нным, но я люблю и
уважаю его, как родного отца. Я не хочу, я не хочу, не смей убивать его!
     И девушка, разрыдавшись, уткнулась лицом в грудь Лукаса.
     - Паулита,  я никогда тебя такой не видел. Что это за тайна? Объясни,
а то я уж начинаю подозревать неладное.
     - Здесь  нет  никакой тайны,  здесь нет  ничего плохого,  Лукас.  Это
история моей жизни.  Если бы  я  рассказала ее  тебе,  ты  полюбил бы дона
Энрике,  как я люблю его,  и стал бы его уважать,  как я уважаю.  Лукас, я
знаю, ты сам будешь плакать, когда услышишь эту историю.
     - Расскажи мне  ее,  Паулита,  расскажи и  не  огорчайся,  -  ответил
Москит, ласково поглаживая черную головку девушки.
     - Хорошо, Лукас, я расскажу тебе. Ведь ты меня любишь, правда?
     - Ты -  моя единственная любовь.  Когда у меня будут деньги,  я брошу
дурную жизнь и женюсь на тебе.
     - Тогда я  расскажу тебе все,  чтобы ты помог дону Энрике,  чтобы его
жизнь стала для тебя священной. А как твои приятели, еще не скоро придут?
     - Нет, нет, они вернутся не раньше девяти.
     - Тогда слушай.
     Москит  приготовился слушать,  и  Паулита,  утерев  передником слезы,
начала свою историю.


                                   XIV

                             ИСТОРИЯ ПАУЛИТЫ

     Мой отец,  бедный каменщик, зарабатывал себе на жизнь тяжелым трудом.
У него было две дочери -  я и моя сестра,  моложе меня на четыре года.  Мы
жили бедно, но отец всеми силами поддерживал свою семью и очень любил жену
и  детей.  Никогда мы не видели его пьяным.  Воскресные вечера он проводил
дома,  рассказывая мне  сказки или  играя с  моей сестренкой.  Все  соседи
завидовали матери,  что  у  нее такой муж.  А  он  только и  мечтал о  том
времени, когда я вырасту и бог поможет ему справиться с нуждой.
     Мне было семь лет,  а моей сестренке -  три,  когда однажды в субботу
отец пришел домой очень веселый и сказал матери:
     - Анхела, завтра я поведу тебя с девочками на праздник в Койоакан.
     - Неужели? - воскликнула мать. - Доченька, - позвала она меня, - беги
сюда, завтра мы пойдем с отцом на праздник в Койоакан.
     Я никогда не выходила из дому и даже не знала,  что такое праздник, а
мать  тоже  давно  нигде  не   бывала.   Мы  обе  так  обрадовались,   так
обрадовались, что отец растрогался до слез, он обнял нас и расцеловал.
     - Бедняжки мои! - сказал он.
     Я никогда не видела,  чтобы отец плакал, и спросила его, сама чуть не
плача:
     - Отчего ты плачешь, отец?
     - От радости,  -  ответил он,  улыбаясь сквозь слезы,  -  от радости,
Паулита, я рад тому, что вы так довольны.
     - Конечно,  мы очень довольны,  Пабло, - сказала мать, обнимая его. -
Только не плачь даже от радости, а то мне станет грустно. Сейчас я принесу
тебе малышку, и ты успокоишься.
     Мать взяла на руки сестренку, которая спала в своем углу, и протянула
ее  отцу,  а  он  прижал девочку к  себе,  почти не  видя ее сквозь слезы,
застилавшие ему глаза.
     - Не сердись,  Лукас, что я так подробно рассказываю об этой ночи, но
все эти воспоминания и  сейчас вызывают у  меня слезы.  -  Паулита вытерла
глаза, а Лукас сам чуть не плакал.
     Девушка продолжала:
     - Потом отец, решив удивить мать, молча вытащил из-за пазухи платок и
развернул его: там блестело несколько серебряных монет и одна золотая.
     - Откуда это? - с радостной улыбкой спросила мать.
     - Догадайся сама, - отвечал отец, подавая ей деньги.
     Я  никогда еще не видела золотой монеты и  с восхищением вертела ее в
руках.
     - Ладно,  эти  ты  заработал,  -  сказала  мать,  сосчитав серебряные
монеты, - но та?
     - Ту мне сам бог послал для вас.  Вот слушай:  кончил я  работу и иду
усталый домой, а по дороге встречаю людей, направляющихся в Койоакан, где,
говорят,  готовится веселый праздник в  честь  святого патрона.  Иду  я  и
думаю,  какая жалость, что я так беден и не могу даже повести погулять мою
бедняжку Анхелу и маленьких дочек, которые никогда еще ничего не видели. И
стало мне грустно.
     - Добрый мой Пабло,  -  говорит мама и  ласково на него смотрит.  А я
прижимаюсь к отцу, который держит на коленях сестренку.
     - Так  вот,  иду  я,  печальный,  и  вдруг слышу крики:  <Остановите,
остановите его!>  Поднял я голову,  а прямо на меня скачет красавец конь в
богатой сбруе.  Я ухватил его за узду, проклятый конь давай вырываться, но
я держал узду крепко, пока не подбежал его хозяин, какой-то важный сеньор.
Он сунул руку в карман и дал мне эту монету. Вот я и говорю, что ее послал
бог,  чтобы я  мог порадовать вас прогулкой в  Койоакан и купить фруктов и
сластей для девочек.
     Я была так счастлива,  что,  кажется,  не согласилась бы поменяться с
самой вице-королевой.  До  глубокой ночи,  пока нас не сморил сон,  мы без
передышки говорили о  завтрашней прогулке.  Я  донимала расспросами отца и
мать,  а потом пересказывала все сестренке. Ты представить себе не можешь,
как  радовались мои  родители,  гордясь,  что  могут  доставить мне  такое
счастье. Наконец я заснула и всю ночь видела прекрасные сны.
     - Помни, завтра надо встать рано, - сказал отец.
     Напрасное  напоминание:   раза  три   я   просыпалась  среди  ночи  и
спрашивала: <Пора? Пора?>
     - Еще ночь, спи, - отвечала мать, и я снова засыпала.
     Один раз я услыхала голос отца:
     - Что сказала Паулита?
     - Спрашивает, не пора ли вставать.
     - Бедняжка,  - сказал отец, смеясь, но тронутый моим волнением, - как
она взбудоражена.
     Под конец я так глубоко заснула, что мать едва добудилась меня.
     Из  Мехико  мы,   разумеется,   отправились  пешком,  но  в  отличном
настроении.  Я,  смеясь,  бежала впереди или вела за руку сестренку, когда
мать спускала ее на землю. Отец радовался и моему веселью, и удовольствию,
сиявшему на лице матери. Ах! Лукас, какой добрый был мой отец.
     Но  вот мы  пришли в  Койоакан.  Мне покупали все,  чего я  только ни
просила:  фрукты,  сласти,  игрушки,  цветы. Это был самый счастливый день
моей жизни. Началась процессия, и отец повел нас на кладбище, откуда лучше
было видно.  Со  всех сторон жгли фейерверки,  и  взлетавшие ракеты пугали
меня и сестренку.
     - Пойдем отсюда, - сказал отец, - а то еще обожгут детей.
     - Пойдем,  - сказала мать,  и мы уже собирались уходить,  когда  мимо
пролетел  пылающий шар,  оторвавшийся от горевшего рядом огненного колеса.
Меня осыпало искрами,  я в ужасе бросилась бежать и почти в ту же  секунду
услышала крик отца. Оглянувшись, я увидела, что он, едва держась на ногах,
закрывает лицо руками, а между пальцев у него струится кровь.
     Мать тоже вскрикнула, бросилась к нему и усадила его на землю. Вокруг
нас собрался народ.
     - Что с тобой,  Пабло? Пабло, ответь мне! - в тоске и тревоге кричала
мать.
     - Бомба угодила ему прямо в лицо, - говорили в толпе.
     - Врача, священника! - кричали женщины.
     Со всех сторон сбегались люди, узнать, в чем дело.
     Мне  казалось,   что  все  это  дурной  сон:  такое  радостное  утро,
счастливый, довольный отец, - а теперь вот, обливаясь кровью, он лежит без
сознания на  земле,  и  мать,  обезумев,  рыдает над  ним.  Кругом столько
незнакомых бледных лиц, крики: <Врача, священника!>. Это было так страшно,
так ужасно, я вижу все, как сейчас...
     Отец  пришел  в  себя,  но  стонал так  жалобно,  что  сердце у  меня
разрывалось.
     - Пропустите,  я врач,  -  услыхала я, и какой-то человек, пробившись
через толпу, встал на колени рядом с отцом.
     - Убери руки,  дружок,  - сказал он,  но отец по-прежнему стонал,  не
открывая лица.
     - Сеньора,  - сказал врач моей матери, - подержите ему руки, мне надо
осмотреть рану.
     Любопытные сгрудились вокруг нас,  чуть не наступая на тело отца. Ему
отвели руки от лица,  и  мать в  ужасе закричала,  а  за ней следом и  все
остальные. Это было не лицо, а какое-то месиво из мяса и крови.
     Врач  внимательно осмотрел  рану  и  произнес  уверенно,  без  всякой
жалости к отцу и к нам, в тревоге ожидавшим приговора:
     - Смертельной опасности нет, но, без сомнения, он ослепнет навсегда.
     Сердце у меня зашлось.
     - Боже!  - воскликнул отец, всплеснув руками. - Останусь слепым! Боже
мой, боже! Кто же будет кормить мою жену и малюток!
     Никто не мог слушать его без слез.
     - Анхела, Паулита, - стонал несчастный. - Где вы?
     - Мы здесь, Пабло, мы с тобой, - рыдая, отвечала мать.
     - А девочки?
     - Вот они, дай им руку.
     Отец вытянул вперед руки и обнял всех троих.
     - Анхела, Паулита, Лусия, никогда я вас больше не увижу. О, небо! Как
же я смогу теперь прокормить вас!
     - Успокойся, успокойся, Пабло. Тебе очень больно?
     - Да,  очень,  но боль в ране пустое по сравнению с болью  в  сердце.
Слепой! Слепой! Что же будет с вами? Никогда я больше не увижу вас...
     Люди вокруг нас рыдали.
     Тут,  к счастью, появился сеньор священник. Отца уложили на носилки и
отнесли в  приходский дом.  До  сих  пор я  помню ласковые слова утешения,
которые говорил нам священник.
     У бедного отца начался сильный жар.  Всю ночь,  обливаясь слезами, мы
просидели подле него в комнате,  которую отвел нам священник в своем доме.
Отец бредил,  но и  в  бреду единственной мыслью его были жена и дети.  Он
звал нас поминутно, не веря, что мы рядом с ним.
     На следующее утро его на носилках перенесли в  Мехико.  Как отличался
этот путь от  вчерашнего!  Как изменилась наша судьба!  После безоблачного
счастья такое страшное горе!
     Паулита  опустила голову  на  стол  и  разрыдалась.  Москит,  пытаясь
сохранить твердость,  отвернулся и украдкой смахнул слезы, бежавшие по его
щекам.
     - Полно,  Паулита,  -  сказал он,  -  зачем ты  рассказываешь мне эту
печальную сказку...
     - Это правда, Лукас, правда. Сейчас ты все узнаешь.


                                    XV

                             ИСТОРИЯ ПАУЛИТЫ

                               (Окончание)

     - Отец болел три месяца,  -  продолжала Паулита, - и в наш дом пришла
нищета.  Первое  время  нам  помогали  милосердные люди.  Но  увы,  Лукас,
милосердию  быстро  приходит  конец,   а  мой  бедный  отец  выздоравливал
медленно.
     Наконец он поправился,  но зрение к нему не вернулось.  Мы распродали
весь свой скарб, а других средств у нас не было. Бедный слепец решил пойти
на улицу просить подаяния,  а  мать пыталась зарабатывать иглой.  Я  стала
поводырем слепого отца.  Мы  выходили из  дому на заре,  и  я  вела его на
церковную паперть.  В два часа дня мы отпралялись домой поесть,  если была
еда,  а  после обеда выходили снова и  возвращались обратно лишь к девяти,
потому что в час вечерней молитвы христиане более милосердны.
     Отец завел кое-какие знакомства, и вот так мы и жили.
     К  тому  времени,  когда мне  исполнилось двенадцать лет,  нищета уже
произвела страшные опустошения в  нашем доме:  моя  мать была так бледна и
истощена, что казалась старухой, восьмилетняя сестренка все время болела и
никогда не  поднималась с  постели.  Только у  отца и  у  меня хватало сил
работать, если нищенство можно назвать работой.
     В  то  время  я  часто замечала на  одной из  соседних улиц  молодого
человека,  который по вечерам беседовал со своей дамой или поджидал ее под
зарешеченным окном. Мы с отцом почти каждый день проходили мимо, и так как
на нищих никто не обращает внимания, мне часто случалось слышать их нежные
речи,  которые, несмотря на малый возраст, заставляли биться мое сердце. А
бывало, юноша приводил с собой музыкантов, и они так красиво играли. Тогда
мы останавливались, чтобы послушать.
     - Ах,  -  вздыхал мой  бедный  отец,  -  если  бы  я  умел  играть на
каком-нибудь инструменте, мы бы так не мучились.
     А я думала:  <Ах! Если бы я была богата и хороша, под моим окном тоже
играла бы музыка и милый отец был бы так доволен!>
     Я  была совсем ребенком и воображала,  будто отцам доставляет большое
удовольствие, когда под окном дочери играют музыканты.
     - Пойдем,  -  напоминал отец; мы отправлялись дальше, и долго еще нам
вслед звучала музыка, а я думала: какие счастливцы богатые!
     Однажды вечером полил страшный ливень.  Все улицы залило водой, и мы,
промокшие до нитки,  еле брели в  полной темноте,  скользя и спотыкаясь на
каждом шагу. В довершение беды милостыня в тот день была очень скудная, те
жалкие  хлебные  корки,  которые удалось нам  купить  на  собранные гроши,
совершенно размокли,  и  мы  возвращались с  пустыми руками.  Отец чуть не
плакал от горя.
     Мы брели по колено в воде, кругом не видно было ни зги.
     Попав ногой в яму,  отец оступился и упал, потащив и меня за собой. Я
проворно вскочила и протянула руку,  чтобы помочь ему встать.  Он с трудом
приподнялся и, застонав, повалился опять. У него была сломана нога.
     - Не могу! - проговорил он. - Не могу, доченька! Я сломал ногу.
     Я перепугалась, но попробовала успокоить его:
     - Нет, нет, отец, тебе только кажется. Постарайся встать.
     - Доченька, не могу я. Пощупай мою ногу.
     Я  нагнулась,  провела рукой по  его ноге и  сразу убедилась,  что он
прав.  Тут я давай плакать и только и могла, что обнимать и целовать отца.
А он ласкал меня, утирал мне слезы и нежно уговаривал:
     - Полно,  дурочка,  не плачь,  ведь мне совсем не больно.  Видишь,  я
улыбаюсь.
     И он постарался улыбнуться. Я этого не видела, но догадывалась.
     - Значит, все не так страшно, - продолжал он, - вот увидишь, я сейчас
встану, и мы потихоньку зашагаем домой, а там мама меня вылечит, и скоро я
буду так же здоров, как прежде.
     Бедняжка! Я продолжала безутешно рыдать, а он говорил:
     - Не плачь,  не плачь,  душенька,  если бы я знал,  что ты будешь так
плакать,  я ничего не сказал бы тебе.  А я-то думал,  ты храбрая... Полно,
помоги мне. Сейчас увидишь, как ловко я встану.
     Он  оперся на  мое плечо и,  напрягая все силы,  какие могла ему дать
отцовская любовь,  встал на ноги.  Но, едва сделав один шаг, он застонал и
снова рухнул на землю.
     - Не могу,  не могу, - в отчаянии сказал он. - Что же делать? Ты не в
силах помочь мне,  нельзя же тебе оставаться здесь до утра, да еще в такую
ужасную ночь.
     А я только и делала, что плакала и обнимала его.
     - Знаешь, доченька, - сказал он, - беги-ка домой. Скажешь маме, что я
остался в доме у каких-то добрых сеньоров, поспишь, а рано утром попросишь
кого-нибудь помочь тебе,  и мы вместе вернемся. А я лягу поближе к стене и
тоже посплю. Ведь я сильный...
     - Что это здесь случилось?  -  раздался рядом чей-то голос, который я
сразу  узнала.   Перед  нами  стоял  влюбленный  юноша.   Оказывается,  мы
находились на улице его дамы.
     - Сеньор кабальеро,  -  отвечал отец,  -  я  -  тот  слепой,  который
проходит здесь каждый вечер. Дорогу размыло, я упал, сломал ногу и не могу
теперь вернуться домой.
     - Далеко ли твой дом, девочка? - спросил молодой человек.
     - Не очень, сеньор, - отвечала я.
     Юноша задумался.  Гроза прошла,  и из-за туч выглянула луна.  Я могла
рассмотреть богатый наряд юноши и переброшенный через плечо черный плащ.
     - Попробуй-ка встать, - сказал он отцу.
     - Как сеньор? - ответил отец. - У меня нога сломана.
     - А можешь ты хоть немного продержаться на здоровой ноге?
     - Постараюсь, сеньор кабальеро.
     - Обопрись об меня, - сказал юноша, поддерживая отца.
     Отец встал, не касаясь земли сломанной ногой.
     - Постой так минутку,  - продолжал юноша и, сняв с себя плащ и шляпу,
дав их мне со словами: - Подержи-ка, только старайся не измочить.
     Я взяла шляпу и плащ,  не понимая,  что же он собирается делать, а он
встал спиной к отцу и слегка нагнулся.
     - Берись-ка руками за мою шею, - скомандовал он и, подхватив отца под
колени,  взвалил его,  как куль,  к себе на спину.  - Пошли, девочка, веди
меня!
     Я молча повиновалась,  испуганная всем происшедшим. Так, не говоря ни
слова,  мы дошли до дома.  Увидев отца, мать залилась слезами. Юноша помог
нам уложить его в  постель,  и тут я заметила,  что вся его богатая одежда
забрызгана грязью.
     - Сеньор! - воскликнула мать. - Как нам благодарить вас! Мы бедны, но
сердца наши принадлежат вам. Один бог может вознаградить вас.
     - Не будем говорить об этом,  -  ответил юноша, - сейчас я тороплюсь,
но завтра днем я зайду проведать больного.  Позовите утром врача, у вашего
мужа  сильный жар.  Если  я  вам  понадоблюсь,  пошлите за  мной на  улицу
Икстапалапа; меня зовут Энрике Руис де Мендилуэта.
     - Дон Энрике!  - воскликнул Москит, слушавший историю Паулиты, затаив
дыхание.
     - Он самый.
     - Проклятие! Я не знал, что он так добр к беднякам.
     - Это еще не все,  - продолжала девушка.  - Когда дон Энрике ушел, на
цыновке,  заменявшей отцу постель,  мы нашли несколько золотых  монет.  На
следующий  день  он  снова был у нас и приходил каждый день,  пока отец не
поправился.  С этого времени дон Энрике взял нас под защиту, и мы ни в чем
не нуждались.  Но было уже поздно:  моя мать и сестра вскоре умерли.  Мы с
отцом при помощи нашего покровителя переехали в этот дом.
     Два года назад мне минуло шестнадцать лет,  дон Энрике был на  десять
лет старше.  Он по-прежнему помогал нам и нередко нас навещал. Всякий раз,
когда он приходил, я чувствовала, как охватывает меня какая-то невыразимая
радость,  я  тосковала,  когда его не  было,  я  часто видела его во  сне.
Наконец я поняла, что люблю его, хотя он никогда не говорил мне ни слова о
любви.  Должно быть,  по  неопытности я  не  могла скрыть свою страсть,  и
однажды он отозвал меня в сторону и сказал:
     - Послушай, Паулита, ты должна сказать мне правду.
     - Хорошо, сеньор, - ответила я, заливаясь краской.
     - Только не обманывай меня ни в чем.
     - Нет, нет, сеньор.
     - Паулита, ты любишь меня?
     Меньше всего я  ожидала такого вопроса и  чуть не  лишилась чувств от
смущения.
     - Говори же, Паулита.
     - Да, сеньор, очень люблю.
     - Паулита,  -  нежно сказал он, - выслушай меня. Я виноват в том, что
вел  себя  неосторожно.  Я  должен был  знать,  к  чему могут привести мои
посещения, но теперь еще не поздно исправить зло. Ты хорошенькая, ты очень
мне нравишься,  и  мне совсем нетрудно в тебя влюбиться.  Но я могу только
погубить тебя,  потому что, ты сама понимаешь, жениться на тебе я не могу.
Расстанемся.  С другой женщиной я,  может быть, и не был бы так совестлив,
но ты -  другое дело.  Я тебя не оставлю, однако ты больше никогда меня не
увидишь.  Так будет лучше и  для тебя,  и  для меня,  и для твоего бедного
слепого отца,  который не  должен  платить своей  честью за  мою  скромную
помощь.
     Что я могла ответить?  Дон Энрике ушел,  а я проплакала немало дней и
ночей.   Когда  я  рассказала  об  этом  разговоре  отцу,  он  осыпал  его
благословениями и попытался меня утешить. Через год отец умер, а я открыла
эту таверну, чтобы жить своим трудом, и благодарение богу, живу безбедно и
счастливо,  а  главное,  до  сих пор не  поддалась на уговоры ни одного из
своих ухаживателей.  Со  всеми вами я  обхожусь хорошо и  ласково,  но  не
больше того, Лукас, не больше того.
     - И с тех пор ты ни разу не видела дона Энрике?
     - Ни разу! Он узнал о смерти моего отца и передал мне деньги и добрые
советы...
     - Вот это человек!
     - Права я, что люблю и уважаю его, как отца?
     - Еще бы, черт возьми! А я теперь люблю тебя еще больше и его тоже.
     - Ты спасешь его?
     - Клянусь! Меня раньше убьют, чем...
     В это время в таверну вошли приятели Москита.


                                   XVI

                      К ЧЕМУ ПРИВЕЛА ИСТОРИЯ ПАУЛИТЫ

     - Уже пора? - спросил Москит.
     - Да.
     - Тогда пошли!
     - Пошли, - отозвались все трое.
     Москит поднялся, взял шляпу и сказал товарищам:
     - Подождите меня на улице.
     Они вышли.
     - Паулита, - проговорил Москит, н