действия. Для вас так будет лучше.
     - Безмозглые,  выжившие из ума дураки!  -  трясясь от злости, крикнул
Джером Горсей.  -  Его величество царь Федор Иванович просил нашу королеву
прислать ответное письмо только со мной...  - И он выбежал, громко хлопнув
дверью.
     Ольдермены долго сидели молча, поглядывая друг на друга.
     - Он  наделает нам еще много хлопот,  этот Джером Горсей,  -  нарушил
молчание председатель.  - У него вовсе нет совести. Недаром его боятся все
англичане в  России.  Он очень опасен и злобен.  Не лучше ли отделаться от
него  другим  путем?..  Надо  сделать  подарок Андрею  Щелкалову либо  еще
кому-нибудь  из  начальных людей  в  Москве,  и  тогда  он  долго  там  не
задержится.  Он  много  хвастался королеве о  своих заслугах.  Но  ведь  в
царском пожаловании ни  слова не  говорится,  что  торговать в  Белом море
по-прежнему будем только мы, купцы Русской компании.
     - Да, да, вы правы, сэр.
     - Я  слышал от  сэра Иеронима Бауса,  -  сказал Томас Смит,  -  будто
Джером  Горсей показывал вельможам свою  записную дощечку,  на  которой он
отметил день  и  то,  каким образом лорд  Лестер сбросил свою жену с  двух
лестниц,  сломал ей голову и через это сделался любовником королевы... Вот
если бы об этом узнала королева или лорд Лестер!
     - Нет,  - поразмыслив, сказал председатель. - Горсей слишком хитер, и
не  стоит ставить себя под удар.  Все это враки Иеронима Бауса.  Мы только
обратим гнев королевы на себя.
     - Мы поручаем вам сделать так,  как вы находите лучшим,  сэр Роуланд,
мы всегда верим вам, - сказал ольдермен Томас Смит.
     Никто не стал возражать.


                 Гїлїаївїаї дївїаїдїцїаїтїьї пїеїрївїаїя

                ЧТОБЫ, НА ТО ГЛЯДЯ, ДРУГИМ БЫЛО НЕПОВАДНО

     Когда  воевода  Петр  Мятелев прискакал в  город,  все  было  тихо  и
благопристойно.   Тело   Семена   Аникеевича   родственники   торжественно
похоронили в  склепе Воскресенского монастыря.  Во  всех церквах отслужили
панихиды.  Варничные строгановские люди работали,  как всегда. Но городок,
казалось, застыл, притаился в ожидании грозы.
     Прежде всего воевода, крупный и грузный мужчина, навестил наследника.
Придерживая на  боку саблю,  звеня оружием,  он  вихрем промчался по  всем
горницам строгановского дома.
     Никита Строганов сидел в  кабинете за  большим столом деда и  усердно
чистил пищаль. Он готовился к охоте.
     - Никита Григорьевич,  где ты был,  когда злодеи убили твоего дядю? -
поздоровавшись, спросил воевода Мятелев.
     - Семен Аникеевич мне и ближним слугам приказал выйти по тайному ходу
в...  -  Никита  Строганов  прикусил  губу:  о  строгановских  подземельях
посторонние не должны знать. - Он хотел один разговаривать с мятежниками.
     - Крепкий нрав был у покойного.
     - За  дерзкие речи  он  ударил  посохом Тимоху-подварка,  пробил  ему
грудь.
     - Откуда это известно?
     - Старший приказчик дознался и сказал мне.
     - Степан Гурьев?
     - Нет, Макар Шустов.
     - А-а, варничный приказчик. А куда девался Гурьев?
     - Дядя послал его в Холмогоры.
     - Зачем?
     - Гм!..  -  замялся Никита  Строганов.  -  Что-то  по  делам  меховой
торговли, а точно не ведаю.
     Воеводе показалась странной заминка племянника. Но он не подал виду.
     - А кто убил Семена Аникеевича?
     - Сие неведомо мне. Народу было много, наверное человек двадцать. Вс„
перепачкали, грязью завалили.
     - Как он был убит?
     - Дубиной разбили голову.
     Воевода покосился на бурые пятна на шкурах белого медведя.
     - Да,   это  его  кровь,  -  подтвердил  племянник.  -  А  там  кровь
Тимохи-подварка.
     Воевода задумался.
     - В  Москву  писали?  -  спросил  он,  уставив  маленькие  глазки  на
Строганова.
     - Писали.  Вся  семья  на  совет  собиралась.  Великого государя царя
Федора  Ивановича слезно  просили строго  наказать злодеев,  чтобы  впредь
никому неповадно было.
     - Поспешили.  Почему меня не дождались?  - притопнул ногой воевода. -
Теперь вот кашу расхлебывай с вами!  Город свой строгановский построили...
Да  как через такие вороты во  двор людишки прошли?  А  где стрельцы ваши,
пушки? Ведь у вас сотни оружных деньги получают! Дозорные на стенах... Эх!
Вот кого в батоги взять, шкуру спустить до самых пят.
     - Мой  совет,   Петр  Кириллович,   -  ухмыльнувшись,  сказал  Никита
Строганов,  -  поговори со  старшим приказчиком.  Он  человек пронырливый,
хитрый.  Может,  и  узнал что.  Да зачинщиков бы к огню и к дыбе привести,
авось и скажут.
     - Свое дело я знаю,  Никита Григорьевич,  - отрезал воевода. - Что ж,
счастливой тебе охоты. Я вижу, на кабана собираешься.
     Окинув  взглядом кабинет,  он  увидел  на  стене  вместо дедовых икон
могучие лосиные рога  и  кабаньи головы с  длинными клыками.  Иконы  кучей
лежали в углу.
     Никита  Строганов  невозмутимо делал  свое  дело.  Он  осмотрел  лук,
проверил стрелы. Наточил нож. Возле его ног вертелись две собаки.
     "Да,  - подумал воевода, - новый хозяин не в дедушку. Аника Федорович
в гробу бы перевернулся, кабы знал про иконы-то... Однако начнем дело".
     Петр  Мятелев твердо решил начинать с  раненого подварка Тимохи.  "Он
стоял рядом с Семеном Аникеевичем,  -  думал он,  - значит, видел, кто его
убил".  Воевода понимал,  что действовать надо быстро и умело. От успеха в
какой-то  степени  зависела  и  его  судьба.  Семен  Аникеевич  -  это  не
безвестный ярыжка и  не купец с ярмарки.  До именитых Строгановых рукой не
достать, высоко.
     Прошла  неделя.  Все  надежды  воеводы  Мятелева узнать,  кто  убийца
Строганова,  пошли прахом.  Тимоха-подварок и под пытками никого не выдал.
Он сидел в  глубокой сырой яме в тяжелых цепях,  рана в груди не заживала.
Тимоха ослаб и едва передвигал ноги.
     Пришлось начинать сначала.
     "Вместе с Тимохой,  - рассуждал воевода, - в кабинете Строганова было
два  десятка  варничных людей.  Значит,  надо  поискать  среди  солеваров,
пустить своих людей по харчевням,  может быть,  кто под хмелем и  развяжет
язык".
     От тяжелых дум у воеводы болела голова.
     Во  вторник  вечером Петру  Кирилловичу доложили,  что  с  ним  хочет
говорить старший строгановский приказчик Шустов.
     Воевода велел звать.
     Шустов вошел неслышно, мягко, как кот, и низко поклонился.
     - Садись,  -  показал воевода на лавку. - С чем пришел, Макар Шустов?
Рассказывай. - Маленькие глазки воеводы впились в приказчика.
     - Да уж не знаю,  может, дело плевое. Я со многими людишками говорил,
выпытывал,  кто  нашего  хозяина Семена Аникеевича убил.  Никто  будто  не
видел...  А вчера понадобились мне кузнецы-цыренщики новый цырен склепать,
я и вызвал их всех.  Однако трое пришли, а четвертого нет. Говорят, с того
дня, как убили Строганова, никто его не видел.
     - Как имя кузнецу? - насторожился воевода.
     - Васька Чуга.
     - Что за человек, знаешь его?
     - Как не  знать.  Мореход,  холмогорец.  Женился у  нас,  да  жонка в
прошлом годе померла. Угрюмый и дерзкий человек.
     - Так, так. А еще что знаешь?
     - Думаю,  он  в  Холмогоры подался...  Может быть,  его взял с  собой
старший приказчик Степан Гурьев. Он за большим делом послан.
     - Куда?
     - В  Холмогоры,  а  потом в далекие студеные моря,  где меховой товар
дешев.
     - И Васька Чуга с ним?
     - Того я не ведаю, однако думать можно. Чуга мореход хороший и вместе
со Степаном Гурьевым в походы хаживал.
     Приказчик  Макар  Шустов  недаром  назвал  имя  Степана  Гурьева.  Он
понимал,  что  со  смертью Семена Аникеевича положение Степана в  семье  у
Строгановых пошатнулось,  а его,  Макара,  упрочилось. "Ведь меня, - думал
Макар, - недолюбливал покойник. Он мне ходу в старшие приказчики не давал,
он и Степана возвысил.  Если постараться запачкать Гурьева, может быть, от
него  Строгановы совсем  откажутся.  На  Никиту  Строганова Степану трудно
рассчитывать".
     - И ты думаешь,  что Степан Гурьев знал,  что Васька Чуга убил Семена
Аникеевича, и все-таки взял его, - медленно цедил воевода, не спуская глаз
с приказчика. - Так я понял тебя?
     - Уж и не знаю,  как сказать,  -  заколебался Макар. - Может быть, не
так,  а может быть, и так. Степан-то Гурьев в морских разбойниках при царе
Иване Грозном состоял.  Царским капитаном назывался. Ему-то жизни человека
лишить пустое дело. Не за грех, а за доблесть почитает.
     - Эй,  мужик!  Что ты  в  этих делах понимаешь!  Ему сам Грозный царь
золотой на шапку повесил.  Тебе того не понять:  чем больше врагов царских
перебьешь,  тем почету больше. А другое, скажем, кого царь пожаловал, того
бог простил.  Вот и  я,  бывало,  на Ливонской войне сколь голов вражеских
срублю...  тебе и во снях того не снилось. Человека зарубить в честном бою
- это одно...  Вот вы,  приказчики строгановские, бьете людей до смерти, в
погребах держите,  на чепи тяжелые сажаете,  а  прав у  вас нет,  -  вдруг
разозлился воевода,  -  а потом жалобы в Москву шлете. Ну, да ладно, будем
искать убивца, авось найдем.
     - Ты бы,  государь воевода,  Тимоху-то через огневую пытку провел. Он
бы тебе все тогда выложил.
     - Как ты говоришь?
     - Да  вот у  меня цырен прохудился.  Соловарка сейчас пустует.  Ты бы
Тимоху-то замест рассола в  тот цырен посадил,  -  приказчик захихикал,  -
небось скажет, как припечет.
     Воевода задумался.
     - Ладно, Макар, покажи Онуфрию солеварню. И чтоб слова никому. Понял?


                                  * * *

     Старая  варница выглядела мрачно.  Стены  и  потолок были  черные  от
копоти.  Две  восковые  свечи,  горевшие желтым  пламенем,  освещали стол,
лавки,  принесенные  из  воеводского  дома,  и  огромный  железный  цырен,
висевший над печью.
     Кроме  высокого  мужика  Онуфрия,   воеводского  палача,   в  варнице
находились еще два человека.  На скамье сидел воевода Мятелев и перед ним,
закованный по рукам и ногам, стоял Тимоха-подварок.
     Воевода  Мятелев  в  длинном,  изрядно  замызганном малиновом кафтане
долго, не проронив слова, рассматривал узника.
     Тимоха был худ. С его белого, изможденного лица свисала русая бородка
со следами запекшейся крови. Рубаха на груди тоже была запачкана кровью.
     - Смотрю я  на тебя,  Тимошка,  и думаю:  до чего живуча человеческая
порода, - произнес наконец воевода. - После того как мы с тобой говаривали
в  последний раз,  ты будто и дышать перестал.  Ан нет,  ныне сам на ногах
стоишь.   Оздоровел,   гляжу,   парень...   Скажи-ка  мне,  седни  станешь
разговаривать по душам или, как в тот раз, будешь в молчанку играть?
     - Я все сказал, - с трудом ворочая языком, ответил Тимоха.
     - Значит, не хочешь? Последний раз спрашиваю!
     Тимоха мотнул головой.
     - Понял тебя,  Тимоха...  Снимай с него железа,  - обернулся к палачу
воевода, - раздень вовсе догола да на цырен посади, пусть погреется.
     Узник  испуганно посмотрел на  солеварный цырен.  А  через  мгновение
глаза его потухли, и он снова опустил на грудь голову.
     Палач, худощавый, сутуловатый, в холщовой красной рубахе, не торопясь
расковал узника,  снял с него грязное рубище... Костлявое тело Тимохи было
в ранах и рубцах от прежних пыток.
     - Иди туда,  -  легонько подтолкнул воевода узника в спину,  - влезай
во-он по той стремянке и садись.
     Узник молча,  не поднимая головы,  выполнил все, что от него требовал
воевода. Огромная сковорода была теплая, и сидеть на ней было приятно.
     - Накаливай,  Онуфрий,  не  теряй времени,  не все Тимошке из рассола
соль варить, теперь мы из него соль выпарим.
     Палач  положил в  печь  смолистых поленьев.  Цырен быстро разогрелся.
Тимоха вскоре не смог не только сидеть, но и стоять на горячем железе. Ему
приходилось быстро перебирать ногами.  Когда загорелось мясо на  подошвах,
Тимоха, изнеможенный прежними пытками, не выдержал:
     - Не могу, дайте сойти!
     - Говорить будешь? - будто нехотя спросил воевода.
     - Да, да.
     - Без утайки?
     - Да!  -  кричал Тимоха, перебирая ногами, словно в безумном танце. -
Да, все скажу, скорея, скорея!
     В голове билась одна мысль: не свалиться бы, не упасть бы всем телом.
     Воевода кивнул.  Палач, косясь на пятна огненного цвета, проступившие
на  цырене,  отбросил  вилы,  подхватил Тимоху  под  мышки  и  поставил на
холодные сырые доски.
     Взяв с  полки горшок,  он  захватил из  него на палец зеленой пахучей
мази  и  покрыл  ею  сожженные ступни узника.  Нестерпимая боль  понемногу
утихла. Палач чистой тряпкой перевязал раны.
     Тимоха  заплакал  и  стал  благодарить своих  мучителей.  Палач  взял
Тимоху,  словно ребенка,  на  руки и  посадил на  лавку,  как  раз  против
воеводы, а сам удалился в темный угол, будто исчез совсем.
     - Кто убил Строганова?
     Тимоха  ответил не  сразу.  В  варнице наступила тишина,  прерываемая
натужным дыханием узника. В груди у него что-то булькало и хрипело.
     - Кто убил Строганова? - повторил воевода.
     - Не знаю того, государь воевода.
     - Не знаешь!  -  Маленькие быстрые глазки Мятелева сверкнули.  -  Вот
как! На огонь его, снять повязки! - приподнявшись с лавки, крикнул он.
     Гулко кашлянул невидимый в темноте палач. Послышались шаги.
     - Не надо, я скажу.
     Пытка огнем обессилила душу и тело Тимохи.  Его трясла лихорадка.  Он
не мог унять дрожь. Голова тряслась, зубы стучали. Бессмысленным взором он
смотрел на воеводу. Ему казалось, что все сейчас происходит во сне.
     - Говори, - расслышал он грозный голос.
     - Васька Чуга ударил дубиной... Дайте пить.
     - Дай ему пить, - приказал воевода. - Так, значит, Васька Чуга?
     - Да, да.
     Палач подал ковш  с  холодным квасом.  Тимоха сделал один  глоток,  и
голова его упала на грудь.
     - Тимоха! - позвал воевода. - Ты слышишь меня? Кто еще был с тобой?
     Тимоха поднял голову и обвел бессмысленным взглядом избу.
     - Где я?
     Воевода не ответил. Палач засмеялся.
     - Что,  а?  - бормотал Тимоха, словно во сне. - Вы, безумцы, терпите,
когда вас объедают, когда бьют вас, когда превозносятся...
     - Ну-ка, спроси у Тимохи, кто еще был с ним, хорошенько спроси.
     Палач ткнул волосатым кулаком Тимоху в грудь. Подварок как-то странно
повалился на бок, челюсть у него отвисла.
     - Неужто помер? - удивился воевода. - Вот дьявол!
     Палач поднял голову узника и выругался:
     - Подох, собака!
     Воевода подумал,  перекрестился и  подошел к  двери.  Открыв  ее,  он
обернулся и сказал:
     - Тимоху  не  бесчестить,  похоронить  на  кладбище,  там,  где  всех
православных хоронят.
     "Ну,  теперь мне Москва не страшна, - думал воевода, торопясь к дому.
- Убивца я  нашел,  а Тимоха от раны помер,  жаловаться в приказ некому...
Однако зверь Макар Шустов,  для него человек ничто..." Воевода оступился и
попал в  яму с  грязью.  "Эх,  надо бы  фонарщика с  собой взять,  да дело
тайное. Онуфрий с покойником возится".
     Дорога  была  плохая.  Темнота  кромешная.  Впереди  виднелись слабые
огоньки в  домах  посада.  Какой-то  пьяный распевал удалую песню.  Лениво
лаяли собаки.  Воевода еще не раз оступался,  задевая ногами то за бревно,
то за пень. Проклиная темноту, он наконец добрался до ворот своего дома.


                 Гїлїаївїаї дївїаїдїцїаїтїьї вїтїоїрїаїя

                   И ВСЯКОГО ЗВЕРЯ БЫЛО НА ТОМ ОСТРОВЕ
                                МНОЖЕСТВО

     На песчаном берегу стояли два больших коча.  До самых кочей заплеснул
морской прилив прозрачные холодные воды.  В  тридцати шагах  от  приливной
черты,  на небольшой возвышенности, крепко вросли в землю бревенчатые изба
и  амбар.   Два  морехода,   постукивая  топорами,   сколачивали  баню  из
выбеленного ветрами  плавника.  Несколько  чаек,  пронзительно вскрикивая,
носились над кучей отбросов.
     Море  было  спокойное.  Отражаясь от  гладкой  поверхности,  северное
солнце  слепило  глаза,  лучи  его  заметно  припекали землю.  Ветра  нет.
Мореходы,  сбивавшие баню,  скинули толстые шерстяные рубахи и  остались в
одних полотняных.
     За  амбаром горел костер.  Над  костром жарилась туша  жирного оленя,
распространяя смачный запах.
     - Бог в помощь, - подойдя, громко сказал Степан Гурьев.
     Мореходы, разинув рты, воззрились на чужаков.
     - Спасибо,  - опомнился после долгого молчания тот, что был постарше,
с рыжей бородой. - А вы что за люди?
     - Мы-то?   Холмогорские.  У  салмы  полуденной  стоим,  моржа  пришли
промышлять.
     - Федька! Сбегай Богдана Федоровича покличь, - приказал бородатый.
     Федька ринулся в  избу.  Через минуту из дверей вывалились мореходы и
стали разглядывать нежданных пришельцев.
     - Здравствуйте подобру-поздорову,  земляки,  -  подошел к  ним Богдан
Лучков.  Он протянул руку и ласково улыбался.  - Рад, очень рад встрече...
Откуда и  куда путь держите?  -  Он потряс руку Степану Гурьеву,  а  потом
Митрию.
     - И  мы  рады...  Из Холмогор,  на моржовый промысел.  На сем острове
животины много, соседями будем.
     - Хм, да. Много ли вас?
     - На двух кочах пришли.
     Мореходы окружили со всех сторон Степана Гурьева и Митрия Зюзю.
     - Кто,  братцы, из Холмогор? Э-э, Митрий здеся! - Два здоровых мужика
бросились к  Зюзе,  обнялись и  расцеловались.  -  Свой,  земляк.  У нас в
артели,  почитай,  все холмогорцы.  Только двое из Пустозера да московитян
трое.
     - А это кто?  -  спросил Степан Гурьев,  кивнув на английских купцов,
подошедших к мореходам.
     - Это?!.  Агличане, - объяснил мужик, целовавшийся с Митрием Зюзей. -
И кочи ихние, и товар ихний.
     - И  чего болтать,  Третяк Никитушкин,  коли не знаешь!  -  вступился
Богдан Лучков. - Московского купца Свешникова кочи, а я его приказчик.
     Третяк Никитушкин с  удивлением посмотрел на  Лучкова,  но  ничего не
ответил.
     - Степан! - крикнул высокий, широкоплечий мужик и кинулся к Гурьеву.
     - Федор! Шурин любезный!
     Мореходы расцеловались.
     - И Анфиса,  сестрица твоя,  здесь,  со мной,  -  продолжал Степан, -
приходи гостить.
     - Степан!  - раздалось с другой стороны. - Степушка! - И трое мужиков
бросились к кормщику.
     Встретились бывшие корсары Ивана Грозного.  Дементий Денежкин,  Федор
Шубин и Василий Твердяков долго обнимались со Степаном Гурьевым.
     - Вот не ждали!
     - Как живешь, друг?
     - Помнишь, как мы с тобой?
     Дементий Денежкин,  старший из них по годам, поседевший и похудевший,
не выдержал и заплакал.
     Остальные корсары примолкли и растерянно смотрели друг на друга.
     - А  вы  чьи  будете?  -  повторил  Богдан  Лучков,  воспользовавшись
молчанием.
     - Мы-то? - Степан Гурьев чуть подумал. - Мы-то строгановские.
     - На промысел пришли либо торговать хотите?
     - Уж больно ты любопытный,  -  засмеялся Степан Гурьев,  -  все сразу
знать хочешь.  К  обеду бы  позвал,  мы  ведь  весь остров поперек прошли,
проголодались...  Моржа будем промышлять,  лисицу и  другое что.  Как  бог
захочет.
     - И мы моржей. Не тесно ли на одном острове будет? - Лучкову очень не
понравилось такое соседство. - Ты кто, кормщик?
     - Кормщик и доверенный человек купцов Строгановых Степан Гурьев.
     - Вот что: промышлять здесь будет тот, кто раньше пришел.
     - Хорошо. Сколь ты здесь дней?
     - Пять, - солживил Лучков.
     - А  я неделю живу.  Значит,  вам уходить с острова...  Однако мне не
жалко, моржей и вам и нам хватит. Промышляйте.
     Удивительно синие  глаза  Степана  смотрели спокойно.  Богдан  Лучков
прибавил два дня,  однако ложь не пошла на пользу. Он стал соображать, что
делать.  Уходить с  острова нельзя.  Однако и  вместе оставаться худо.  От
соседей ничего не укроешь,  вс„ узнают, а потом разнесут по всему свету. И
до Москвы дойдет,  а  Москва не помилует.  И  купцы Строгановы свою выгоду
имеют,  у  них зубы острые.  Моржей и лисиц промышляй,  а за соболиный мех
самому  шкуру  спустят.  Приказчик Л