?
     -- Потом увидите. Я написал в штаб... Мне ответили...
     "Вот тебе и академик!" -- со скрытым восхищением подумал Телюков.
     Поддубный закурил и протянул Телюкову портсигар.
     -- Филипп Кондратьевич... -- сказал он и запнулся.
     -- Слушаю вас, товарищ майор.
     --  Филипп Кондратьевич,  я по-дружески советовал бы вам  сбрить  усы и
бакенбарды. Для чего они? Ведь совсем вам не подходят...
     Телюкову стало очень неловко.
     -- Разрешите быть свободным?
     -- Идите.
     Над аэродромом неожиданно взвилась красная ракета.
     -- Что случилось? Отменили полеты? -- Летчики переглянулись.
     В направлении взлетно-посадочной полосы двигался верблюд со  всадником.
От  СКП  дали  вторую  ракету.  Но,  как  видно,  человек, который  управлял
верблюдом, не очень-то разбирался в авиационных порядках. Неуклюжее животное
пустыни медленно продвигалось в прежнем направлении.
     Выслали  солдата,  чтобы  тот  предупредил  непрошеного  гостя.  Солдат
жестами  показывал,  чтобы  всадник  повернул  назад,  объяснил,  что  здесь
аэродром. Верблюд остановился, но, понукаемый хозяином, снова зашагал.
     Поддубный и Телюков подбежали на помощь.
     -- Стой!  Куда  тебя  черт  несет!  -- замахнулся Телюков  на  верблюда
кулаком.
     Всадник -- это был старый туркмен -- начал что-то говорить, обращаясь к
офицерам на своем родном языке.
     -- Аэродром здесь, -- втолковывал ему Поддубный.
     -- Началнык!  Началник  давай!  -- требовал  старый  туркмен, ничего не
желая слушать.
     -- Я начальник, -- сказал Поддубный.
     -- Началнык полковнык давай. Началнык полковнык.
     Эге, всадник, оказывается, не такой уж профан в военном деле!
     Пришлось посылать за полковником.
     -- Что здесь происходит? --  сердито спросил Семен Петрович, вылезая из
машины.
     Старик туркмен встретил полковника  таким сладко-добродушным  взглядом,
что тот сразу остыл.
     -- По какому вы делу?
     Всадник  что-то крикнул верблюду. Животное  подогнуло ноги  и  послушно
опустилось на  песок. Старик проворно соскочил на землю, поклонился в пояс и
начал рыться в мешке, переброшенном через спину верблюда. Наконец он вытащил
моток проволоки.
     Это оказался трос от планера-мишени, отбитой Телюковым.
     Старик  взял  трос  и  торжественно,  как  драгоценный  дар,  преподнес
полковнику.  Сделав это, он  остановился перед ним в  согнутой позе, ожидая,
вероятно,   вознаграждения.   Семен   Петрович  порылся  в  кармане,  достал
десятирублевую бумажку.
     -- Большое вам спасибо, возьмите!
     Старик  вежливо  поклонился,  прижав  ладонь  к  сердцу,  но  от  денег
отказался.
     "Мало" -- решил полковник и вынул еще одну десятирублевку.
     -- Нэт, нэт, нэт! -- туркмен упрямо замотал головой. Он что-то говорил,
но никто не понимал его.
     В полку служил старший  техник  лейтенант  Артыков,  туркмен.  Пришлось
послать за ним машину.
     -- Ну-ка, Артыков, растолкуйте нам, чего хочет  этот старик,  привезший
нам трос.
     --  Да  ведь это мой  земляк! Он  из  аула Талхан-Али. Его знают многие
здесь, -- ответил старший техник-лейтенант и обратился к  приезжему на своем
родном языке. Старик приободрился. Приятно было ему поговорить с офицером на
родном  языке.  Он  сел  на  землю, скрестив  под  собой  ноги, и заговорил,
жестикулируя руками.
     А Артыков переводил:
     -- Старика  зовут  Бояром. Ему  восемьдесят  лет. У него  уже правнуки.
Старший сын Ата --  лучший чабан в колхозе.  Ата видел, как  летчики уронили
маленький самолетик, который тянули в небе... Старший сын долго  искал его в
горах. Самолетик разбился, а вот этот трос уцелел. Вещь не хитрая. Но старый
Бояр много прожил на белом свете и знает: каждая вещь может пригодиться...
     Так растолковал  старый  Бояр  своим  сыновьям.  Он  велел им  пригнать
верблюда, а когда они пригнали, положил в  мешок найденное  и  отправился  к
усатому  полковнику в Кизыл-Калу,  где летчики  летают, как беркуты. А денег
старый  не возьмет: не торговать прибыл он сюда за шестьдесят километров,  а
помочь летчикам.
     Шестьдесят километров по  знойной  пустыне везти никому не нужную вещь!
Об этом,  однако, не сказали старому Бояру, чтобы не разочаровать его. Пусть
думает старик, что сделал доброе дело...
     -- Спасибо вам, Бояр, -- полковник пожал  ему руку. Он знал, что старые
люди Востока  любят разные металлические украшения, и, прощаясь со стариком,
подарил  ему  кокарду с  фуражки. Надо было  видеть, как обрадовался  старый
Бояр!  Он покажет эту вещь сыновьям и внукам, и тогда они убедятся, что Бояр
был у людей, которые летают...
     Эта неожиданная  встреча  с  туркменом  отняла добрых  полчаса.  Полеты
пришлось начать позже.
     Делать  на  аэродроме  Телюкову  было  решительно  нечего, и он  вскоре
отправился на  попутной машине обратно  в городок. Дома подогрел воду, сбрил
усы и  бакенбарды -- к  черту их!  Посмотрел  в  зеркало  --  ей-богу, майор
Поддубный был прав: красивее стал  без усов и бакенбардов, вроде  помолодел.
Надел белый китель, слегка обрызгал  себя духами и, потушив в комнате  свет,
вышел на крыльцо.
     В коттедж,  однако, не  решился  зайти,  остановился  под  карагачем  в
надежде, что Лиля выйдет в сад.
     А она,  не замечая  Телюкова, в самом  деле вышла. Поставила в  саду на
плетеном столике  переносную  электрическую  лампу, села в  кресло, положила
ногу на ногу, раскрыла книгу.
     Свет серебристой пылью лег на мокрую и свежую от  полива листву, весело
разлился под ногами, заиграл в оросительных ровиках.
     Хорошо под деревьями после  дневного палящего зноя! Лиля  посидит здесь
до тех пор, пока за палисадником не покажется "Победа". Быть может, вместе с
отцом  приедет Поддубный.  Он частенько  возвращается с аэродрома в машине и
подолгу сидит с отцом вот за этим столиком.
     За палисадником послышались шаги.
     -- Кто  там? Ты, Лиза?  Ты,  Людмила? -- наугад перебирала имена подруг
Лиля.
     -- Какая там Людмила! Это сам Руслан!
     Среди листвы мелькнул белый китель Телюкова. Лиля не узнала летчика. Он
как будто помолодел, стал  гораздо  лучше:  усики  и  нелепые  бакенбарды не
портили теперь его лица.
     --  Лилечка,  милая,  --  нежно заговорил  Телюков  не  то шутя,  не то
серьезно, -- не гоните меня! -- Он поднялся на носках и поглядел на веранду,
нет ли там Харитины  Львовны.  -- Не  гоните  меня!  Я только  что  вышел на
свободу.  Ваш  отец,  а  мой  командир  влепил  мне арест с  содержанием  на
гауптвахте...
     -- А я думаю, куда это вы запропастились? -- улыбнулась девушка.
     -- Значит,  все-таки  вспоминали  обо мне?  А я так намучился, Лилечка.
Сидел за решеткой, как жулик. Ждал, надеялся, что вы посетите меня...
     -- Вот еще новости! Чтоб люди смеялись?
     Телюков опустился в кресло, оперся подбородком на руку.
     -- Эх, Лиля... Жены декабристов вслед  за мужьями в Сибирь не стыдились
ехать...
     -- Так ведь то жены...
     Телюков ближе пододвинулся к ней со своим креслом.
     --  А  вот  невеста  Поддубного  не только  на Крайний  север, сюда  не
пожелала ехать.
     У Лили тревожно сжалось сердце:
     -- Откуда вы это взяли?
     --  Он  сам  рассказывал  кому-то. Да он  и  здесь  умудряется за всеми
девушками приударивать. К Лизе Жбановой зачастил до того...
     --  Уходите, Телюков!  -- прервала его Лиля.  --  Я  не  желаю  слушать
сплетен!
     -- Это не сплетни, а правда. Сам видел!
     -- Стыдились бы!  Хуже бабы. И вот  что я вам скажу: все равно не будет
по-вашему.  Хотите -- оставайтесь  моим  другом. Нет -- как хотите.  -- Лиля
поспешно поднялась.
     На  веранде  появилась  Харитина  Львовна.  Телюков  отступил  в  тень,
перескочил через палисадник, скрылся в темноте.
     Не успел он уйти, как у калитки появилась Лиза, дочь инженера Жбанова.
     -- Ты одна? -- спросила она, оглядываясь.
     -- Одна.
     --  А кто сейчас был здесь? Телюков, или  это  мне показалось? Кажется,
он.
     -- Да, он.
     Лиза Жбанова была школьной подругой  Лили.  Три года назад  они  вместе
ездили  сдавать вступительные  экзамены  в  институт. Лиза  провалилась.  Не
прошла она по  конкурсу и  на следующий год, хотя подруга занималась с ней и
даже  хлопотала  за  нее  перед  директором.  Потеряв  надежду  поступить  в
институт,  Лиза жила  одной мыслью  --  выйти замуж.  Она стала одеваться по
последней  моде, не  пропускала  ни  одного  танцевального вечера,  заводила
знакомства с молодыми офицерами. Лизина мать, Капитолина Никифоровна, каждый
год   пышно  отмечала  день  рождения  дочери,  устраивала  вечеринки,  куда
преднамеренно приглашались и холостые офицеры.
     Но пока что  с замужеством Лизе явно не везло. То  ли женихи попадались
чересчур  разборчивые,  то  ли  слишком  уж  непривлекательная была невеста.
Скорее  всего  причина крылась  в последнем. Лиза  не блистала ни  умом,  ни
красотой.  От матери она унаследовала рыжий цвет  волос, обильные веснушки и
чрезмерную  для ее возраста полноту.  Лиза  почти ничего не читала и  ничем,
кроме нарядов и танцев, не интересовалась.
     Но больше  всего отталкивало  офицеров, как об  этом  и поговаривали  в
гарнизоне,  откровенное,  ничем  не  прикрытое  стремление  дочери  инженера
обзавестись  мужем. Выйти  за  кого  угодно: за  летчика,  техника,  офицера
обслуживающего подразделения. Все равно за кого, лишь бы выйти!..
     --  Я к тебе собиралась было зайти днем, да ты была  занята, -- сказала
Лиза  и,  сделав брезгливую гримаску, добавила: --  И охота тебе возиться  с
тряпками? Неужели не могла бы  помыть  полы  та туркменка,  которая работает
прачкой и дочь которой ты обучаешь музыке?
     Лиза  сказала  это в тот момент, когда  к  ним подошла  Назык.  Девочка
смутилась. Смутилась и Лиля.
     -- Ведь ты даром учишь ее? -- спросила Лиза с полным отсутствием такта.
     "Боже, до чего она глупа и невоспитанна", -- подумала Лиля.
     -- А  у меня радость. Такая радость, Лилечка,  что ты не представляешь!
-- Лиза сладко потянулась и кокетливо закатила  глаза. -- А ну-ка, угадай, с
кем я вчера встретилась? Ни за что не угадаешь! А если скажу, то, пожалуй, и
не поверишь...
     -- Пойди, погуляй, Назык! -- обратилась Лиля к девочке.
     -- Ни за что не угадаешь! -- продолжала интриговать подругу Жбанова.
     -- Ты бы,  Лиза, думала, прежде чем говорить, -- укоризненно произнесла
Лиля.
     -- А что?
     -- Ты же видела: здесь Назык, а такое мелешь...
     -- А что ж особенного я сказала?
     -- Назык все прекрасно понимает. И  я вовсе не  желаю, чтобы кто-нибудь
прислуживал мне.
     -- Вот чудачка! -- расхохоталась Лиза. -- А я, например, никогда ничего
не делаю! К нам приходит уборщица. Ну так угадай же кто вчера был у нас?
     -- Откуда же мне знать?
     Лиза прильнула к подруге, прошептала на ухо:
     -- Из  академии  он. Ромб на мундире. А  отец говорил, что он, пожалуй,
скоро и полком командовать будет, если твой отец в отставку уйдет.
     У Лили мучительно заныло сердце.
     -- За книгой к отцу приходил,  -- продолжала Лиза. -- Взял книгу, а тут
мать  познакомила меня с ним.  "Знакомьтесь, -- говорит, -- это моя дочь". И
мы разговорились.  А потом  мама угощала  его  чаем  с  вареньем.  Я  завела
радиолу. К  сожалению,  у  него  были какие-то  неотложные  дела,  а  то  бы
потанцевали. Когда он  собирался  уходить, то  пожал мне  руку и так ласково
взглянул мне в глаза... -- Лиза заломила руки, -- так  ласково... Даже  мать
обратила внимание...Она пригласила его бывать у нас, и он обещал.
     Внезапно вспыхнувшее в сознании Лили чувство ревности столь же внезапно
погасло.  Не может такая, как Лиза, увлечь  Поддубного. Не может. Слишком он
серьезный человек!
     -- Да, Лиля,  знаешь,  почему я зашла к тебе? --  спросила  Лиза. --  В
клубе  организуется  художественная  самодеятельность.  Там сейчас  заседает
комиссия. Лейтенант Байрачный верховодит всем. Собирайся, пошли!
     -- Иди сама. Я никуда не пойду.
     -- Не глупи. Ведь ты хорошо играешь.
     -- Пианисток в гарнизоне достаточно и без меня.
     -- Пойдем, пойдем! -- Лиза  подхватила  под руку сопротивляющуюся Лилю.
--  Ну  чего ты так помрачнела? Наверное, сама  неравнодушна  к  Поддубному?
Смотри мне! А то сейчас же передам об этом Телюкову. Плохо тебе придется! --
И она  зашептала на ухо подруге: -- А знаешь, за что  Телюкова на гауптвахту
посадили? Он умышленно стрелял по самолету Поддубного. Иван Васильевич ходит
к твоему отцу, вот Телюкова и заело...
     -- Что ты говоришь? -- вздрогнула Лиля. -- Это неправда...
     --  Утверждать  не  могу.  За что  купила, за  то и продаю.  А ты  будь
предусмотрительной: скажи своему Телюкову, пусть  он не беспокоится.  Можешь
дать ему понять, что Поддубный ухаживает за мной. Он и успокоится. Ну пошли!
     -- Пошли, -- неожиданно согласилась Лиля. Она до того была взбудоражена
столь неожиданным известием, что решительно не могла владеть собой.
     Конечно, Лиза могла и насплетничать, но ведь факт, что Телюков сидел на
гауптвахте... И, кажется, это был первый  случай в полку, когда офицер сидел
под арестом. Значит, дело серьезное, думала Лиля, идя в клуб.

     Поддержанный  замполитом,  Байрачный решительно взялся  за  организацию
художественной   самодеятельности.   Прежде   всего  позаботился  об  афише.
Лейтенант  Калашников  не пожалел  красок  для столь важного дела: громадная
афиша  на щите сразу бросалась в глаза. Когда  ее  прислонили к стене клуба,
она достигла крыши.  Слово  "самодеятельность" было  написано  полуметровыми
буквами.  Байрачному посчастливилось отвоевать у начальника  клуба отдельную
комнату,  на двери  которой  появилась табличка  с  надписью:  "Руководитель
художественной самодеятельностью. Запись в кружки от 7 до 9 часов вечера".
     Любителей  театрального  искусства  оказалось   более  чем  достаточно,
поэтому  отбирались   самые  одаренные.  Создали  жюри,  в  состав  которого
Байрачный ввел  Скибу  и  Калашникова --  своих лучших  друзей.  Перед  жюри
демонстрировали   свои   способности  певцы,   танцоры,  музыканты,  мастера
художественного слова.
     В  этот вечер  к  руководителю художественной самодеятельности  явились
двое солдат. Один высокий и худой, другой низенький и полный.
     -- Мы -- подражатели! -- отрекомендовался высокий.
     -- Кому же вы подражаете? -- заинтересовался Байрачный.
     -- Тарапуньке и Штепселю.
     -- Интересно. А ну исполните какую-нибудь интермедию. Сможете сейчас?
     -- Отчего же? Для этого и пришли.
     Замполита Горбунова, который в этот момент находился среди членов жюри,
неприятно  поразил  внешний  вид  "Тарапуньки". Поля  панамы выгнуты,  и она
скорее  напоминала шляпу-котелок, нежели солдатский головной  убор. Голенища
--  в  "гармошку", гимнастерка нараспашку, взъерошенные  волосы,  как мокрое
мочало, свисало на ухо.
     -- Вы, кажется, из второй эскадрильи? -- спросил капитан.
     -- Так точно! -- браво выпалил "Тарапунька".
     -- Фамилия:
     -- Рядовой Баклуша.
     -- Комсомолец?
     -- Никак нет, товарищ капитан!
     -- Взыскания имеете?
     Солдат смутно учуял что-то недоброе, и рука потянулась к пуговицам...
     -- Взыскания имеете? -- повторил свой вопрос замполит.
     -- Наряд вне очереди... Да я уже чистил картошку на кухне... Отбыл.
     -- За что получили?
     -- За кровать.
     -- Точнее.
     -- Показалось старшине, что кровать плохо заправлена.
     -- Показалось, говорите? А прежде имели взыскания?
     -- Имел, то есть так точно!
     -- За что? Отвечайте подробно.
     Баклуша выпрямился, побледнел.
     -- Полез я в кабину самолета  проверять  приборы  и  нечаянно  нажал на
кнопку  противопожарного устройства. Фюзеляж залило.  Инженер  -- выговор. А
один  раз за  опоздание  из  отпуска гауптвахту  дали.  Еще  выговор  был за
нарушение формы...
     --  Такому,  как вы, --  покачал  головой замполит, -- мы,  пожалуй, не
сможем предоставить место на солдатской сцене. Поняли?
     -- Так точно! Разрешите идти? -- спросил Баклуша, сожалея, что нарвался
на замполита.
     -- Нет, -- возразил тот. -- Доложите своему командиру, что я сделал вам
замечание  по поводу  внешнего вида. Чуб  остричь, "гармошку" ликвидировать,
панаму  привести в соответствующий вид. Что вы  туда  напихали? Почему она у
вас так раздулась? А ну-ка, дайте сюда.
     -- Картон здесь, товарищ капитан.
     Замполит снял свою панаму.
     -- А  я вот хожу без картона, и,  представьте  себе, голова не болит...
Чувствую себя великолепно...
     -- Да  у меня она, товарищ капитан, тоже не болит! Вы уж разрешите  нам
выступить...
     --  Нет, не разрешу.  Выступать перед  зрителями могут  лишь  примерные
воины.
     -- Я тоже буду таким.
     -- Вот тогда и в художественную самодеятельность примем. А сейчас идите
в свое подразделение.
     -- Есть!
     Растерянный и  обескураженный,  солдат  повернулся  через правое плечо.
Замполит хотел было еще поговорить с ним, но тут зашли девушки. А отчитывать
молодого парня при них он счел нетактичным.
     --  Мы  не  помешали  вам?  -- спросила Лиля,  заметив  обескураженного
солдата.
     -- Нет,  нет, присаживайтесь, -- сказал  замполит, как всегда  улыбаясь
одними уголками губ.
     Байрачный  и  Скиба, здороваясь с девушками,  поднялись  с  мест. Затем
Байрачный обратился к Лиле:
     -- Вы, кажется, играете на пианино?
     --  Да,  если  нужно  будет аккомпанировать,  то  я  могу,  -- ответила
девушка.
     -- Как же! Пианистка нам крайне необходима.
     Лиза Жбанова в свою очередь выразила желание участвовать в драмкружке.
     -- Тоже  хорошо, -- ответил Байрачный. -- Но вам придется прийти тогда,
когда мы подыщем пьесу. Так и запишем. И роль укажем потом.
     Вопреки  желанию  подруги Лиля  поспешила  домой.  Не выходили у нее из
головы слова Лизы о поступке  Телюкова. Неужели это правда?  Неужели Телюков
способен на такие подлости?
     Услыхав в небе  гул  самолета, Лиля  остановилась и почему-то подумала,
что это летает Поддубный.
     Чутье  не изменило  ей. Майор  гонялся  за контрольной  целью,  которая
неожиданно появилась над Кара-Кумами с юго-запада.
     Наведение осуществлял тот же штурман-наводчик, который подавал команды,
чтобы  "противник" обозначал себя  фарой.  Наводить  как следует он не умел.
Несмотря на  то, что  Поддубный  своевременно  поднялся  в  воздух  и  четко
выполнял команды, штурман до сих пор не мог свести его с целью.
     У  летчика начало  рябить в глазах от долгого и безуспешного наблюдения
за   зеленовато-серым   экраном   бортового   локатора,  от   многочисленных
разноцветных колпачков на доске приборов.
     На  какое-то  мгновение он вынес взгляд за борт  кабины. Над  головой и
сбоку мерцали звезды, а под фюзеляжем тянулись пески, облитые лунным светом,
отчего пустыня напоминала тундру, покрытую снегом...
     В наушниках послышался голос Гришина.
     -- Ваша высота?
     -- Девять.
     -- Держитесь ее. Курс 260. Скорость 90.
     "Ого,  как  далеко  очутился я  от цели",  -- подумал Поддубный, вдыхая
кислород через маску.
     Пять минут спустя Гришин дал команду развернуться вправо  на  девяносто
градусов. Потом  -- взять  еще  вправо.  И  как  только летчик  выполнил эту
команду, на экране засветился крестик -- это означало, что цель и самолет на
одной высоте.
     "Ну, Лобачевский!" -- восхищенно покачал головой Поддубный.
     Маневрируя, он начал загонять метку цели в "лузу".
     Но неожиданно она исчезла.
     "Да, но куда ж девалась цель?"
     Проходит секунда, вторая, третья...
     -- Курс 270, высота 7.
     Ясно -- самолет спикировал. Поддубный взял заданный режим.  Снова метка
цели, но  уже  в виде  перевернутой  буквы "Т".  Цель находилась  чуть выше.
Поддубный немного  взял ручку  на  себя. Расстояние  уменьшалось. Вот  снова
появился крестик. Цель в "лузе". Взгляд на прицел... Огонь!
     -- Атака