  Строгановых  по  солеварному делу  Макар  Шустов,  отстояв
вечернюю службу  в  соборной церкви,  пришел на  огонек в  дом  к  Степану
Гурьеву.
     - Каша у  нас поганая заварилась,  -  сказал он,  оставшись наедине с
хозяином.  -  Семен Аникеевич жену подварка Постника в свои хоромы взял, а
самого  Постника в  темницу на  чепь  посадил...  Гудят  солевары,  против
Строгановых говорят, как бы чего не вышло, Степан Елисеевич, худа какого?
     Степан Гурьев принял весть спокойно.
     - А что может выйти,  Макар Иванович? Разве против строгановской силы
пойдешь?  По стенам двадцать стрельцов с пищалями день и ночь ходят. Пушки
стоят.  А  во  дворе  еще  двести  стрельцов наготове -  прибегут,  только
свистни.  Ворота дубовые железом окованы. Ежели понадобится, воевода своих
людей даст. Нет, как хочешь, а к плохому у меня мыслей нет.
     - Степан Елисеевич,  -  не унимался приказчик, - а ежели тебе с самим
поговорить,  -  он придвинулся ближе к Степану,  - рассказать ему все, как
есть, может, он побережется... ей-богу, худо будет.
     - Ты  думаешь,  я  не  говорил?  Все сказал,  сразу,  как он Постника
заковал.  Осердился на  меня  старик,  ногами затопал,  замахнулся...  Ну,
отошел потом, а послушать не послушал.
     - Ну, ежели так, тогда закоперщиков переловить - и в подвал, надежнее
будет. Пойди доложи хозяину.
     Степан Гурьев поморщился:
     - Нет,  Макар,  не пойду я  с этим к Строганову.  Да и времени у меня
нет.  Получил приказ срочно в Холмогоры, а потом и дальше в моря студеные.
Хочу  я,  Макар,  пока  в  отлучке буду,  тебе дела передать...  Будешь ты
старшим у Строгановых.
     Макар Шустов обрадовался.  Быть старшим у  Строгановых хотя бы  и  на
время лестно.  А  Степан Гурьев в студеные моря идет.  Мореход,  известно,
может и  года два  и  три проплавать.  А  за  это время много воды утечет.
Шустов был сердцем черств,  в средствах неразборчив и на костях других мог
строить свое благополучие.
     - Согласен ли  Семен Аникеевич,  -  едва сдерживая волнение,  спросил
приказчик, - старшим-то меня?
     - Завтра пойду прощаться,  спрошу...  Да согласится он,  -  помолчав,
продолжал Степан.  -  Уж это верно...  А будешь старшим,  тогда и говори с
хозяином, про что знаешь.
     - Ну,  тогда ладно,  - согласился солеварный приказчик и подумал, что
завтра не поздно будет посадить на цепь всех зачинщиков.
     - Послушай,  Макар,  про  дела.  Всего не  перечесть,  главное скажу.
Завтра в полдень меня здесь не будет.
     И  Степан  Гурьев  стал  рассказывать  Шустову  о  том,   куда  пошли
рудознатцы,  откуда ждать кочи с пушным товаром, сколько и за кем записано
денег,  куда  и  какой товар надо отправить...  Беседа продолжалась долго.
Свеча наполовину сгорела и оплавилась.
     "Лишь бы меня хозяин старшим оставил, а уж я дело из рук не выпущу, -
думал Макар Шустов.  -  А  ежели старшим буду,  не  всякую копейку хозяину
отдавать,  кое-что  и  к  рукам  прилипнет.  Через десяток лет  свое  дело
открою".
     Утром  Степан проснулся,  едва  забрезжил рассвет,  и  стал  собирать
оружие и  другие вещи,  необходимые в  морском походе.  Он достал со стены
пищаль,  осмотрел,  почистил.  Наточил боевой топор.  В сундучок,  обшитый
тюленьей кожей,  он  положил  две  поморские костяные маточки,  тетрадь со
своими записями по мореходству и  астролябию,  пользоваться которой научил
его адмирал Карстен Роде.
     На скамье лежала его одежда, приготовленная еще вчера Анфисой. Степан
надел толстые штаны из домашнего сукна, вязаную шерстяную куртку, обулся в
мягкие бахилы. На пояс прицепил большой поморский нож, за голенище заткнул
еще один, узкий и длинный.
     Он  не  стал будить жену,  знал,  что она не спала всю ночь.  Пожевал
хлеба, запил квасом и отправился в хозяйские хоромы.
     Старик хозяин уже не спал. Настроение у него было хорошее.
     - Степанушка, - ласково сказал он, потирая разболевшееся колено, - ты
уж  и  в  дорогу собрался.  Быстр на  руку.  А  того не  подумал,  кто  за
хозяйскими делами станет присматривать?
     - Макар Шустов доглядит, хозяин.
     - Вороват  Макарка,   совести  у  него  нет,  -  раздумчиво  произнес
Строганов.  - Он-то давно в старшие метит, да я вот тебе поверил. Вороват,
уж не знаю, как быть.
     - Недолго ему  старшим ходить.  Ежели  тебе,  Семен Аникеевич,  будет
угодно, я после похода на свое место встану.
     В  кабинет  вошел  Никита  Строганов,   племянник  и  совладелец.  Он
собирался сегодня на охоту и пришел проститься с дядей.
     - Никитушка, кого старшим оставим вместо Степана?
     Никита Строганов не знал,  что сказать,  переминался с  ноги на ногу.
Мыслями он был в лесу, на охоте.
     - Ежели Макара Шустова поставить,  пока вернется Степан? Как мыслишь,
Никитушка?
     - Твоя воля, Семен Аникеевич, я не против.
     - Ну и  ладно.  Скажи Макару,  Степан,  пусть в полдень у меня будет.
Книги приказные ему передай.
     - Скажу,  Семен  Аникеевич.  -  Степану  вдруг  вспомнился разговор с
Макаром Шустовым,  и  он решил еще раз поговорить с  хозяином о Постнике и
его жене. Он долго не решался, знал хозяйский нрав.
     - Семен Аникеевич,  шумят работные люди, на тебя грозятся, не было бы
худа, - нерешительно начал он.
     - За что на меня грозиться? Будто не за что. - Семен Аникеевич грозно
нахмурился.
     - Чужая жена в твоих хоромах,  Се