червоно-теплом великолепии прозрачная, звонкая
от тишины.
     Сбив на затылок шлемофон, подполковник Поддубный стоял  на  аэродроме и
наблюдал  за   парой   истребителей,   которые,  словно  осы,   нападали  на
шмеля-бомбардировщика,  отскакивали в  сторону  и  снова нападали. Вслед  за
самолетами тянулись три белые борозды -- одна ровная и широкая, а две узкие,
извилистые.  Скрещиваясь,  они  создавали  причудливый узор,  хоть  бери  да
вышивай на полотне.
     Все это  было красиво, но  с точки  зрения тактики  ничего не стоило. В
небе  не бомбардировщик, а утюг, и Поддубный был вне себя от  охватившей его
досады.  В  конце  концов  он  пришел на  СКП  и  приказал майору  Дроздову,
руководившему полетами, прекратить эту комедию в воздухе, как он выразился.
     --  Черт знает что такое! --  возмущался он. --  Мы посылаем  заявки на
бомбардировщики, которые  летали  бы на бреющем  или на  большой  высоте,  а
полковник Жук посылает на средних высотах  -- ни тебе  маневра, ни скорости!
Да имеет  ли  этот  Жук  хоть малейшее представление  о  тактических приемах
американской бомбардировочной  авиации? Может быть, он думает, что мы  здесь
готовимся к параду? Но ведь и на параде сейчас уже не то...
     Давно   собирался   Поддубный   посетить   аэродром   бомбардировщиков,
поглядеть, что это там за Жук сидит, но все как-то не  находилось времени. А
теперь  решил твердо:  завтра,  как только получит  разрешение,  обязательно
слетает и поставит перед Жуком вопрос ребром: или -- или. Утюги истребителям
не  нужны, и если и впредь  полковник Жук таким образом будет  удовлетворять
заявки полка, то будет послана старшему начальнику соответствующая жалоба.
     Вылетел Поддубный  на  МиГе рано утром. Побережья, ущелья гор и  долины
были скрыты густым туманом.
     На высоте трех тысяч  метров в  кабину ударил  солнечный луч. Небо было
чистое, только над горизонтом лежали жемчужно-розовые полосы облаков, срезая
вершины далеких гор.
     Аэродром бомбардировщиков находился  на расстоянии шестисот  километров
от Холодного Перевала и лежал за крутым изгибом широкой  и полноводной реки.
По данным  метеослужбы, в  районе аэродрома тоже стоял  туман, и  Поддубный,
настроившись на приводную радиостанцию, попросил на всякий  случай  включить
систему слепой посадки.
     Когда он приземлился и вывел МиГ  в указанное дежурным  офицером место,
первое,    что   бросилось   ему   в    глаза,   был   идеальный    порядок.
Бомбардировщики-великаны  были  выровнены  в  одну  линию. Рулежные  дорожки
подметены и вымыты. Швы между бетонными плитами старательно залиты гудроном.
Нигде ни кусочка проволоки, ни палки, ни соринки вообще.
     Вокруг аэродрома виднелись бугорки капониров.
     Аэродром был старый, довоенный, обжитой, с капитальными сооружениями, с
новейшим  оборудованием.   От  ангаров,  в  которых,  очевидно,  размещались
ремонтные мастерские,  к городку  вела березовая  аллея,  как  в  помещичьей
усадьбе.  Из-за деревьев  выглядывал  красивый  каменный  дом  с фонтаном  и
колоннами.  Для полного эффекта не хватало лишь  пары вороных, запряженных в
карету с гербами...
     "Знал, где  окопаться, чертов  Жук!" --  с завистью подумал  Поддубный,
сравнивая этот  аэродром со своим крохотным  "хозяйством", которое, несмотря
на все старания подполковника Рожнова, выглядело временным.
     Дом с колоннами оказался гарнизонным Домом  офицеров.  За ним, создавая
улицу городского  типа,  тянулись ряды ДОСов, столовых,  магазинов,  бытовых
мастерских. Особняком, почти на самом берегу реки,  стоял штаб полка. Вход в
него, кроме часового, охраняли два гипсовых льва с оскаленными пастями.
     Офицер,  сопровождавший гостя,  попросил  его  минутку  обождать,  пока
вызовут командира полка.
     Полковник не заставил себя долго ждать. Через несколько минут он прибыл
--  полный  и грузный, среднего  роста  и  средних лет  человек,  с черными,
коротко подстриженными усиками и такими же черными, вразлет, бровями. На его
одутловатых щеках играл здоровый румянец, в небольших карих глазах светилась
лукавая хитринка. На полковнике ладно  сидел мундир  с  двумя академическими
"ромбами" и многочисленными орденскими ленточками.
     Полковник встретил Поддубного взглядом, не  сулившим особой любезности.
Он сел за стол и только после этого протянул руку, здороваясь.
     -- Весьма рад познакомиться с вами, товарищ подполковник, -- сказал Жук
с певучим украинским акцентом. -- Весьма  рад,  хотя, говоря откровенно,  до
сих пор точит меня червь,  -- он ударил себя в грудь, --  за остров, который
вы  у меня отобрали. Это агрессия, и вы  -- агрессор! Да, да, не возражайте!
Вы -- агрессор!  Так и подмывает  поднять всю свою армаду и прогнать  вас  с
острова.
     -- Поднять  то  можно,  а  вот сумеют  ли  ваши  летчики  добраться  до
Туманного  --  это  еще  вопрос,  --  делая  вид,  что  не  понимает  шутки,
отпарировал Поддубный.
     -- Вы намекаете, что перехватите и собьете нас?
     -- Именно это я и хотел сказать, -- усмехнулся Поддубный.
     --  Сказала Настя, как удастся. Мы ведь сами с  усами,  и вы  не  очень
задирайте нос, перехватчики!
     -- Собственно говоря, не перед кем и задирать.
     -- Это как же? -- насторожился уязвленный полковник.
     -- А так. На  бреющем летать  боитесь,  на  практический  потолок  тоже
поднимаетесь весьма неохотно.  Что же  вы за волки, спрашивается?  Создается
впечатление,  будто  ваши экипажи  не  имеют  ни малейшего  представления  о
тактических  приемах американской  бомбардировочной авиации. Летают, как  на
параде. Да и на параде, собственно говоря, уже так не летают...
     -- Позвольте, позвольте,  -- заерзал Жук. --  Вы серьезно  или  шутите,
подполковник?
     --  Совершенно  серьезно, товарищ  полковник.  Стал бы  я  за  шестьсот
километров  прилетать  к  вам шуток  ради! Мы  просим у  вас  тигров,  а  вы
подсовываете нам кроликов...  Мне нужно учить  летчиков  перехвату  целей на
малых и больших высотах, а вы посылаете на средних. Но нам такой, как бы вам
это получше объяснить, такой, ну, ручной, что ли, противник не  годится.  Мы
частенько зря тратим  горючее и моторесурс. Так  вот вчера я взял и попросту
завернул своих перехватчиков домой.
     -- Так, -- забарабанил полковник по столу короткими  толстыми пальцами.
-- Следовательно, вас не удовлетворяют наши полеты?
     -- Вы правильно поняли меня.
     --  Вероятно,  шумели уже  и перед генералом?  -- полковник  поднял  на
собеседника колючие глаза.
     -- Пока не шумел, но собираюсь.
     --  Так-так.  Режете, значит, правду-матку в  глаза?  Люблю таких. И не
люблю  тех,  что...   --   полковник  потер  себя  указательным  пальцем  за
подбородок,  --  что вот  так  исподтишка тебя...  Но  я  убеждаюсь,  что вы
привыкли смотреть со своей колокольни, а если бы поглядели с моей, то, может
быть,  иначе запели бы...  Как вы  думаете,  есть  у  меня молодые  экипажи,
которых нужно тренировать в первую очередь?
     --  Вероятно, есть, -- согласился Поддубный, сразу  догадавшись,  о чем
собирается говорить полковник.
     --  То-то оно! А  какой дурак  пошлет молодого  на бреющем, да еще  над
горами, а? Да еще ночью?
     -- А вы и не посылайте. Тренируйте его здесь, у себя.
     --  Тренируйте!   Легко  сказать.  А  лимит  на  горючее?  Хорошо  вам,
перехватчикам: сколько нужно, столько и берете горючего.  А если не сходятся
концы с  концами, списываете  за  счет реальной  цели.  А  мне  на  чей счет
прикажете списывать? Вот и приходится,  товарищ подполковник, совмещать одно
с другим.  Сами учимся  и  вас обслуживаем. Да и не  один вы у меня, еще два
полка сидят здесь, -- полковник похлопал себя по  широкому красному затылку.
-- Вот так, дорогой товарищ! Но поскольку вы прилетели и мы познакомились, я
постараюсь подбросить вам что-нибудь посолиднее. Есть у меня хлопцы, которые
могут сыграть в воздухе роль не только американца, англичанина или турка, но
и всего НАТО, вместе взятого. -- Жук улыбнулся собственному остроумию.
     --  Простите,  товарищ полковник, --  возразил  Поддубный.  --  Вы меня
несколько  неправильно поняли. Я прилетел к вам не за  подачкой, а для того,
чтобы  выяснить,  в состоянии ли вы удовлетворить наши  заявки на  воздушные
цели каждого летного дня и летной  ночи. Если нет, то так и скажите, тогда я
направлю  свои  стопы к генералу.  Вам известно,  что  мы  получили новейшие
самолеты?  Известно.  Тем лучше.  А значит, нам и противник  соответствующий
нужен. Предупреждаю вас:  ни одного истребителя я не подниму в  воздух, если
вы будете посылать мне своих  практикантов и неучей. Какое мне дело до ваших
внутренних дел и лимитов? Мне давайте противника настоящего, солидного!
     Полковник кое-что слышал о Поддубном, знал что это за человек, но такой
дерзости с его стороны никак не ожидал. Экий ершистый!
     --  Вы  ставите  мне  прямо-таки  ультиматум,  забывая о  том,  что  мы
противники условные, -- полковник решил несколько смягчить разговор.
     --  Слишком уж условные, -- не сдавал  своих позиций  Поддубный. -- Вам
что -- вы  не  несете боевое  дежурство, а мы  днем и ночью сидим на старте.
Пропустим нарушителя границы -- с меня взыщут. И поделом.
     -- Что правда,  то  правда:  мы  теперь  боевого  дежурства  не  несем.
Ракетчики дежурят за нас. Пожалуй, и вас скоро посадят на прикол.
     -- Ракеты ракетами,  а  перехватчики тоже нужны. Вот я и прошу вас дать
мне ясный ответ: будете вы удовлетворять наши заявки или не будете?
     Полковник развел руками:
     --  Вот  опять ультиматум. Конечно  будем. Как же иначе?  --  Полковник
немного  подумал и решительно  поднялся: --  Хорошо, -- сказал он.  -- Дадим
все, что вам нужно. Мне по  душе ваши упорство и настойчивость. Люблю  таких
командиров, ей-богу, люблю! Не случайно, выходит, хвалят  вас там, в верхах.
Только и  слышишь --  Поддубный  то,  Поддубный это... Сколько вы  уже сбили
нарушителей? Три?
     -- Как будто.
     -- А полком давно командуете?
     -- Скоро год.
     -- И вас уже на заместителя командира дивизии прочат?
     Об этом Поддубный ничего не знал.
     -- Вот видите, какую приятную новость я вам сообщил, а вы еще на меня в
обиде.  Быть вам генералом -- факт! А я... -- полковник нахмурился,  потупив
взор. --  Застрял в полку.  Межконтинентальные баллистические ракеты  выбили
нас из колеи. Оно, конечно, ракета не самолет. Это понятно каждому...
     Полковник встал  из-за стола, зашагал  по кабинету.  Потом  остановился
перед гостем:
     -- А что там у вас за нелады с полковником Вознесенским?
     -- И об этом уже ходят слухи? -- живо заинтересовался Поддубный.
     -- Краем уха слыхал, якобы  начштаба факты какие-то против вас собирал.
Клевал да не заклевал. Но, кажется, доклевался до того, что поставлен вопрос
о его  увольнении  в  запас.  Чудак  человек! Да  разве ж  такого,  как  вы,
заклюешь?  У вас  ведь вон какой  козырь  в  руках -- три сбитых  нарушителя
границы!
     -- Было бы четыре, если б Вознесенский не подкачал.
     -- Пропустил?
     --   В  том-то  и  дело.  Завернул   летчика   из-под   самого   хвоста
бомбардировщика.
     -- По каким соображениям?
     -- Побоялся, чтобы тот не упал в нейтральные воды.  После того случая я
напомнил ему, что стол  боевого управления на КП поставлен не для дипломата,
а для солдата. Вот он и взбеленился.
     -- Ясно.
     Поддубный натянул на голову шлемофон, собираясь уходить.
     -- Значит, договорились, товарищ полковник?
     -- Договорились.
     -- В таком случае позвольте пожелать вам всего наилучшего.
     -- Всего хорошего! -- полковник пожал гостю руку, но провожать не стал.
Уже у двери Поддубный попросил  полковника, чтобы тот позвонил на аэродром и
передал разрешение на вылет.
     -- Хорошо, передам.
     Своей миссией Поддубный остался доволен: здорово растревожил Жука!

     За авиационным  городком, у шлагбаума, появился старик с двумя  узлами,
переброшенными  через  плечо. На  нем  были соломенная шляпа,  полотняная  с
манишкой рубаха и широкие, как у запорожского казака, шаровары, заправленные
в добротные сапоги с голенищами выше колен.
     Подобных  шляп  и вышитых рубах  в здешних  местах не носят, -- значит,
человек приезжий. К такому заключению  пришел солдат, охранявший у шлагбаума
вход в городок.
     На требование солдата остановиться старик почему-то  даже не оглянулся,
как бы не слыша  и  не  видя часового.  Кряхтя и  охая, приезжий пролез  под
шлагбаумом.  Но  когда  солдат предостерегающе  щелкнул  затвором  карабина,
старик сразу же остановился.
     --  Молодец!  Вот  это  молодчина,  сладко  было  б  твоей  матери!  --
добродушно  ухмыляясь в усы, сказал незнакомец. -- А я чуть было не подумал:
не ворона  ли какая стоит  на посту?  Теперь вижу,  брат, неплохо  ты знаешь
солдатскую службу!
     -- А те  какое дело?  -- возмутился  солдат.  --  Ишь генерал  нашелся,
службу проверять! Тут без тебя хватает кому проверять!
     --  То  вы  сами себя проверяете, а  мы тоже хотим знать,  как  вы  нас
охраняете,  --  спокойно заметил  старик.  --  И  ты, парень,  матери  твоей
ковинька,  не тыкай старому человеку, а то могу тебе и ребра пересчитать вот
этой палкой. Когда я Советскую власть завоевывал, ты еще и света божьего  не
зрел... Может, еще и отец твой, и мать в пеленках лежали...
     --  Да кто  ты  будешь,  дед,  говори! -- взвинтился  солдат.  -- А  ну
давай-ка сюда документики!
     Старик сбросил узлы на  землю,  запустил руку в карман своих допотопных
штанов.
     --  Не веришь,  стало быть на слово? Хорошо, что не веришь. На лбу-то у
человека не  написано, что он за  птица  да каким  ветром  занесло в военную
часть. И то сказать: многовато этих шпионов развелось! И на самолетах, и так
просто -- засылают их американцы.  Лезут  и лезут  через границу.  Ну  чисто
саранча!.. Еще, трасця их  матери, своих спутников с фотоаппаратами пущают в
небеса... Да  куда он девался,  паспорт этот? Вроде бы сюда  клал, -- старик
неторопливо выворачивал карманы.
     -- А  может, у  вас его  и не было?  --  ядовито спросил солдат, все же
перейдя на "вы".
     Старик  нагнулся  над узелком,  развязал  его, вынул смятый  пиджачок и
начал шарить по карманам.
     -- Ага, вот он  где, окаянный. На,  читай.  Да только  не потешайся над
старым человеком.  А то вот пойду да пожалуюсь  твоему командиру. И  пукалку
эту свою прибери, -- указал старик на карабин.
     Солдат раскрыл паспорт, взглянул на фотографию, затем на лицо  старика,
прочитал вслух: "Байрачный Гордей Захарович".
     -- Так вы к кому?
     -- Так к сыну же! Или, может, ты и не слышал про такого? Про лейтенанта
Байрачного, а? Летчиком тут он у вас.
     Солдат служил  в  тыловом  подразделении, мало  кого  знал из  полковых
офицеров. Служил честно, как подобает настоящему солдату.
     -- Окромя этого  сын мой еще тут вроде бы  за комсомольского комиссара,
-- пояснил Гордей Захарович, глубоко уязвленный тем, что солдат не знает его
сына.
     -- А-а,  -- солдат  наконец добродушно улыбнулся. -- Вспомнил. Да  вы б
так сразу и сказали: секретарь, мол, комсомольского комитета. Это ж он здесь
вместе со старшиной Бабаяном зимой "Ледяную Венецию" открывал...
     -- Какую такую еще Венецию?
     -- Каток. На коньках мы катались. Под музыку.
     -- А-а...
     Солдат  подошел  к "грибку" и  покрутил телефонную  трубку. Поговорив с
кем-то, взял под козырек:
     -- Проходите, пожалуйста, Гордей Захарович! -- и помог старику взвалить
на плечи узлы.
     --  Оставайся  здоров,  солдатик, --  прокряхтел  Гордей  Захарович. --
Службу  знаешь  -- это хорошо, а вот что тыкаешь  старому человеку  --  это,
матери твоей ковинька, негоже. Ну, пошел я.
     -- Простите,  Гордей  Захарович, --  бросил  ему  вдогонку пристыженный
солдат.

     Лейтенант  Байрачный  и ждал и  боялся  встречи  с отцом. Крутой был  у
старика  нрав, ох, крутой!  Не  дай бог, не понравится ему невестка  -- пиши
пропало! Дойдет дело и до чуба и палку в ход может пустить. Бывают же такого
крутого замеса родители!
     А  что  папаша  ехал  не  с добрыми намерениями, доказывалось  хотя  бы
отсутствием телеграммы.
     Прежде чем отправиться его встречать, Григорий забежал к замполиту.
     --  Товарищ майор... Как  снег  на  голову... отец... Зайдите, сделайте
одолжение, хотя бы на полчасика. Перед вами он сдержит себя.
     Замполит в это время проводил семинар руководителей групп политзанятий.
     -- Хорошо, зайду. Да вы не сдавайтесь!
     -- Понимаю, товарищ майор, но вы обязательно... очень прошу.
     Гордей  Захарович, обвешенный  узлами, шел мимо коттеджей, отбиваясь от
своры собак, предводительствуемых Рыцарем.
     Старик останавливался,  рассматривая постройки и брел дальше в  поисках
ДОСа.
     -- Здравствуйте, отец! -- крикнул подбежавший к нему Байрачный.
     -- Здорово, сын!
     Они обнялись, поцеловались.
     --  Что ж  это  вы телеграмму  не дали? Я б машину прислал  за  вами на
станцию... Давайте ваши узлы, ого, какие тяжелые! Попутной небось ехали?
     -- Не стрекочи как сорока, -- сердито оборвал сына Гордей Захарович. --
Неужто  приличествует офицеру узлами этими погоны мять?  Я уж сам понесу.  А
насчет телеграммы не беспокойся: велишь --  я и возле дома обожду, покаместь
твоя краля губы накрасит да брови горелой спичкой насурмит...
     -- Что вы говорите, отец!
     -- А что слышите, то и говорю, ваше благородие. Трех сынов женил -- все
родительского благословения испросили. А тебе, выходит, чихать на батьку. Ну
как же! Офицер! А это видал? -- погрозил он палкой. -- Пожалуй, и отцом меня
не признаешь? Погоди, дай только погляжу на твою туркеню...
     --  Не  туркеня,  а  туркменка, отец.  Сколько  раз  в  письмах  я  вам
растолковывал, а вы все свое. И прошу вас не оскорблять мою жену!
     --  А  то что?  --  Гордей Захарович  остановился  и  сердито  задвигал
выгорелыми на солнце бровями.
     -- Ничего. Ведь не вам, а мне с нею жить. Мне по сердцу она. Впрочем, я
уверен, что и вам она понравится.
     -- Ну, ну, ишь, надулся, как кулик на ветру, раз так -- показывай.
     Биби  прибирала на балконе,  когда  муж  и  тесть вошли  в  дом. Гордей
Захарович поставил у порога узлы, оглянулся вокруг. Чисто кругом, матери его
ковинька! Дорожка на  диване, скатерть  -- все прямо сверкает! Накрахмалено,
выутюжено!  Стекла в окнах так и сияют, а пол -- как зеркало отсвечивает. Из
всего  этого  старик вывел первое заключение: невестка не  какая-нибудь  там
интеллигентная белоручка, а работящая, хозяйственная труженица.
     А вот и она собственной персоной. Влетела в  комнату на Гришин зов, как
птичка, -- легкая, хорошенькая, чистенькая. И не крашена, и не общипана, как
городские нынешние  модницы.  Проста и  привлекательна.  Лицо  смуглое, сама
чернявая, глаза чуть раскосые, но не так, чтоб уж очень...
     -- Это наш отец, Биди, -- сказал Байрачный.
     --  Ой!  --  Она  вся  встрепенулась.  Покраснела, смутилась  и  вконец
растерялась.
     -- Здравствуйте, батечка... --  и  опустила глаза  под строгим взглядом
тестя.
     А тот все приглядывался да присматривался к невестке.
     Грише  казалось,  вот-вот  бедняжка  Биби  не  выдержит  этих  смотрин,
зальется слезами. Она ведь знала, как отец относился к их браку.
     Но  вот  Григорий  уловил  на  губах отца  легкую улыбку  и  облегченно
вздохнул -- понравилась!
     --   Здравствуй,   дочка,  --  сказал  наконец  Гордей   Захарович.  --
Здравствуй,  девонька  моя. Красивенькая ты  и  хозяйственная,  как погляжу.
Вот-то обрадуется  старуха, когда я  ворочусь домой и расскажу, какая  у нас
невестка.  А то только и слышишь: "Что это там за туркеня у нашего Гришуни?"
Поглядит на карточку и опять за свое...
     -- Не туркеня,  а туркменка,  -- снова поправил отца Байрачный, готовый
пуститься в пляс на радостях. -- И вообще, при чем тут национальность?
     --  Винюсь тебе, дочка,