Гурьев проглотил слюну, задержался с ответом.
     - Говори всю правду, - строго сказал Годунов.
     - Если правду -  они моему промыслу не мешали. Одно - убили мою жену.
Гнев меня обуял, вот и велел я...
     - Твоему  промыслу  не  мешали,   ладно.   Ну,   а   хозяевам  твоим,
Строгановым?
     - Ежели  иноземные купцы станут сами  меха  скупать,  тут  не  только
Строгановым,  а  и  всему  русскому государству поруха.  Весь  соболь мимо
царской казны пойдет.
     - Добро, - кивнул Годунов, - правильно говоришь.
     - А ежели в рассуждение взять, что ясачного соболя все больше идет...
Сибирь-то ширится.
     - Дело говоришь.  -  Годунову не надо было растолковывать, он понимал
сразу. - Я тебя о доходах Строгановых спрашивать не хочу, все равно правду
не скажешь.  А  вот ответь:  зачем не схватил убийцу...  -  он посмотрел в
списки, - Ваську Чугу?
     - Почел ненужным.
     - Но он убийца!
     - Мало ли лихих людей знает Сибирь.  Строганова не воскресишь. Васька
не прощен,  все знают,  что он самосильно остался на Усть-Оби. Спасаясь от
царского гнева,  он  обрек себя на  тяжелое наказание -  всю жизнь прожить
среди чужих людей!
     Борис Годунов долго постукивал по столу пальцами в тяжелых перстнях.
     - Пожалуй,  ты прав...  Быть по сему. Пусть живет на Оби Васька Чуга,
разыскивать не будем.  А вернется -  тогда все припомним. Скажи-ка, Степан
Гурьев,  ты ведь сибирские дела хорошо знаешь: можно ли в государеву казну
больше соболиного ясака собирать, чем ныне собираем?
     После  приветливых слов  правителя Степан  Гурьев  будто  очнулся  от
долгой спячки.  Мысленным взором он окинул сибирские земли.  Вспомнил свои
походы за  ясачным соболем,  тайную книгу купцов Строгановых,  которую вел
собственноручно:  в  ней  отмечался  каждый  соболь,  попавший  в  широкий
строгановский карман.  Вспомнил тайную торговлю на севере золотым зверьком
без  царских воевод,  без пошлины...  Степан Гурьев не  был корыстолюбцем.
Работая старшим приказчиком Строгановых,  он,  кроме жалованья,  не  хотел
никаких доходов, хотя мог бы стать богатым человеком.
     И Степан решил: здесь, в кабинете правителя, ему скрываться нечего.
     - Можно,  -  не сразу ответил он.  -  В три раза больше можно собрать
соболей в царскую казну, чем ныне собирают.
     - В три раза? - удивился Борис Годунов.
     - За свои слова головой отвечаю.  Лишь бы иноземным купцам своеволить
не давали, да и своим руки укоротить надобно.
     В кабинете правителя водворилось молчание.
     - Великий боярин, дозволь астролябию посмотреть, - не выдержал Степан
Гурьев, показав на прибор, стоявший в углу.
     Годунов удивленно посмотрел на  него.  Гурьев  нравился правителю все
больше и больше.
     - Откуда ты знаешь астролябию, где видел ее?
     - Не только видел, - ответил Степан, - но и широту земную в море могу
определять с помощью сей астролябии.
     - Вот как! Кто же учил тебя?
     - Царский адмирал Карстен Роде,  -  с гордостью ответил Степан.  -  Я
управлял  корсарским кораблем  "Веселая  невеста" и  не  раз  участвовал в
сражениях с корсарами короля Жигимонда.
     - Вот так приказчик!  - еще больше удивился Борис Годунов. - Не даром
купцы тебе деньги платили...
     Степан Гурьев взял в привычные руки прибор, осмотрел, отвинтил трубу,
проверил стекла.
     - Хорошая работа, - похвалил он.
     Борис Годунов улыбнулся, огладив мягкую бороду.
     Подождав, пока мореход поставил на место астролябию, он сказал:
     - Глянь-ка,   Степан  Гурьев,  кто  сей  чертеж  строгановской  земли
готовил,  -  правитель вытащил чертеж из кучи бумаг. - Знать, мимо тебя не
прошел?
     - Моя работа, - посмотрев, произнес Степан. - Все земли строгановские
я  на бумагу положил.  И мореходные чертежи я делал и по ним не однажды по
морям ходил.
     И  Степан Гурьев стал рассказывать про свои плавания и походы.  Борис
Годунов слушал внимательно, не выпуская бороды из рук. Изредка поддакивал,
задавал вопросы.
     Гурьев кончил свой рассказ.
     Правитель перестал разглаживать бороду,  поднял голову,  посмотрел на
морехода.
     - Вот  что,  Степан Гурьев,  назначаю тебя  приказным дьяком.  Будешь
следить,  как собирают царский ясак в Сибири. Двести рублей в год и у меня
будешь получать.  Ежели свои слова оправдаешь,  тогда и больше положу... С
отчеством будешь зваться. Как отца имя-то?
     - Елисей.
     - Скажи мне,  Степан Елисеевич,  помню я,  будто царь Иван Васильевич
Грозный пожаловал русского корсара золотым на шапку. Кто был тот русский?
     - Мне пожаловал великий государь Иван Васильевич, из своих рук.
     Правитель поднялся, шагнул к Степану Гурьеву и обнял его:
     - Верю тебе,  Степан Елисеевич, верю, что добра хочешь русской земле.
Говори, будешь мне служить верно?
     - Буду, великий боярин, люб ты мне.
     - Добро,  верю.  Пригодится моему  ясачному  дьяку  служба  у  купцов
Строгановых,  - усмехнулся в бороду Годунов. - Только помни наш уговор: ты
мой глаз и  моя рука в приказе.  Ежели что,  приходи докладывай.  И купцам
Строгановым поблажки не давай,  они тебя не пожалели.  Много еще воровства
среди  приказных людей,  а  казне  царской большой урон.  Завтра в  приказ
выходи. - Борис Годунов помолчал. - Живи теперь спокойно.
     После  ухода  Степана  Гурьева правитель повелел снова  звать  Андрея
Щелкалова,  а  сам,  отсунув рукава,  взял  в  руки гусиное перо и  быстро
выписал на бумаге столбцы цифр. "Прав, пожалуй, строгановский приказчик, -
бормотал правитель,  подсчитывая цифры.  - Если весь соболек через царскую
казну пойдет, рублишек много прибавится. Дам ему волю..."
     - Я здесь, государь, - услышал он глуховатый голос дьяка Щелкалова.
     - Много ли  аглицкие купцы на том острове купили соболей беспошлинно,
Андрей Яковлевич? - спросил Борис Годунов, обернувшись к дьяку.
     Щелкалов подумал, почесал за ухом.
     - На тысячу рублев, самое малое.
     - Соболей отобрать,  пени  взыскать тысячу  рублев,  -  строго сказал
Борис Годунов.  -  Предупредить купцов: если повторится, лишим всех прав в
русской торговле.  Королеве Елизавете напишем,  и  она  пусть своих купцов
постращает.  Не  дадим своеволить.  Соболиную торговлю надо беречь крепко,
ибо она дает треть государских прибытков.
     - Антон Марш просил без шума дело завершить, - поспешно сказал Андрей
Щелкалов. - Он все убытки готов покрыть, лишь бы тихо все было и в Лондоне
не знали.
     - Ишь ты,  знает кошка, чье мясо съела! - При упоминании имени Антони
Марша Борис Годунов разгорячился.  -  Подлая душа, обманщик твой купец! На
него многие гости челом били.  Мне тысячу рублев должен... Дело воровское,
однако  разберемся.  -  Правитель  замолчал  и  долго  теребил  бороду.  -
Приказчику Джерома Горсея и всем русским, кто дорогу указывал, дать по две
сотни палок на  торговой площади.  Пусть про ихнее воровство народ узнает.
Другим неповадно будет.
     После  ухода  великого дьяка  Щелкалова правитель недолго сидел один.
Покашливая в  кулак,  в  кабинет  пришел  царский дядька  Клешнин,  тайный
советник.
     - Что скажешь, Андрей Петрович?
     - Только что гонец из Подсосенского монастыря прискакал.
     - Что там? - насторожился правитель.
     - Королевна Евдокия преставилась. Опилась холодным квасом, простыла.
     Борис Годунов,  ничего не ответив, кинулся в угол, упал перед иконами
на колени и молился истово и с благодарением.


                  Гїлїаївїаї тїрїиїдїцїаїтїьї пїяїтїаїя

                    ДА ПРЕТЕРПИМ ЛУЧШЕ РАНЫ ПРИЯТЕЛЯ,
                   НЕЖЕЛИ ЛАСКАТЕЛЬНЫЕ ЦЕЛОВАНИЯ ВРАЖЬИ

     За  шесть  лет,   прошедших  после  смерти  Ивана  Грозного,  русское
государство  окрепло  и  залечило  свои  раны.  Миролюбивая  и  осторожная
политика правительства принесла свои плоды.  Борис Годунов стоял теперь на
высшей ступени величия, как полный властелин русской земли.
     Наступило время  вернуть захваченные шведами при  царе  Иване Грозном
русские  владения  на  Балтийском море.  Мирные  переговоры,  предпринятые
правителем, ни к чему не привели, и Борис Годунов, видя, что кровопролития
не избежать, решился на войну.
     Он собрал под царские знамена большую вооруженную силу.  Кроме воинов
пеших и конных, при войске насчитывалось три сотни легких и тяжелых пушек.
В русских войсках находились мордовские и черкасские ополченцы.
     Царь и  великий государь,  чтобы вдохновить войско,  сел  на  боевого
коня,  несмотря на одолевавшие его болезни. А Борис Годунов, непривычный к
ратным подвигам,  участвовал в  походе в  чине придворного воеводы:  и  на
войне и в то же время в безопасности.
     В   большом  полку  начальствовал  князь  Федор  Мстиславский  (после
пострижения  отца  он  наследовал  первенство  в  боярском  списке),  а  в
передовом - прославленный победами боярин и князь Дмитрий Хворостинин.
     В  походе на шведов дьяк Щелкалов находился в  походной думе при царе
Федоре Ивановиче и в боях, как и Борис Годунов, не участвовал.
     Забрав силу,  правитель  стал  меньше  советоваться  с  думным дьяком
Андреем Щелкаловым.  А  дьяк,  хотя  и  замечал  охлаждение,  не  старался
потакать  правителю.  Расхождения  начались  в  посольских  делах.  Андрей
Щелкалов настойчиво проводил свою противоанглийскую линию и даже не считал
нужным  сглаживать острые углы.  Он выступал как представитель московского
купечества,  которому поблажки английским купцам пришлись  поперек  горла.
Словом, дьяк рьяно стоял за свободу морей. Борис Годунов старался ублажить
англичан,  задобрить английскую королеву,  надеясь на помощь  Елизаветы  в
личных делах.  Последнее письмо английской королевы насторожило правителя,
задело его за живое,  заставило многое передумать.  Еще больше насторожила
отправка  двух  кочей  в  Ледовитое  море  и  высадка англичан на острове,
принадлежащем русскому  государству.  Пришлось  во  многом  согласиться  с
дьяком  Андреем  Щелкаловым.  Однако  правитель решил в сложной обстановке
польско-шведского сближения  не  делать  крутых  поворотов  в  торговле  с
англичанами.  А Джером Горсей окончательно потерял расположение правителя.
Об этом немало постаралась компания московских купцов в Лондоне и особенно
дьяк Щелкалов.
     В  январе 1590 года князь Дмитрий Хворостинин во  главе русских войск
близ  города  Нарвы  разбил  шведские полки  под  началом Густава Банера и
втоптал их  в  город.  Русские войска обложили Нарву со  всех  сторон.  18
февраля Дмитрий Хворостинин повелел пойти  на  приступ.  Шведы  отбили все
атаки,  но положение города сделалось безнадежным. И в других местах шведы
терпели  поражение.   Русские  войска   беспрепятственно  продвигались  по
эстонской земле и в финляндском герцогстве.
     В  походном шатре Бориса Годунова собрался военный совет.  Поглаживая
пахнущую  розовым  маслом  бороду,  правитель  похвалил  блестящие  победы
русских воинов.  Он восседал в кресле окольчуженный. На полу возле его ног
стоял позолоченный островерхий шлем, а на коленях лежала сабля, сверкавшая
драгоценным каменьем.
     - Мы  возьмем свое.  Яму,  Копорье,  Иван-город  со  всеми запасами и
снарядом огнестрельным.  Будем  требовать Ливонию и  издавна принадлежащие
нам  карельские земли,  -  говорил правитель.  -  Каково  теперь польскому
королю Сигизмунду?!  Когда его короновали,  он  похвалялся,  что вместе со
своим отцом,  шведским королем Юханом,  ополчится на Россию:  либо завоюет
Москву,  либо,  по  крайней  мере,  Смоленск и  Псков.  А  шведскому флоту
надлежало двинскую гавань Святого Николая закрыть,  чтобы  уничтожить нашу
морскую торговлю.  А выходит инако, не так, как король задумал, - закончил
он свою короткую речь.
     - А Нарва?  -  спросил Андрей Щелкалов.  - Завтра наши войска возьмут
ее. Русским купцам нужна Нарва.
     - Пока она останется у шведов.
     - Я  не  согласен.  Завтра крепость будет  в  наших  руках  и  должна
остаться навеки русской.  Недаром царь  Иван  Грозный всю  жизнь воевал за
нее.
     Борис Годунов посмотрел на  думных бояр и  понял,  что  они  одобряют
Андрея Щелкалова.
     - Нарва останется у  шведов,  так хочет царь Федор,  -  твердо сказал
правитель. - Мы будем требовать... Потом мы возьмем ее, но на этот раз...
     - "...Но,  исполняя  христианское  моление  большого  боярина  Бориса
Годунова,  удовольствуемся восстановлением древнего рубежа".  А  по-моему,
воевать так воевать, войско собрали большое, - зло сказал дьяк.
     Он попал не в бровь,  а в глаз.  Правитель медлил с ответом, не желая
спорить в присутствии думных бояр.
     - Что ж,  такова царская воля,  -  вздохнул он,  -  и не нам,  верным
слугам,  осуждать. Я не держу вас более, государи. А ты, Андрей Яковлевич,
погоди, останься.
     Вельможи молча покидали шатер.  Выходя,  они бросали косые взгляды на
роскошные ковры, украшавшие походное жилище правителя. Кровлю поддерживали
резные позолоченные столбы.  Посередине большой стол,  уставленный золотой
посудой.  Вокруг стола выстроились дубовые лавки, крытые красным сукном, и
большое  резное  кресло  правителя.  На  отдельном столе  тревожно  тикают
золотые часы.  За  пологом из  синего бархата,  расшитым золотыми птицами,
мягкая постель.
     В углу,  слева от входа,  всякому бросались в глаза иконы, освещенные
лампадками, и большой золотой крест.
     - Почему ты против меня, Андрей Яковлевич? - мягко спросил правитель.
- Что тебе Нарва?
     - Мне  Нарва?  Крови  здесь  пролито  много  русской и  для  торговли
надобна.  С  таким войском,  как у нас,  не только Нарву и Стекольну можно
взять. А тебе на все плюнуть и растереть. Тебе лишь бы имя свое прославить
годуновское.  "Исполняя христианское моление  Годунова!"  -  с  презрением
повторил дьяк.  -  Хочешь,  чтоб шведский король Юхан благодарил и слал бы
письма тебе,  какие аглицкая Елизавета посылает?  Выше  царя  хочешь быть,
боярин?!
     - Ты забыл, с кем говоришь, дьяк Щелкалов!
     - Ты забыл, кто тебя правителем сделал!
     Борис Годунов промолчал.  В шатер доносились выстрелы огромных пушек,
отлитых  на  московском пушечном дворе.  Пушки  били  по  стенам  Нарвской
крепости. Шумел морской ветер. Где-то далеко гудели набаты, играли трубы и
сурны.
     - Да,  ты помог мне стать правителем,  Андрей Яковлевич,  - пересилив
себя,  произнес Борис Годунов.  - Ты был отцом мне, научил меня многому...
Но уже год,  как я не вижу твоей помощи.  Ты сторонишься меня,  молчишь. В
чем причина?
     - Хочешь знать истину?
     - Да.
     - Многие неправды задумал свершить, Борис Федорович.
     - Говори.
     - Юрьев день хочешь отнять у христьянина.
     - Пойми,  Андрей Яковлевич,  ведь служивые люди вовсе обнищали,  а на
них наша сила держится.
     - То  так,  однако  своего  русского мужика  негоже  рабом,  скотиной
бесправной делать. По Евангелию он тебе братом выходит.
     - Попам Евангелие, а нам с тобой власть дадена.
     - Нет, Борис Федорович, я человек старый, скоро ответ перед всевышним
держать. Не согласен я воровство на душу брать.
     - Ты пойми,  Андрей Яковлевич, у тебя земли много и людишек на ней не
перечесть,  так тебе все едино. А у иного служилого человека и земли всего
ничего, и пашенных людей на той земле десяток едва наберется...
     - Не согласен, не хочу душу пачкать. Много я на себя грехов взял ради
тебя. Старые грехи замолить будет ли время.
     - Монастыри большие права получат, церковь я не обижу.
     - Знаю твою хитрость:  кому дать,  у кого взять не ошибешься.  Однако
церковь не бог. О боге думать надобно, Борис Федорович.
     Годунов внимательно посмотрел на дьяка Щелкалова. За последний год он
заметно постарел.  Под глазами набрякли синие мешки, кожа на лице дряблая,
морщинистая. Волосы совсем белые, борода отросла.
     - Еще одно дело есть,  Андрей Яковлевич. Великое, тайное. Давно хотел
посоветоваться с тобой.
     - Что за тайное дело?
     - Царь  и  великий государь Федор Иванович человек больной,  день ото
дня слабеет.  И смерть его не за горами.  Лекаря мне говорили, от силы два
года протянет.
     Дьяк Щелкалов бросил на правителя быстрый взгляд.
     - Ну,  и в чем забота?  В Угличе царевич Дмитрий живет и здравствует.
Умрет царь Федор - будет царь Дмитрий.
     Лицо Годунова изменилось, стало злым. Он едва сдерживал себя.
     - Царевич Дмитрий годами мал. За него Нагие будут царством править.
     - Нагие так Нагие.  Боярская дума им своеволить не даст,  -  спокойно
отозвался дьяк. - Нагие людишки мелкие, всю власть в свои руки не возьмут.
     - А я куда денусь?!
     - На свое место станешь. Возвеличился не в меру.
     - Шуйские к  власти полезут,  с  Нагими будут спорить,  в государстве
смута начнется.
     - Нет,  Борис Федорович,  ежели на  престоле Дмитрий Рюрикович сядет,
смуты не  будет.  Против Дмитрия никто руки  не  поднимет.  Вот  ежели,  к
примеру, Бориса Годунова на престол посадить, тогда...
     - О чем речь?
     - Я к слову молвил,  того не может быть,  чтоб Годунов сел на царское
место... Говори, какой совет хотел от меня слышать?
     - А ежели не станет Дмитрия?
     - Неужто ты хочешь сгубить младенца?
     - Зачем? Царевич болен падучей хворью.
     - Гадать  не  стану.  Однако,  ежели  царевич умрет,  настанет тяжкое
время. Ох, страшно!..
     - Но ежели так будет, поможешь мне?
     - Не буду помогать. Что ты задумал?
     - Скажи открыто, Андрей Яковлевич, ты друг мне по-прежнему?
     - Скажу.  Решил  я  в  скором времени принять постриг.  Друг  я  тебе
по-прежнему,  но  помогать согласен только  в  том,  что  угодно  богу.  В
остальном я  тебе  не  помощник...  Не  любо  мне,  Борис Федорович,  твое
величание.  При тебе либо молчать надобно,  либо славословить твои великие
добродетели.  Ты  приказываешь говорить своим послам в  иноземных странах:
"Борис Федорович Годунов есть начальник земли,  она  вся  ему приказана от
царских рук и  так ныне устроена,  что люди дивятся и  радуются.  Цветет и
воинство,  и  купечество,  и народ.  Земледельцы живут во льготе,  не зная
даней.  Везде правосудие свято -  сильный не обидит слабого".  Так ли это,
Борис Федорович,  на самом-то деле?  Не любо мне, что ты людей заставляешь
себя хвалить.  У сего начала растет зол конец. Обман - все обман. Забыл ты
свои клятвы.  Обещал не проливать крови человеческой, не нарушать заповеди
божьей.  А сколь ее пролито ради твоего величания!  Забыл, что в Евангелии
написано: "Любите бога и будьте всегда с богом и в боге".
     Борис Годунов улыбнулся.  Он умел улыбаться, когда ему этого вовсе не
хотелось.
     - А  скажи,  не ты ли,  богомудрый,  мне давал читать книгу римлянина
Макиавелли, а тамо написано: "Како государь должен исполнять свое слово".
     Дьяк Щелкалов, нахмурив брови, промолчал.
     - "Существует два способа действия для достижения цели: путь закона и
путь насилия,  -  продолжал Годунов, посматривая на дьяка, - первый способ
человеческий,  второй - диких животных. Но так как первый способ не всегда
удается, то люди прибегают и ко второму..."
     - Ишь ведь, слово в слово запомнил! - сказал Щелкалов, и в голосе его
послышалось одобрение.
     - "Государи должны  уметь  пользоваться обоими способами,  -  повысил
голос  правитель.  -  Действуя грубой  силой,  подобно животным,  государь
должен соединить в себе качества льва и лисицы.  Обладая качествами только
льва,  он  не  сумеет остерегаться и  избегать западни,  которую будут ему
ставить. Будучи только лисицею, он не сможет защищаться против врагов".
     - Так,  так,  -  прошептал Андрей Яковлевич. - Лисица и лев... Однако
слова сии против божественного учения.
     - "Предусмотрительный государь не  должен,  следовательно,  исполнять
своих обещаний и  обязательств,  если  что  будет для  него  вредно и  все
причины,  вынуждавшие его  обещать,  устранены".  Ну,  теперь что скажешь,
богомол?
     - Да поможет тебе всемогущий бог.
     - Учил ты меня сей премудрости. Для чего учил?
     Дьяк Щел