Не  уделяя  своей спутнице  ровно  никакого внимания, он молча вылез из
машины, надул лодку и поплыл на  ней сквозь густые камыши на середину плеса.
В заранее облюбованном месте поставил перемет и поплыл обратно.
     Пригорюнившись, сидела в машине Вероника. Она чувствовала --  летчик не
простил ей обиды. Видела, что перед ней был гордый и сильный человек. К тому
же отчаянный, если  не побоялся  один,  в кромешной тьме  пробиваться сквозь
камышовые заросли... Он и нравился  ей,  и вызывал какое-то  чувство страха.
Единственное, что  ее успокаивало, это сознание того, что  он  --  офицер, а
офицер  вряд ли позволит  себе  какой-либо грубый  поступок  по отношению  к
женщине.
     В  ночной  тишине  гулко  доносился  каждый  звук. Всполохнется, ударит
крыльями по воде  дикая  утка, а кажется,  будто в камышах возится  какое-то
чудовище. И невольно вздрогнешь и оглянешься вокруг.
     --  Мне  страшно  здесь  одной,  --  сказала  Вероника,  когда  Телюков
возвратился к машине.
     -- В  машине  страшно?  Или  вы  меня  испугались?  Не  бойтесь.  Рыжий
капитанчик смирный, как ручной медведь, -- не тронет, не укусит.
     -- Но ведь я просила у вас прощения! -- взмолилась Вероника, и в голосе
ее послышались  слезы. -- Я  дурно  поступила... не  знала...  не  думала...
Никогда еще с летчиком не встречалась...
     -- А при чем здесь летчик?
     -- Отвезите меня назад. Ну, пожалуйста! Я вас очень прошу!
     -- Хорошо, -- подумав, ответил Телюков. Открыв заднюю  дверцу, он начал
одеваться. -- А я-то надеялся, -- сказал он шутливо, -- что мы уху сварим...
Ну, как хотите. Домой так домой.
     Он сел  за руль,  включил освещение. Лицо у Вероники было  бледное, под
глазами темнели  круги, она вся дрожала.  Но  не  успел  Телюков  нажать  на
стартер, как из тайги двумя полосами сверкнули автомобильные фары. Очевидно,
ехали еще какие-то рыбаки из полка.
     -- Кто б это мог быть? -- спросила Вероника.
     -- Скорее всего, наши.
     Телюков  не ошибся. На  "газике" прикатил Байрачный. Соскочив на землю,
он крикнул:
     -- Товарищ капитан, вам приказано немедленно вернуться.
     -- Боевая тревога?
     --  Хуже! -- Байрачный засмеялся. -- Там  один артист поднял такой шум,
что не приведи господи! Разбудил замполита и уверяет, будто  вы  его невесту
увезли. Вот меня и послали на розыски.
     -- Что? Как  вы сказали? -- Вероника вышла  из  машины.  --  Ах,  какой
подлец! Передайте  Мишелю, --  повернулась она  к Байрачному, -- что  мы  не
вернемся. Тоже нашелся "жених". -- Она презрительно фыркнула. -- У него жена
и... Одним словом, мы не поедем.
     -- Э,  нет, -- возразил Телюков. -- У нас, военных,  приказ -- закон, и
никаких разговоров. Поехали.
     -- А уха?
     Но Телюкову было не до ухи.

     В штабе полка светилось лишь  одно окно  -- в кабинете замполита.  Окно
было расположено низко и позволяло видеть, что делается в кабинете. Замполит
похаживал из угла в угол, а на диване, втянув голову в плечи, сидел артист.
     Поднимаясь на крыльцо, Телюков услышал, что и  Вероника следует за ним,
хотя он просил ее подождать в машине и не вмешиваться в его дела.
     -- Вам сюда незачем, -- сказал он.
     -- Я должна обязательно поговорить с вашим начальником,  --  решительно
запротестовала певица. Ее не  смог  остановить даже строгий вид вооруженного
часового.
     На  шум  вышел замполит.  Узнав,  что  здесь  происходит,  он  приказал
дежурному пропустить актрису.
     И  вот  их  четверо в кабинете.  Телюков не смог сдержать улыбки, когда
увидел, каким козырем подошла к замполиту Вероника.
     -- Я не вещь, которую можно увезти! -- сказала она с апломбом. --  Мы с
капитаном  условились прогуляться  и  поехали.  Что  ж тут такого?  Я  знаю:
капитан  не женат. А у него,  -- девушка  презрительно  поглядела в  сторону
артиста, -- у него жена...
     Майор Горбунов опешил.
     -- Что касается капитана, -- продолжала Вероника, -- то он  вел себя со
мной корректно, как и подобает офицеру... А ты, -- она повернулась к Мишелю,
-- я  даже не понимаю, как ты осмелился?.. --  Тут она  опять  вошла  в свою
роль.
     --  Но  ведь  ты пригласила  и меня,  -- Мишель  метнул на нее  злобный
взгляд.
     -- Приглашала, потому что не знала  капитана... А потом... Потом я сама
захотела проехаться к озеру. Понимаешь -- сама.
     -- Они подло удрали от меня, -- настаивал на своем Мишель.
     -- Ну, молодой человек, -- замполит пожал  плечами, --  я здесь уже  ни
при  чем. И помочь вам  не могу. Вы уж как-нибудь  сами разберитесь.  Можете
быть свободны.
     -- Что? -- не понял Мишель.
     -- Вам сказано: можете идти, -- язвительно уточнил Телюков.
     Мишель попятился к двери.
     Вероника с благодарностью посмотрела в глаза замполиту.
     -- Прошу вас не быть строгим к капитану...
     -- Он что, просил вас заступиться?
     -- Ну, что вы! Он и без того на меня сердит!
     Вероника хотела что-то добавить, но Телюков остановил ее:
     -- Я ведь просил вас не вмешиваться...
     -- Да  нет, я не об этом. Ведь вы поедете опять на озеро? Возьмите меня
и майора. Втроем и поедем...
     -- Что вы, что вы,  --  отмахнулся  смущенный замполит. -- У меня жена.
Куда же мне с актрисами разъезжать!
     -- О!..
     -- Я, конечно, шучу, но и  вам не советую ехать. Идите отдыхайте. Утром
после завтрака подадут автобус.
     Певица и летчик вышли. Замполит подошел  к окну. Они  сели  в машину  и
скрылись за коттеджем. "Вот  черти!" --  невольно  подумал Горбунов,  и  ему
стало как-то не по себе. "Они  подло удрали от меня",  -- вспомнил  он слова
артиста. Нет... тут дело нечистое. "А что, если с этого начинается моральное
падение летчика?" -- пронзила его внезапная мысль.  Артистка  показалась ему
несколько вульгарной и даже дерзкой. И это не на шутку взволновало его.
     Горбунов  выключил  свет, собираясь домой, и  некоторое  время  стоял в
темной  комнате наедине со  своими  мыслями. Ему  казалось, что  он поступил
совсем не  так,  как следовало бы  поступить  замполиту. Не  лучше  ли  было
приказать  летчику  идти домой? Но разве он имеет на это право? Ведь Телюков
не мальчишка.  И  нетактично при девушке  читать  офицеру мораль. А с другой
стороны,  эти ночные  прогулки ни  к чему  хорошему не приведут. Кроме того,
есть  еще  одно  немаловажное  обстоятельство: Телюков  летает  на  новейшей
машине. Правда, он не из тех, которые распускают язык, но все же...
     -- Одним словом,  придется поговорить с ним на заседании комсомольского
комитета, -- сказал вслух замполит.
     Так возникло персональное дело комсомольца Телюкова.

     Заседание  комитета  комсомола происходило  на аэродроме  под  навесом,
служившим  летчикам  дежурных  экипажей укрытием  от  дождя.  Члены комитета
сидели молчаливые,  надутые как  сычи. Похоже было на то, что все они только
что перессорились, и теперь им стыдно смотреть друг другу в глаза.
     Им  и вправду было как-то не по себе. Телюков, преотличнейший летчик, и
вдруг решился на такой  неблаговидный поступок --  увез певицу. И не  просто
увез -- а вроде бы "уволок", что ли?
     Едва  ли  не больше  всех присутствующих переживал  Байрачный. Для него
Телюков был не просто комсомолец, а  учитель, наставник,  командир. Ведь это
он, Телюков, сделал из  него  настоящего летчика, поднял до  уровня  второго
класса, а теперь собирается обучать полетам на новом самолете.
     А разве не Телюков спас однажды жизнь Байрачному? Он никогда не забудет
этого! А было это так. Возвращаясь ночью из маршрутного полета, Байрачный не
заметил, когда прошел приводную радиостанцию и потерял аэродром. Ночь стояла
темная, в районе полетов лежала густая мгла. Растерявшись, молодой летчик не
знал,  что предпринять, как сесть.  Не  мешкая ни секунды, в воздух поднялся
Телюков,  отыскал в  небе  "слабака"  и  по  аэронавигационным огням  своего
самолета завел товарища на посадку.
     И  вот  теперь  он,  Байрачный,  должен  требовать  от членов  комитета
какого-то наказания  для  Телюкова, стоять  и докладывать  о  его аморальном
поступке.
     Замполит задерживался, и Байрачный, пользуясь случаем,  старался скорее
закончить дело, избавить Телюкова от разноса и строгого наказания.
     -- Итак, товарищи, все ясно, -- заключает он, галопом  перескакивая  от
информации по  сути дела  к обсуждению. -- Комсомолец  Телюков... как бы это
сказать?.. Ну,  допустим,  споткнулся. Так  зачем  же  нам топить  его? Нет,
товарищи! Мы должны протянуть руку помощи. Я уверен,  что он отлично осознал
свою ошибку, и предлагаю ограничиться вызовом его на заседание комитета.
     -- Только и всего? -- спросил неожиданно подошедший замполит.
     Байрачный  невольно  втянул  голову  в  плечи,  шмыгнул   носом,  повел
хитроватыми глазами в надежде найти среди членов комитета поддержку.
     -- Я... я... -- начал он, запинаясь. -- Конечно,  я, товарищи, высказал
десь  свою  точку  зрения.  Будут,  безусловно,  и  другие предложения.  Мы,
разумеется,  должны  поставить вопрос ребром,  ведь речь  идет  о  моральных
принципах...
     -- Вот, вот, -- заметил замполит, -- в том-то и дело.
     --  Выходит, значит, что  я правильно  говорю, -- старался  выкрутиться
Григорий. --  Мы должны, я  полагаю,  выслушать  еще самого  Телюкова. Пусть
объяснит, как  все произошло. И дело здесь вовсе не  в том, какое решение мы
примем. Часто бывает  достаточно того... Ну, словом, достаточно поговорить с
товарищем по душам...
     -- И погладить его по головке, -- едко вставил замполит.
     -- Нет,  зачем же по головке? Я ставлю вопрос принципиально: споткнулся
-- отвечай.  Ведь правильно? -- Он вынул из кармана платок  и вытер взмокшее
лицо. --  Но, чтобы так ставить вопрос, нужно  вспомнить, кто  этот товарищ,
что он собой представляет, как...
     --  Хватит,  Байрачный!  --  наконец  оборвал  замполит.  --  Предлагаю
заслушать Телюкова.  Пожалуйста,  капитан,  расскажите,  что и как это у вас
получилось прошлой  ночью, где  вы  были, что делали, кого  оскорбили -- все
подробно. Как сами оцениваете свое,  на мой  взгляд, недостойное  поведение,
что слышно о Нине?
     Телюков  поднялся,  резко  застегнул  замок  "молнии"  на  комбинезоне,
вытянулся  и, прежде  чем начать,  обвел  взглядом небо, словно  любуясь его
безграничной голубой далью.  А на самом  деле ему просто стыдно было глядеть
на своих товарищей. Они ведь  не маленькие --  все понимают. Досаднее всего,
что  это, аллах побери, не первое  его, если  так можно выразиться, любовное
приключение. Пуще всего он  чувствовал угрызение  совести  перед  Ниной, его
любимой Ниной, хотя  ее здесь нет, и, вероятно, он никогда больше  не увидит
ее.  Ему  противна была  эта "частная собственность  на  четырех колесах" --
"Волга". "Не будь ее, -- думал он совсем  по-детски, --  никакого  скандала,
пожалуй, и не возникло бы".
     В то же  время он находил  для себя  и  оправдание -- какое им, в конце
концов,  дело  до  его личной жизни? И разве  он такой  уж  морально  падший
человек? Просто ему не везет! Но не всегда же так будет! Разве  он, Телюков,
не хотел бы быть хорошим семьянином, как другие? И был бы, если б Нина вдруг
не уехала неизвестно куда.
     Заметив,  что  все ждут, что он  скажет, Телюков,  как  перед прыжком в
воду, набрал в легкие воздуха, вздохнул и начал, обращаясь к замполиту:
     -- Я уже докладывал секретарю  и членам комитета, но, если вы требуете,
могу еще раз  доложить, -- он снова  поднял глаза вверх. -- Певица оскорбила
меня. Рассердившись, я решил  отплатить ей. Проучить, одним словом. Завез ее
в тайгу... Она давай  плакать. Я прочел ей нотацию и уже собирался повернуть
назад,  как  вдруг она сама попросила, чтобы я  повез ее к озеру...  Женская
логика... Ну, мы и поехали.
     Телюков помолчал и еще раз вздохнул:
     -- Что касается Нины, о ней нет пока никаких сведений.
     -- Вы,  капитан, употребили здесь слово "отплатить".  Как это понимать?
-- спросил замполит.
     -- Ну, просто... Хотел высадить ее из машины в тайге и уехать.
     -- И что же вам помешало это сделать?
     -- Ее слезы... А потом, потом я увидел, что она, эта самая Вероника, не
такая  уж распущенная,  какой показалась мне вначале. Просто  легкомысленная
бабенка, избалованная к тому же, да и не знала, с кем шутит.
     --  Так,  так,  ну, того артиста  вы  все-таки  обвели  вокруг  пальца?
Обманули?
     -- Просто не взял его в машину.
     -- Теперь ясно, -- сухо сказал замполит. --  Артистка вас обидела, и вы
увезли ее силой, чтобы оставить в тайге одну. Я утверждаю, что это  поступок
аморальный,  хулиганский,  недостойный  высокого  звания ни комсомольца,  ни
офицера... И как только это могло  прийти вам в  голову -- бросить девушку в
глухой тайге? Да еще ночью. Что это такое, я вас спрашиваю, капитан Телюков?
     -- Но ведь я не бросил.
     -- Вы довели девушку до слез, разве этого мало? А что другие из бригады
артистов подумают о  нашем полку? Скажите,  вы долго будете выделывать такие
фокусы?
     Телюков опустил глаза.
     Замполит повернулся к Байрачному:
     -- Давайте послушаем, что скажут члены комитета.
     Байрачный поднялся с места:
     -- Кто хочет слова?
     Все молчали.
     --  Кто  хочет  слова:  --  повторил  Байрачный.  --  Ты,  Петр? --  Он
многозначительно посмотрел на лейтенанта Скибу.
     Лейтенант  тряхнул  своими  красивыми   черными   волосами,   расправил
богатырские плечи:
     -- Что  я могу сказать? -- Скиба с трудом выдавливал из себя  слова. --
Майор Горбунов  говорил  правильно. Но ведь и та девица хороша!  Хоть  она и
певица, но подметки не стоит...
     -- Что? Что? -- возмутился замполит. -- Прежде всего мы обсуждаем здесь
поведение не певицы, а нашего товарища, комсомольца. Это вам ясно?
     Скиба смутился, лицо его бурачно побагровело.
     --  Вы  давайте  свою  принципиальную  оценку  поведения  товарища,  --
требовал замполит, --  а не читайте мораль певице, которой здесь нет т  быть
не может.
     Скиба переступил с ноги на ногу, как медведь, но упрямо вел свою линию:
     --  Я  знаю, товарищ майор,  бывают такие  дурехи...  --  Все  невольно
заулыбались при  этих словах. -- Вот, к примеру, была у одного летчика жена,
тоже певица... Ну, и заскучала она и сказала как-то: "Что это у меня за муж?
Извозчик воздушный!" Узнал об этом генерал и пригласил  однажды жену летчика
в кабину бомбардировщика...
     Замполит нетерпеливо махнул рукой.
     -- Нет,  нет, товарищ майор,  --  продолжал Скиба, --  вы послушайте...
"Так вот, --  говорит генерал,  -- посмотрите-ка хорошенько,  где работает и
чем  занимается ваш муж. Видите, сколько  здесь кнопок,  рычагов, тумблеров?
Это вам, -- говорит генерал, --  не рояль. На рояле возьмешь фальшивую ноту,
ударишь  не по  тому  клавишу  --  ничего не  произойдет. А здесь, в  кабине
самолета,  достаточно  нажать  не  на  ту кнопку  -- и  прощайся с  жизнью!"
Поглядела жена на все эти приборы и с той поры перестала охать и сетовать на
мужа. Проучил ее генерал, глаза, что называется, открыл.
     Члены  комитета  -- а  это  были  преимущественно  летчики  --  заметно
оживились.
     -- Интересно  получается.  Из  ваших  слов выходит,  что  вы  одобряете
поведение Телюкова? -- возмутился замполит. -- Так надо понимать?
     -- Нисколько.  Скажу  лишь  одно:  не  следует  связываться с подобными
особами.  У них  ветер в  голове. Вот  я,  например, таких  случайных встреч
избегаю...
     Скиба,  увидя  неодобрительный  взгляд командира,  сел,  так и не внеся
каких-либо конкретных предложений.
     -- А вы что скажете? -- Байрачный кивнул ефрейтору Баклуше.
     Это был  тот самый Баклуша, которого  замполит отчитывал в Каракумах за
"гармошку"  на сапогах и  модернизированную  под  шляпу  панаму.  Первый год
службы  солдат  не  расставался  с  гауптвахтой,  писал  всякие  пасквили  в
стихотворной  форме  и  под  дружный  хохот сверстников  читал их на стоянке
самолетов.  Его считали в полку неисправимым,  командиры  только и  думали о
том,   как   бы  избавиться   от  него,  перевести  в   какое-нибудь  другое
подразделение.  Но  после нескольких  бесед  с командиром  полка солдата как
подменили.  Он  сдал  зачеты  на  техника  и вот уже год, как самостоятельно
обслуживает  боевой самолет, занимая  должность  офицера.  Его  не  случайно
избрали в  комсомольский комитет -- Баклушей гордились в полку  и летчики, и
инженеры.
     "Интересно, что  скажет этот комсомолец?" --  подумал замполит, который
несколько дней тому назад рекомендовал его в кандидаты партии.
     --  Поступок  комсомольца  Телюкова  некрасивый,  --  начал  свою  речь
Баклуша. -- Очень некрасивый. И нечего тут винить певицу. Она согласилась на
прогулку  с ним,  потому что он офицер, а советский офицер  умеет вести себя
достойно. Но я, как член  комитета, не могу голосовать за взыскание, которое
было  бы занесено в учетную карточку. Вы знаете:  я служу  третий год,  этой
осенью ухожу в запас.  Все эти годы, во всяком случае,  два последних, когда
меня  вывели  на  правильный путь,  я гордился и горжусь подвигами  капитана
Телюкова.  Кто он? Герой нашего полка  -- вот кто! Кто сбил двух нарушителей
границы?  Он, Телюков!  Вот  как  офицер  защищает свой народ, свою  страну!
Отлично защищает! Делает все, чтобы мой отец, мои братья,  земляки  спокойно
работали на колхозных полях...
     Баклуша окинул взглядом присутствующих  и, убедившись, что его  слушают
внимательно, продолжал горячо и страстно:
     -- Три года прослужил я в армии и никогда не слыхал от офицера Телюкова
плохого слова. До армии  я работал в РТС. И  директор этой  РТС жил  в нашем
селе. Так он, бывало, едет на  машине, а наш брат пешком идет. И  ни разу не
остановил директор  машины и не подвез кого-нибудь из нас. Своих людей будто
и не замечал.  А Телюков? У него  своя машина,  и  всегда, если  только есть
свободное место, подзовет  солдата и подвезет его. Человека и друга он видит
в солдате  --  вот  что  меня и всех наших  младших авиационных специалистов
подкупает  в  Телюкове.  И этой своей  человечностью  он  напоминает  нашего
командира  полка  и  вас,  товарищ  замполит,  и  многих  еще...  Так как же
подымится у  меня  рука голосовать  против  капитана  Телюкова?  Правда,  он
споткнулся,  и мы должны  осудить его  поступок  --  это верно.  Но  если мы
запишем выговор в учетную карточку, то найдется формалист и не пропустит его
в академию или  в  космонавты.  Поэтому я поддерживаю предложение лейтенанта
Байрачного -- ограничиться вызовом  комсомольца на заседание комитета. Может
быть, это и незрелое предложение, но оно исходит от чистого сердца.
     "Ишь как научился высказываться, щучий сын!"  --  одобрительно  хмыкнул
замполит.
     И  снова,  как  тогда, в кабинете, им овладело такое ощущение, будто он
чего-то недодумал,  что-то  сделал не так. Правда,  он и сам не настаивал на
строгом взыскании,  но  желательно  было  бы,  чтобы  члены  комитета  более
принципиально  подошли  к  "грехопадению"  комсомольца,  заставили  его  как
следует попотеть.
     --  Спасибо,  товарищи,   за   добрые  слова,  --  сказал   Телюков   в
заключительном слове. -- Они произвели на меня гораздо  большее впечатление,
чем любой разнос. Позвольте заверить вас, что больше никогда вам не придется
вызывать меня на комитет. Никогда! Это я вам говорю от чистого сердца.
     И он почувствовал себя с той поры чище и богаче душой...

Глава двенадцатая
     Днем  и  ночью  крутились  антенны  радиолокационных   постов   "Краб",
"Водолаз" и "Волна", обозревая небесные просторы. Крутились также антенны КП
и  ПН, но уже  не столь часто,  как  прежде.  На рубежах перехвата наступило
длительное  затишье.  Полк переключился  на  учебные  полеты.  Одни  летчики
овладевали  новыми самолетами, другие,  летая  на  МиГах,  подтягивались  до
уровня первого класса или поддерживали достигнутый уровень.
     Приближалась осень -- в