сторы Вселенной,
полетят вокруг  Земли, а потом поведут свои корабли  к далеким  планетам. Об
этом  Телюков еще  не знает. А  когда  узнает  -- обязательно подаст рапорт.
Такой ничего  не убоится,  смело будет путешествовать по сухим  морям  Луны,
поплывет по безбрежным океанам Венеры, по каналам Марса...
     Удаль...  Но  ведь  это  лишь  внешний  признак  летчика...  А  загляни
поглубже,  и  ты  увидишь в Телюкове революционную романтику  нашего народа,
угадаешь в нем достойного потомка Павки Корчагина.
     Правда, бывает,  что споткнется он (и не  столь  уж редко),  оступится,
сваляет  дурака... Не избежал в свое время Телюков и гауптвахты... Но нельзя
за всем  этим не  видеть в  человеке хорошее, тем  более в молодом.  А  если
видишь это хорошее, легче наставить и вывести его на правильный путь.
     Невольно Поддубный подумал о Телюкове так, будто сам собирался писать о
нем  повесть. Он  любил его  любовью командира,  старшего товарища,  боевого
друга.
     Вложив письмо в конверт, Поддубный подошел к замерзшему окну. К стеклам
приник мрак. Стояла темная и холодная ночь.
     Вдруг у подъезда  кто-то  посветил  фонариком,  хлопнула входная дверь,
раздались неторопливые шаги. Вошел Рожнов.
     -- Хоть  бы  вы,  Иван  Васильевич,  как следует отругали меня, старого
дурака, -- закивал бородой Сидор Павлович.
     -- Скажите, за что, может быть, и отругаю.
     -- Нам бы послать с колонной радиостанцию, так мы  теперь знали бы, где
плутает эта  колонна.  Говорят, в горах  произошел снежный  обвал,  завалило
дорогу. Так мы женщин и детей обморозим...
     -- Обвал? Где именно? Далеко отсюда?
     -- Приблизительно на полпути.
     -- Это плохо! -- Поддубный зашагал по  комнате.  -- Пошлите  немедленно
бульдозер или что-нибудь...
     -- Бульдозер послал, как только услышал  про  обвал.  Но до сих пор  ни
слуху  ни духу. По моим расчетам  колонна  уже должна прибыть.  А ее нет как
нет.
     Поспешно одевшись, Поддубный с Рожновым вышли во двор.
     Залаяли собаки и мгновенно устремились туда, где находились склады.
     --  Волка  учуяли,   --  предположил  Сидор  Павлович.  --   Частенько,
разбойник, наведывается... Медведи  залегли, а  волки бродят, мясо чуют. Вот
Рыцарь и повел свою четвероногую братию.
     Оба  командира  поспешили  к  штабу,  где  стоял  "газик".  И  внезапно
остановились:  ночную  тишину  распорол  грохот  самолета.   Затарахтело   и
засвистело над  тайгой,  загремело в  горах, будто гром  ударил.  Постепенно
грохот начал затихать, и  уже совсем  издалека,  со стороны  моря, доносился
только тяжелый металлический гул.
     Самолет-перехватчик набирал высоту.
     --  Встречайте  колонну, а я узнаю, что там такое,  -- сказал Поддубный
Сидору Павловичу и вошел в штаб.
     С  КП доложили:  вблизи  государственной  границы  "Краб"  засек  чужой
самолет. На рубеж перехвата пошел 777-й -- капитан Телюков.
     Несколько минут спустя КП дивизии поднял в воздух капитана Махарадзе.
     Поддубный сел в  дежурную машину, помчался на  аэродром. Там уже сидела
вторая пара истребителей в готовности номер один.
     И   вдруг  --  отбой.   Телюков   и  Махарадзе   получили  распоряжение
возвращаться  на аэродром. Чужой  самолет,  пройдя вблизи  границы, повернул
назад. Обычное  явление.  Одно  лишь было необычным:  в  горах снова подавал
сигналы  неведомый  радиопередатчик. По данным последнего  пеленгования,  он
находился  на  расстоянии  шестидесяти  километров  от аэродрома.  На  таком
расстоянии радист-шпион мог и не слышать  взлетающего перехватчика и,  таким
образом, не предупредил, очевидно, экипаж чужого самолета.
     Было  во  всем  этом  что-то загадочное. Тем более  что  в районе,  где
действовал радиопередатчик,  на  карте  не значилось  ни  одного населенного
пункта.

     Тем временем в городок прибыла колонна.
     Расторопный и ловкий  Челматкин  "организовал" шоферов и  с  их помощью
тащил Лилино пианино на второй  этаж.  Всю дорогу от Кизыл-Калы до Холодного
Перевала  он наблюдал  за вещами командира полка, сам ведал их  погрузкой  и
разгрузкой. Эта работа нисколько не утруждала  солдата. Он считал себя своим
человеком в семье командира полка,  а на Лилю смотрел как на старшую сестру.
Он  мог когда угодно зайти в квартиру командира  и  чувствовал  себя там как
дома. И  Поддубный знал: Челматкин --  честнейший  человек; не полезет туда,
куда не следует, не возьмет того, чего нельзя брать.
     Одно  лишь не нравилось  Поддубному в Челматкине  -- это его стремление
угодить начальнику.  Боясь, что ему  привьются дурные навыки, командир полка
часто заводил с ним разговор о  человеческом достоинстве, о взаимоотношениях
в армии  между начальником  и  подчиненным. И  если  он и возложил на шофера
заботы о своих вещах,  то лишь  потому,  что иного выхода не было.  Командир
авиационного  полка --  это  прежде  всего  летчик.  Даже  зубную  щетку  не
разрешается летчику брать  с собой в кабину. Следовательно, если у командира
нет жены, то кто-нибудь  же должен присматривать за его хозяйством во  время
перебазирования! Тут уж ничего не поделаешь!
     Убедившись в том, что Челматкин действует по-хозяйски и  в указаниях не
нуждается, Поддубный решил проведать семейных офицеров, посмотреть,  как они
устраиваются, и узнать, все ли  довольны жильем. Посещение  квартир офицеров
он  считал своим  служебным долгом.  Ведь летчик живет  в семье,  и от того,
какие  у него отношения  с семьей,  во многом зависит успех по службе.  И не
одну офицерскую семью сохранил он от распада своим вмешательством.
     Прежде всего командир  полка  решил зайти  к капитану Маркову  --  отцу
четырех малолетних дочерей и мужу больной жены.
     Капитан Марков занимал квартиру на втором этаже первого подъезда. В тот
момент, когда  Поддубный поднимался по лестнице, его неожиданно  перехватила
Вера Иосифовна.
     --  Обходите  нас, командир? -- в шутливом  тоне,  но с ноткой обиды  в
голосе  спросила она.  На  лестнице  было  темно. Вера  Иосифовна неожиданно
обняла Поддубного за шею, прижалась к нему и осыпала горячими поцелуями.
     -- Ох, соскучилась! -- трепетно вздохнула она.
     -- Вы что, Вера Иосифовна, не ошиблись часом? -- пробормотал он.
     -- Чш-ш...
     -- А где Степан Михайлович?
     -- С Вовкой возится. Сын для него -- это все. Да  зайдите же к нам хоть
на минутку! -- Она крепко схватила его за руку и потащила к себе в квартиру.
     "Вот сумасшедшая!" -- Поддубному вся кровь  бросилась к голову, так ему
было неловко и неприятно.
     Вера Иосифовна тем временем окликнула мужа:
     -- Погляди, Степа, кого я поймала на лестнице.  Чурается нас, ни за что
идти не хотел. Приглашаю на новоселье, а он упирается, как некое животное...
     Дроздов, играя  с сыном, ползал по полу, подбрасывая  на спине Вовку  и
изображая из себя лошадь. Увидев командира, поднялся, извинился.
     --  Кто это там дразнит наших? --  спросил он,  имея в виду вылет  двух
перехватчиков.
     -- Известно кто. Тот, кого вы из рук выпустили.
     -- Было нарушение границы?
     -- Нет, до этого не дошло.
     Поддубный,  разговаривая  с  Дроздовым,  старался  не смотреть на  Веру
Иосифовну. А той хоть бы что!  Юлой крутилась перед ним,  пышная ее прическа
так  и мелькала...  "Ой,  Степан  Михайлович,  не зевай,  а то наставит тебе
женушка рога..." -- подумал Поддубный.
     -- Вы, Иван  Васильевич, как будто помолодели и посвежели здесь,  -- не
унималась Вера Иосифовна, бросая на Поддубного кокетливые дразнящие взгляды.
-- Да, похорошели и помолодели. Видно, на пользу вам холостяцкое житье!
     --  Да и  ты,  мамочка,  не того... -- заметил  Дроздов и  повернулся к
Поддубному. -- Посмотрите только, что делают чудеса химии...
     Только сейчас командир обратил внимание  на то, что Вера  Иосифовна уже
не светловолосая блондинка, какой была раньше, а самая настоящая Кармен.
     -- О,  да  вы  обновились!  Прямо как  чудотворная  икона... А я  и  не
заметил, -- сказал он насмешливо, скрывая свое смущение, и провел ладонью по
щеке -- не осталось ли на ней следов помады...
     -- Прическа  "фантазия"! --  с артистическим жестом воскликнул Дроздов.
-- Последний крик моды. А ля Париж.
     --  Смейтесь, черти  языкатые!  --  Вера  Иосифовна  схватила швабру  и
ринулась в атаку на мужчин. -- Не для себя же мы, женщины, стараемся красоту
наводить, а для вас, черти полосатые! А ну спасайтесь!
     Вовка сперва не разобрал,  в чем  дело, а  потом, сообразив, рассыпался
звонким смехом.
     -- Чудотворная икона! Ха-ха! Чудотворная икона!
     -- А  тебе  чего, сорванец ты этакий! -- напустилась  на мальчика  Вера
Иосифовна.  -- Если бы вы знали, Иван  Васильевич, до чего он  вредный, этот
мальчишка! Что  он вытворял в дороге  --  трудно себе  даже вообразить!  Ох,
намучилась я с ним, не приведи бог!  -- и Вера Иосифовна, жеманясь, закатила
глаза и глубоко вздохнула.
     Дроздовы были простые, веселые люди. С  ними шути сколько угодно, никто
не обидится. И Поддубный любил проводить свой досуг в этой семье. Но сегодня
он  никак  не мог отделаться  от  неприятного ощущения,  вызванного нелепыми
поцелуями  Веры  Иосифовны  и  этим  ее "ох, соскучилась!",  сказанным столь
недвусмысленным  шепотом.  Он очень неловко чувствовал себя перед Дроздовым,
будто виноват был в чем-то, и поспешил ретироваться:
     -- Простите, добрые люди, но мне еще нужно кое к кому зайти.
     -- Убегаете? -- съязвила Вера Иосифовна.
     -- Приходится, -- многозначительно ответил командир, затворяя за  собой
дверь.
     -- Ну, раз вы уходите,  -- крикнула ему вдогонку Вера  Иосифовна, -- то
можете и не возвращаться. Я обиделась. Понятно?
     Поддубный ничего не ответил.
     Капитан Марков все еще  возился с багажом, проталкивая в дверь какой-то
тяжелый, обшитый мешковиной ящик. Поддубный подсобил ему, затем помог внести
швейную машину.
     --  Ну, как будто все, -- капитан провел рукавом  тужурки  по взмокшему
лбу. -- Спасибо за помощь, товарищ подполковник.
     Его маленькие  дочери  уже  спали.  Жена была в спальне.  Но, услышав в
передней голоса,  выглянула  из-за двери, прикрывая полами  халата  округлый
живот.
     -- С приездом,  Лина  Трофимовна! --  поздоровался Поддубный. -- Как вы
себя чувствуете? Как дочери?
     -- Ничего, спасибо, -- ответила женщина. -- Но объясните мне, за  какие
грехи привезли нас сюда? Мало мы наглотались  в пустыне песка, что  нас сюда
на трескучий мороз...
     Она напряженно  смотрела на Поддубного  сквозь  очки,  одно  из  стекол
которого пересекала трещина. Казалось, вот-вот женщина заплачет.
     -- Успокойтесь, Лина Трофимовна. Не так уж тут плохо, как вы думаете, а
если уж нас послали сюда, то, значит, мы здесь нужны.
     Лина Трофимовна была миловидная женщина, но характером нервная и злая.
     --  Лучше  бы  отправили сюда тех,  кто  вдоволь  насладился  театрами,
концертами,  телевизорами. А  то -- нет! Из песчаной пустыни  да в  снежную!
Хорошо?!
     -- Лина, перестань, -- прервал ее Марков.
     --  А  ты молчи! --  напустилась  она на мужа. -- Тебе что? Сел на свой
самолет и полетел. Тебя и накормят, и оденут, и спать уложат. А я?.. Ну где,
скажи пожалуйста, я возьму молоко для детей? Опять сухим или сгущенным пусть
питаются?
     --  Будет  молоко, Лина Трофимовна, -- сказал Поддубный. -- Здесь  есть
свое хозяйство, коровы. Все  семьи, у которых маленькие дети, будут получать
молоко. Овощи тоже есть. Поднажмем на военторг -- все будет.
     Эти слова заметно успокоили женщину, и она немного остыла.
     -- Ну, если так, тогда еще ничего.
     -- Так,  Лина Трофимовна. Не беспокойтесь. Все будет  в порядке. А пока
будьте здоровы. Отдыхайте с дороги и не расстраивайтесь.
     -- Спасибо, что наведали.
     Командиру полка  сделалось как-то  хорошо  и  легко.  Вот  ведь  ничего
особенного не  сделал он, просто наведался по-дружески,  а все  же  успокоил
одну семью. Уже не нужно будет летчику что-то доказывать жене, убеждать ее и
оправдываться перед ней.
     Напротив, через площадку, была квартира начштаба полка. У этого офицера
дети  взрослые:  сын учится в институте,  а дочь  -- в техникуме. И командир
полка  прошел  мимо  этой квартиры. А если  б  вошел,  то увидел бы довольно
любопытную картину:  подполковник Асинов сидел  на  стуле, закатав до  колен
штаны, а жена его -- пожилая, элегантная дама -- натирала снегом ноги своего
мужа. Боком выходили хромовые сапожки...
     Обходя  квартиры,  Поддубный  вдруг  услышал  за одной из  дверей  шум,
возгласы, смех. Чей-то тенорок силился вытянуть басом:

     -- П-о-стой, выпьем, ей-богу, еще...
     А другой мужской голос подтягивал невпопад:

     Без-е-здель-ник, кто с на-ми не пьет!

     Очевидно, справляли  новоселье.  Поддубный вынул  из  кармана  фонарик.
Снопик  света  выхватил  из тьмы  цифру  "29"  на двери.  Это  была квартира
лейтенанта  Байрачного. Все  ясно:  собрались молодые  летчики,  они  всегда
держатся  вместе.  "Видать,  уже  набрались  как  следует!  --  зло  подумал
Поддубный. -- А ведь завтра у них дневные  учебные полеты... И где  пьют!  В
квартире секретаря комсомольского комитета!"
     Командир полка решительно постучал. На стук вышла Биби.
     --   О-о,   товарищ  подполковник!  Входите,  входите,  пожалуйста!  --
пригласила она гостеприимно.
     На столе стояли две бутылки вина и сковородка с поджаренным салом. Одна
бутылка уже опорожнена, а во второй осталась половина. Застигнутые  врасплох
Байрачный захлопал глазами, как бы не  узнавая командира. Скиба, смутившись,
покраснел  как рак. А Калашников, которому все было нипочем в  этой "вонючей
дыре", как он выражался, лениво ковырял вилкой в сковородке.
     -- Здравия  желаю, товарищи офицеры! --  отчеканил  командир. -- Это вы
так к полетам готовитесь?
     -- Майор  Дроздов  отменил  полеты  по случаю  того, что  мы не  прошли
предварительной  подготовки. -- Байрачный  поднялся со стула и  стоял, мигая
осоловевшими глазами.
     -- Так вы на радостях решили напиться до риз?
     -- Да  нет...  просто...  просто  маленькое  новоселье.  Друзья  пришли
проведать...
     Метнувшись мотыльком, Биби пододвинула к столу стул, поставила рюмку  и
прибор.
     --  Товарищ  подполковник,  пожалуйста!  -- Биби  добродушно улыбалась,
искренне недоумевая, почему это  ее Гришенька так вытянулся, стоя за столом,
ведь он не в строю, а дома.
     --  Спасибо, Биби,  --  сказал  Поддубный и пожалел,  что зашел. Негоже
читать  офицеру мораль в  присутствии  его жены, негоже  и  отказываться  от
приглашения -- хозяйка обидится.
     -- Так вы говорите, полетов не будет? -- спросил командир Байрачного.
     -- Не будет.
     -- Садитесь.
     -- А вы?.. -- Биби взглянула на командира жалобными глазами. -- А вы...
товарищ подполковник,  не накажете  за  это Гришу? Я ведь  говорила ребятам:
пейте, только не шумите... так  разве  ж они соображают?  -- Она готова была
заплакать.
     Как ни был возмущен Поддубный,  все же ему  пришлось сесть за  стол. Он
отложил до завтрашнего дня разговор с этими легкомысленными юнцами...
     Байрачный наполнил рюмку командира.
     -- Против  обычая  как  пойдешь? --  сказал  он.  --  Новоселье  -- это
новоселье. Никуда не денешься. А  я, кроме того, промерз в дороге. Сам  бог,
как говорится, велел душу согреть. И товарищи мои... А как же иначе...
     "Мели, мели, завтра я тебя  согрею!" -- мысленно посулил ему Поддубный.
Выпив  полрюмки,  он  закусил,  посидел  еще  немного  и,  пожелав  компании
спокойной ночи, ушел.
     Закрывая за собой дверь, он услышал обнадеживающий голосок Биби:
     -- Ну, ребята, если и командир выпил, то вам нечего бояться.
     "Ишь ты! Наивная,  наивная,  а  соображает,  что  к чему", --  невольно
усмехнувшись, подумал Поддубный.
     На  дворе  все  уже  управились со  своими грузами. Только  Жбановы еще
суетились возле грузовика.  То и  дело  гремело зычное контральто Капитолины
Никифоровны:
     -- Осторожнее, осторожнее, идолы!
     Возле грузовика,  подсвечивая фонариком, стояла толстая, неповоротливая
Лиза.
     Было поздно, и Поддубный пошел домой. Челматкин  дремал  возле печки на
разостланном на  полу  кожухе. В  казарме для  него  не  оказалось свободной
кровати.
     -- Вы б легли на диване, -- сказал подполковник.
     -- Ничего. Я по-фронтовому приучаюсь.
     Поддубный развязал узел, достал солдату подушку, простыню, одеяло.
     -- Ложитесь, Челматкин, на диване. И раздевайтесь без стеснения. Женщин
тут нет.
     -- Спасибо, товарищ подполковник.

     Совершив  напрасную   прогулку  в  воздухе,  капитан  Телюков  приказал
авиационным специалистам немедленно дозаправить  самолет горючим, воздухом и
кислородом и, попыхивая папиросой, отправился к  дежурному  домику.  Там, на
ступеньках,   ведущих   в  подземелье,  его  дожидался  капитан   Махарадзе,
приземлившийся несколькими минутами раньше.
     --   Ну,  Филипп  Кондратьевич,  когда  будем   свадьбу  справлять?  --
неожиданно спросил Махарадзе.
     -- Ты что? Сдурел?
     -- Давно.  Четыре года как  сдурел. А  ты куда  собираешься?  Ведь  она
только  что уехала. Понимаешь? Вылез я  из кабины  самолета,  а  она ко мне,
взволнованная, взбудораженная.  "Вернулся?" -- спрашивает нежно. "Вернулся",
-- отвечаю. Тут  только она поняла, что это не ты, а я, быстро убежала, села
в машину и уехала. Ну, что ты теперь скажешь? Любит она тебя или не любит?
     -- Иди ты к черту, Вано!
     --  Нет, ты скажи, когда будет свадьба? Неужели ты действительно  решил
только приволокнуться?  Так я тебе скажу, не голова у  тебя, а  котел. Такая
девушка... Эх, Филипп, ничего ты не понимаешь...
     -- А ты не шутишь, Вано? -- помолчав, серьезно спросил Телюков.
     -- И  не думаю. Сегодня опять напишу  своей жене, пускай готовит скорее
посылку. И "Букет Абхазии" чтоб на забыла положить...
     -- Да погоди, я же серьезно...
     -- Эх ты, бестия!  Такая  девушка,  а он еще спрашивает, он еще думает!
Вай-вай! Была  бы эта  Нина  моей  сестрой, я, не думая, пересчитал  бы тебе
ребра!..
     Телюков  вошел  в  дежурный  домик,  дружески  положил  руку  на  плечо
радисту-телефонисту Исимбаеву.
     -- Ну, что там слышно?
     -- Ничего, товарищ капитан. Чужой самолет ушел, в воздухе спокойно.
     -- Значит, и вздремнуть не возбраняется?
     -- Не возбраняется, товарищ капитан.
     -- Ну,  если так... -- Телюков навзничь  повалился  на кровать и закрыл
глаза газетой. Услышав, что рядом на кровать лег Махарадзе, сказал ему:
     -- Пиши, Вано, жене. Пусть не забудет прислать "Букет Абхазии".
     -- Правда? Дай руку, друг!
     Телюков молча протянул ему руку.

Глава шестая
     Лейтенант Байрачный вертелся как белка в колесе. Бедняга даже  осунулся
за  последнее  время:  щеки  ввалились,  а  вздернутый  нос  заострился. Что
говорить, нелегко  быть  летчиком,  и  секретарем  комсомольской организации
одновременно. В  течение  недели приходилось  два дня  дежурить и  две  ночи
летать,  овладевая слепыми полетами. Заседания комитета, собрания, совещания
-- все это большей частью падало на вечер. Даже собрать членов комитета и то
было  не так просто в условиях авиационного полка. Один дежурит днем, другой
ночью, третий обслуживает полеты, четвертый летает, если не сидит где-нибудь
на запасном аэродроме в плену у непогоды.
     Много   хлопот   доставляла  Байрачному  затея  с  "Ледяной  Венецией".
Начальник  клуба  старшина  Бабаян   оказался  человеком   неповоротливым  и
безынициативным.  Скажешь  -- сделает,  а  не скажешь -- и так  сойдет. Да и
командование, к  сожалению,  равнодушно  отнеслось к идее  создания "Ледяной
Венеции".  Тыловики,  старый  скопидон,  пожалел   крайне  необходимый   для
расчистки площадки бульдозер. Пришлось расчищать вручную.
     Часто Байрачный, вернувшись с аэродрома или из учебного  класса, бросал
на  лету  клич:  "А ну, комсомольцы, за лопаты!" --  и