калов долго молчал, прикрыв лицо рукой.
     - Не можно без греха,  без зла большим государством править. Потому и
книгу тебе дал.  Боялся,  сомнут тебя знатные... Сильных людей вокруг тебя
не  густо  было:  Никита  Романович Юрьев,  князь  Глинский,  родичи  твои
Годуновы да мы,  Щелкаловы. - Дьяк правой рукой загибал пальцы на левой. -
Я во всем помогал,  стрельцов к тебе переманил;  думал, ты вместе с нами в
совете  будешь.  А  ты  вон  что  надумал:  от  царского  имени  самолично
государством править.  Надо о  боге думать.  Да  веришь ли ты богу,  Борис
Федорович?  Знаю,  знаю,  -  поднял руку дьяк, увидев, что правитель хочет
что-то сказать.  -  Ты сына своего,  младенца Василия,  в  церковь Покрова
зимой голенького носил,  на  бога уповал,  думал,  вылечит он его.  Однако
помер сын.  Потому помер, что не для бога старался, а для себя, хотел себя
христианином добрым прославить...
     - Неправда,  не думал я о себе!  -  не выдержал правитель.  -  Другое
скажи:  ежели я  своего сына  не  пожалел,  то  чужих-то  сыновей чего мне
жалеть...  Когда они помазаннику божьему,  нашему царю и  государю,  худое
творят. Так я говорю? Ежели б я о боге не думал, и патриарха московского и
всея Руси не было бы.  Великое дело для царства сделано.  Я  уговорил царя
Федора просить патриарха Иоакима,  а  потом и константинопольского Иеремию
учредить  патриархию  на  Руси.  И  давно  пора:  Константинополь в  руках
неверных,  и патриарх тамошний от милости султанской зависит.  Царь Федор,
вдохновленный богом, возвысил смиренного Иова.
     - Ты не токмо для бога старался,  Борис Федорович,  а более для себя.
Свергнув митрополита Дионисия и поставив Иова, ты хотел от него поддержки.
Ты польстил самолюбию Иова высоким титулом,  чтобы иметь в  нем пособника.
Иов преданный тебе человек.  Я  понял твои мысли сразу и помогал тебе.  Ты
искал опору, ибо предвидел время, когда и сестра-царица не поможет тебе.
     - Разве московская патриархия полезна только мне?
     - Нет, почему... пока вреда не вижу и государству.
     - Ну вот, давно бы так.
     - Борис Федорович, считаешь ли ты меня умным человеком?
     - Не знаю умнее тебя во всем свете.
     - Так вот послушай.  Каждый твой шаг мне понятен. Ведомы мне все твои
мысли.  Я знаю,  что ты сделаешь завтра,  послезавтра и через год. Ум твой
большой, государский, это правда. Но если ты задумаешь завладеть престолом
московским...  может быть,  ты  и  завладеешь им,  однако долго на  нем не
удержишься, а голову потеряешь.
     - Но почему? Ты говоришь, что я умен.
     - Умен,  но кровь твоя слаба, малознатен твой род. Ответь мне, почему
князь Федор Мстиславский начальствует в  большом полку,  хотя  в  боях  не
искушен, а Дмитрий Хворостинин, славнейший воевода, только в передовом? Ты
сам указ готовил.
     - Мстиславский по  отцу и  предкам стоит на  первом месте.  Да сам ты
знаешь.
     - А  что бы получилось,  когда б царь назначил Хворостинина в большой
полк?
     - Мстиславский ударил бы челом на Хворостинина. И многие выступили бы
за Мстиславского.
     - Так,  правда. А ежели ты взойдешь на престол московский, то сколько
благородных,  древнейших и знатнейших князей и московских бояр скажут тебе
"нет"?  Ну год, ну два, ну пять годов ты просидишь, стрельцы тебе помогут.
Прольется много  крови,  и  все  напрасно,  московского престола  тебе  не
удержать.  Погибнешь,  и  наступит злое время...  Вот почему я не помощник
тебе.
     - Но  если Федор отойдет в  иной мир по слабому здоровью,  а  Дмитрий
умрет от черной хвори, тогда кто должен быть царем московским?
     Борис  Годунов перестал поглаживать лоснящуюся бороду  и  не  спускал
глаз с дьяка.
     - Австрийский эрцгерцог Максимилиан,  брат императора,  - сказал дьяк
после долгого раздумья.
     - Как, католик? Твой ум, наверно, помутился, дьяк!
     - Сделать его православным.
     - Нет, не будет того.
     - Тогда беда.  Не вижу я в Москве людей,  пригодных быть царем. Чтобы
знатности довольно было и умом бог не обидел.
     - И ты мне ничего не скажешь, Андрей Яковлевич?
     - Хранить  здоровье царевича Дмитрия паче  глаза  своего  -  вот  мой
совет.
     - Что ж,  спасибо и на том.  Спокойной ночи,  Андрей Яковлевич...  Не
могу  понять,  как  ты  решился  даже  подумать  об  иноземном государе на
московском престоле. Не прощу тебе этого.
     Борис  Годунов  говорил  спокойно,  но  в  душе  бушевала буря.  Лицо
покрылось красными пятнами.
     - Воля твоя,  правитель...  Спокойной ночи и  тебе.  -  Дьяк Щелкалов
поднялся и,  кланяясь,  пошел к выходу.  Внезапно он обернулся:  - Однако,
Борис Федорович,  ежели меня тронешь,  будет худо,  и на тебя есть узда. В
монастыре хранится моя духовная грамота.  Ее прочитают в церкви, ежели мне
зло причинится. Там все написано, все... Тебя я насквозь вижу.
     Щелкалов откинул полог и вышел. В шатер пахнуло сырым морским ветром.
Пушки продолжали бухать...
     В шатер пришли слуги.  Принесли медную высокую жаровню с раскаленными
углями. Борис Годунов сидел не шевелясь, положив руки на колени. Он понял,
что дьяк Щелкалов,  глава всех дьяков на русской земле, больше ему не друг
и  не  помощник.  Он  знал  твердый норов дьяка и  знал,  что  сломить его
невозможно.  Наказать - посадить в тюрьму или опальным выдворить из Москвы
- не имело смысла.  Дьяк стоял у  большого дела и вершил его изрядно,  был
полезным для государства человеком.  Да и тронуть его опасно:  о том,  что
писано  в  его  духовной  грамоте,   правитель  догадывался.  Про  болезни
Щелкалова было известно давно. Старик больше года мучился сердечной хворью
и  лечился у  придворных лекарей и  мужицких кудесников.  Его терзал страх
смерти и того, что ждет после смерти. Недавно он построил каменную церковь
на  своих  землях  и  сделал большие вклады в  монастыри.  Словом,  Андрей
Яковлевич решил  подумать о  своей  будущей жизни...  Грехов у  него  было
немало...
     Постепенно  мысли   Бориса  Федоровича,   свершив  обширный  круг   и
коснувшись самых разных дел, снова вернулись к царскому престолу.
     Правитель  был  удивлен,   как  дьяку  Щелкалову  удалось  так  верно
прочитать его мысли. Да, царский престол был заветной и сокровенной мечтой
правителя,  и он готовился понемногу к ее осуществлению.  Он понимал,  что
это будет трудно,  очень трудно,  но возможно. Разговор с дьяком не убедил
его. Наоборот, он считал, что отсутствие достойных претендентов на царское
кресло  облегчает ему  задачу.  Еще  дьяк  недооценил патриарха Иова,  его
крепкое святительское слово. Патриарх был преданным человеком и всегда был
готов поддержать правителя.
     - Государь  великий  боярин,   -  вывел  его  из  задумчивости  голос
телохранителя Ивана  Волкова,  -  гонец  из  Москвы от  окольничего Андрея
Клешнина.
     - Зови.  -  Правитель шевельнулся в кресле,  оправил бороду, подвинул
ближе подсвечник с четырьмя свечами.
     В  шатер ввалился только что  соскочивший с  коня гонец,  залепленный
грязью. Он низко поклонился правителю и вручил письмо.
     - Иди отдыхай,  накорми коня, - сказал ему Борис Годунов, - за службу
спасибо.
     Окольничий Клешнин каждый день посылал гонцов с  короткими грамотами,
написанными четкими,  большими буквами,  чтобы правитель мог  прочитать их
сам.
     "На Москве все спокойно. Морозы стоят великие, каких давно не бывало.
И снега много.  На два аршина и больше.  А Шуйские ездят в Углич тайно,  -
писал Андрей Петрович. - И слышно, ворожат в Угличе на царя Федора и будто
осталось ему жизни мало".
     Борис  Годунов положил письмо  и  опять  стал  думать.  Напоминание в
письме  об  Угличе  снова  взбудоражило  правителя.  Восьмилетний  царевич
Дмитрий возник перед глазами.  Правитель обладал всей  полнотой власти,  и
все же царский престол казался ему святым местом,  недоступным для зависти
и вражды.
     Борис  Годунов  был  воспитанником  царя  Ивана  Грозного  и  вдоволь
насмотрелся,  как проливают человеческую кровь.  Он  не  остановился бы ни
перед чем для достижения заветной цели.  Вот только рубить голову открыто,
как делал Иван Грозный,  Борис Федорович избегал. С врагами он предпочитал
разделываться без шума.
     Пушечные выстрелы гремели не переставая.  И вдруг все стихло.  Только
упрямый ветер  по-прежнему дул  с  моря.  Прошел еще  час.  Правитель стал
прислушиваться.  Ему показалось,  что он слышит веселый перезвон церковных
колоколов. Раздались радостные, громкие крики многих людей.
     Правитель хотел свистнуть в  серебряный свисток,  висевший на  груди,
позвать слугу,  но  раздались близкие шаги,  полог приподнялся,  и,  звеня
оружием  в  шатер  вошли  военачальники:  князь  и  большой  воевода Федор
Мстиславский, князь и воевода Дмитрий Хворостинин, воевода Иван Сабуров.
     - С победой, государь Борис Федорович! - сказал Федор Мстиславский. -
Шведы не  смогли сдержать нового приступа на Нарвскую крепость.  Карл Горн
именем королевским подписал перемирие на  год.  Ям,  Иван-город и  Копорье
наши. Обещал уступить и Карелию!
     Борис Годунов поднялся со своего места,  подошел к иконам,  поцеловал
образ нерукотворного Спаса, приложился к кресту.
     - Спасибо,  братья!  -  сказал он воеводам.  -  Бог помог, а вы своим
умением разбили врага. Честь и слава всему воинству будут жить, пока живет
русская земля.  Поскакали,  братья,  вместе обрадовать великого государя и
царя Федора Ивановича.
     Правитель расцеловался с воеводами и приказал седлать себе коня.


                 Гїлїаївїаї тїрїиїдїцїаїтїьї шїеїсїтїаїя

              И НЫНЕ СИБИРСКОЕ ЦАРСТВО В ГОСУДАРЕВОЙ ВЛАСТИ

     Время шло. Не так давно Москва с торжеством встречала царя Федора как
победителя шведского короля Юхана.  Патриарх Иов, окруженный духовенством,
с   крестами  выехал  его   встречать  за   двадцать  верст   от   Москвы.
Первосвятитель благодарил великого  государя  от  отечества  и  церкви  за
изгнание неверных с  русской  земли,  за  восстановление церквей истинного
бога в Иван-городе и в древних владениях ильменских славян.
     Долго и радостно трезвонили колокола всех московских церквей.  Однако
шведский король Юхан  обвинил своего полководца Карла Горна в  малодушии и
отверг перемирие,  дарованное ему  царем Федором Ивановичем.  Уступчивость
Бориса Годунова ни к  чему не привела.  Вскоре шведский генерал Мориц Грип
вступил в  Новгородскую землю,  сжег и разграбил многие селения близ Ямы и
Копорья.   Русские  воеводы,  удивленные  неожиданным  нападением  шведов,
послали к нему гонцов,  спрашивая, знает ли он о подписанном договоре. "Не
знаю",  -  ответил Мориц Грип и продолжал жечь и грабить мирные поселения.
Не   дойдя  до  Новгорода  Великого  пятидесяти  верст,   он  узнал,   что
многочисленные русские полки приготовились к  битве.  Мориц Грип  побоялся
встречи  и   повернул  обратно.   По   дороге  он  растерял  свое  войско,
истребленное болезнями и зимней стужей.
     Царь Федор снова предлагал перемирие или мир.  Однако шведский король
Юхан  и   его  сын  польский  король  Сигизмунд  надеялись  на  содействие
татарского  хана  Казы-Гирея,   обещавшего  летом  напасть  на  Москву,  и
отказывались заключить договор.
     Русской боярской думе не очень понравилось новое обстоятельство. Отец
и  сын угрожали с двух сторон.  Однако и польско-шведский родственный союз
не  слишком  страшил окрепшее Московское государство.  Словом,  воевать не
воевали, но и мира настоящего не было.


     В  конце  марта царь  Федор Иванович принимал посла царя  Александра.
Великий государь восседал на  своем  кресле  в  большой палате,  молчал  и
улыбался.
     На  лавках  по  стенам сидели безмолвные бояре,  окольничие и  думные
дьяки.  Борис Годунов,  как всегда, стоял у царского кресла, и на лице его
изображались угодливость и внимание.
     - Наш высокий и светлый царь Александр,  -  говорил посол,  - целовал
крест  тебе,  великий государь и  царь  земли  русской,  вместе  с  своими
сыновьями Ираклием,  Давидом и  Георгием,  вместе со  всею землею,  быть в
вечном неизменном подданстве.  Мы будем отныне иметь одних врагов и друзей
с  русским  народом,   с  тобой,  великий  государь,  с  твоими  детьми  и
наследниками и  служить  тебе  усердно до  издыхания...  Наш  светлый царь
Александр молит тебя восстановить православные храмы на  грузинской земле,
молит защитить от турок.
     - Построй им православные храмы,  Бориска,  -  с трудом вымолвил царь
Федор, повернув голову к шурину, - пусть боженька возрадуется.
     - Сделаю, великий государь.
     - Мы  будем  присылать  ежегодную дань:  пятьдесят золототканых камок
персидских и десять ковров с золотом и серебром либо в их цену собственные
узоречья земли Иверской.
     Посол  низко  поклонился,  слуги  поднесли и  положили перед  великим
государем все, что он перечислил.
     Федор  Иванович  оживился,  посмотрел на  ковер  с  золотыми птицами,
посмотрел на правителя, вздохнул.
     - Великий государь с  благодарностью принимает дары царя Александра и
обещает новым подданным защиту,  обещает восстановить православные храмы и
крепости на его земле и послать святителей.
     Прием был  коротким:  царь чувствовал недомогание и  жаловался Борису
Годунову на головную боль.
     От  царя  Александра  шли  добрые  вести.   Воевода  Андрей  Иванович
Хворостинин,  посланный ему в  помощь с  дружинами стрельцов,  взял в свои
руки Терской городок и укрепил его. Он утвердил власть России над князьями
черкесскими и кабардинскими, давними присяжниками московских царей. Другое
русское  войско,  из  Астрахани,  завладело  берегом  Каспийского  моря  и
усмирило дагестанского князя Шавкала.
     С  этого времени царь Федор Иванович стал писаться в титуле государем
земли  Иверской,  грузинских  царей  и  Кабардинской земли,  черкесских  и
горских князей.
     Полностью взять под  свою  защиту все  земли царя  Александра русское
правительство  не  могло,   однако  удачные  действия  воевод  значительно
ослабили напор турок и дали возможность вздохнуть грузинскому народу.
     В  Москве опять наступила весна,  прилетели ласточки.  Солнце светило
ярко.  Снега осталось совсем мало, только там, где зимой высились сугробы.
На  улицах  у  заборов  зеленели кусты  крапивы,  сквозь  бревна  мостовых
прибивалась зеленая  трава.  Давно  распустились почки,  и  деревья стояли
душистые,  будто  покрытые зеленым  пухом.  Отзвонилась веселая пасхальная
неделя,  а  ребятки на улицах все еще катали с  пригорков желтые и красные
яйца.
     В  день Зосимы-пчельника Степан Гурьев сидел в  приказной избе и  вел
оживленную беседу с только что приехавшим из Тобольска Федором Шубиным!
     Новоявленный дьяк вызвал из Холмогор к себе на помощь старого друга и
посылал его  в  самые тяжелые места.  Царские доходы из  Сибири,  Печоры и
Перми стали постепенно увеличиваться.  В  прошлом году  только Сибирь дала
царской подати тысячи отличных собольих шкурок, не говоря о прочих мехах.
     - Надо так сделать,  чтобы через Лозвинский городок ехали все,  кто в
Сибирь дорогу держит,  -  горячо убеждал друга Федор Шубин.  -  И воеводы,
торговые и служилые люди и прочий народ.
     Лозвинский городок только что был построен, и находился он как раз на
большой дороге в  Сибирь.  Из Московского царства до него добирались зимой
на  санях,  там дожидались весны и  на  построенных в  городке дощаниках и
лодках плыли по Тавле и Тоболу до самого Тобольска.
     - Почему так?
     - Тогда мы  все  будем знать.  Кто и  какие товары с  собой в  Сибирь
везет...  Купцы и служилые люди мед в Сибирь волокут, хмельную брагу варят
да за брагу лучшего соболя выменивают.  Запретить надобно.  И другое знать
будем:  кто без царского дозволения,  без пошлины на Русь соболей везет. И
заморного зуба моржового много из Сибири идет...  Назначай меня к воеводам
дьяком -  хвоста соболиного не пропущу.  Вся сибирская торговля через наши
руки пойдет, Степан. Увидишь, доходы сразу вдвое прибудут.
     - Правда,  -  согласился Степан.  -  Ежели  ты  в  Лозвинском городке
сядешь, казне в прибыток.
     - Ин ладно.  Скажи, Степан, где детки твои, свояченица Аринушка, не в
Москве ли?
     - Нет, Федор. Пока в Сольвычегодске живут. На будущую зиму привезу...
На Тверской улице дом хочу купить, давно приглядываюсь.
     - В самый раз тебе домком обзавестись... А жонку нову брать думаешь?
     - Нет, Анфису забыть не могу. Каждую ночь, почитай, во снах вижу.
     - Хорошая баба была, добрая, умная, упокой, господи, ее душу.
     - А в Тобольске как? - помолчав, спросил Степан.
     - Да  что в  Тобольске.  Городок махонький,  на высоком берегу Иртыша
построен.  Стены деревянные,  за  стенами церковь да избы приказных людей.
Десяток купеческих лавок. Посада нет. Кругом леса дремучие.
     - Как воевода?
     - Ворует, как и все.
     - Спокойно в городках служилые живут?
     - С оглядкой да с осторожкой. Однако, как хана Сейдяка в полон взяли,
легче стало. Многие сибирские людишки ясак добровольно приносят.
     - Куда больше торговые и промышленные люди едут, не примечал?
     - Как же,  примечал.  Где лесов больше и пушного зверя вдосталь -  на
восток и север. И народу лесного живет там мало, бояться некого.
     - Рад я,  Федор, тебя живым и здоровым видеть. Сегодня домой пораньше
уйдем. Вином аглицким угощу, крепкое. Помнишь, Карстен Роде его любил.
     - Помню.
     Приятели похлопали друг друга по плечам и только хотели погрузиться в
сладкий  туман  воспоминаний,  как  в  горницу Степана Гурьева вошел  Иван
Волков.
     - Степан  Елисеевич,  -  поклонился Волков,  -  тебя  большой  боярин
требует.
     - Что ж, ты подожди, Федор, я справлюсь мигом.
     Степан Гурьев надел шапку и,  взяв  в  руки подготовленный указ,  над
которым работал, отправился к Борису Годунову.
     Он любил и  уважал правителя,  считал его умным и  честным человеком.
Степан  слышал  и  наговоры  многих  людей.  Шептали,  что  Борис  Годунов
властолюбив не в  меру,  мстителен и зарится на царское кресло.  Но Гурьев
был далек от тайных дворцовых дел и Годунову был предан всей душой.
     Прежде чем вызвать Степана Гурьева,  правитель долго думал.  Он решил
послать его в Углич и поручить расправу с царевичем Дмитрием.
     "Гурьев умный  человек,  бывший морской разбойник,  на душе его лежит
много человеческих жизней,  он пролил много крови...  Что для  него  стоит
жизнь  царевича  Дмитрия?!  Он получит мой приказ и выполнит его".  Однако
Борис Годунов не хотел открыть все карты сразу.  "Пошлю  его  в  Углич,  -
думал он,  - будто для царских дел.  Пусть поглядит, куда на уделе царские
деньги идут.  Поживет,  поосмотрится,  а через недельку я к  нему  верного
человека пошлю с приказом.  Тогда ему деваться некуда,  хочет не хочет,  а
сделает".
     Обошелся  он  со  Степаном радушно,  ласково.  На  это  правитель был
большой умелец.  Он встретил дьяка у  порога,  взял его за руку и подвел к
деревянному креслу.
     - Садись,  Степанушка, не в ногах правда... Большое государево дело я
решил тебе поручить. Если выполнишь все, как велю, думным дьяком сделаю.
     - Готов для тебя,  Борис Федорович,  все сделать,  что могу и умею. А
придет нужда, и жизнь отдам.
     - Хорошо.  Верю  тебе.  В  Угличе на  уделе  царевича Дмитрия расходы
непомерные.  Куда деньги идут?  - Борис Годунов развел руками. - А оттуда,
из  Углича,  Нагие вс„ больше и  больше просят.  Денег не жалко,  ежели на
дело,  а  коли  бездельно  али  на  воровство?  Поезжай  в  Углич,  Степан
Елисеевич, поживи, посмотри, как и что. Вызнай порядки ихние. На тебя, как
на себя, надеюсь. Закончишь в Угличе - и обратно к себе в приказ.
     - Что ж, я готов, Борис Федорович.
     - Добро. - Годунов подумал. - Завтра и трогай с богом.
     - Сделаю,  Борис Федорович...  Сегодня Федор Шубин приехал из Сибири,
много  поведал занятного,  нужно  для  дела.  -  И  Степан Гурьев принялся
рассказывать то, о чем они говорили с Шу