о. Так - глупое  увлечение.  У
каждого мужчины есть ведь какое-то увлечение.
   Самолет  представлялся  мне  весьма  дорогостоящим  увлечением,   и   я
недоумевал, откуда Капитан взял деньги, чтобы  заплатить  за  него.  Опять
всего лишь подписал бумажку?
   Эта  сорвавшаяся  у  него  с  языка  новость   оказалась   куда   более
существенной, чем я ожидал, когда наш  разговор  в  тот  вечер  свернул  в
весьма опасном направлении. Сначала все шло хорошо. Прошлое было областью,
не внушавшей опасений, и мы бездумно  болтали,  по-дружески  открывая  для
себя собеседника после того, как столько лет не виделись.
   Я даже попытался  чуть  приподнять  завесу  над  теми  годами,  полными
сомнений, и необъяснимыми появлениями полиции, которые я хорошо помнил.
   - Вы помните то время, когда вы много месяцев  отсутствовали,  а  потом
вернулись с бородой?
   Он рассмеялся.
   - Да, лихо я тогда их провел.
   - А потом было сообщение в "Телеграф"...
   - Ну и память у тебя.
   - Понимаете, несколько лет назад я  хотел  стать  писателем  и  записал
многое из того, что тогда было. После несчастья с Лайзой я нашел  рукопись
и перечитал ее. Там было про то ограбление и про человека, которого искала
полиция.
   - "Человека с военной выправкой". Да, я тоже читал это сообщение.  Меня
оно очень позабавило. Сейчас бы они так про меня не сказали,  верно,  а  я
ведь по-своему снова воюю. Хорошие то были  дни,  хоть  и  трудноватые.  Я
тогда работал с тремя ребятами. Ненадежные они были и плутовали где могли,
но выбора у меня не было. Кто подвернется,  того  и  приходилось  брать  в
напарники. Очень мне хотелось вытащить Лайзу из того  мрачного  подвала  и
дать ей настоящий дом, мне больно думать,  что  ей  придется  возвращаться
туда после больницы.
   Его мысли приняли опасный поворот, и я попытался свернуть  разговор  на
другое:
   - Значит, вы действительно _были_ тем, про кого писали в "Телеграф"?
   - Конечно.
   - И вас разыскивали за кражу?
   - Когда речь идет  о  драгоценностях  стоимостью  почти  в  три  тысячи
фунтов, это не кража, а ограбление.
   - Значит, вы были тогда грабителем?
   - Как и Дрейк до меня. Дрейк, а не Морган. Я не  уничтожал  городов.  Я
никому настоящего ущерба не причинил.
   - А ювелиру?
   - Ну уж он-то вообще никакого ущерба не понес.  Связали  мы  его  очень
аккуратно. У него плохо шли дела, и он, наверное, был рад получить  деньги
по страховке. Эти люди всегда ведь хорошо застрахованы. Так или  иначе,  я
не мог на это пойти.
   - Почему!
   - У меня же были обязательства. Лайза и ты.
   - А Лайза знала?
   - Она девчонка умная и, думаю, наверняка догадывалась о куче вещей.  Да
я не так  уж  много  от  нее  и  скрывал.  Только  мелочи,  чтобы  она  не
тревожилась. Я ведь хочу лишь, чтоб она была счастлива, и  настанет  день,
когда, клянусь, она будет счастлива.
   - А почему вы все время меняли фамилию?
   - В те дни серьезных причин  для  этого  не  было  -  просто  так,  для
развлечения. Даже мальчишкой мне нравилось обставлять фараонов. Не люблю я
их.
   - А какая была ваша фамилия при рождении? - на  этот  раз  с  подлинным
интересом спросил я.
   - Моя фамилия была Браун.
   - А теперь, - сказал я с улыбкой, - ваша фамилия Смит. Приближаетесь  к
правде, заурядной правде.
   - Ну, на этот раз фамилию мне выбрали друзья. Им хотелось такую,  чтобы
легко было запомнить. Карвер для них слишком трудно, но и Смит  трудновато
- для произношения. Латиняне не любят твердых окончаний. - Он встал, чтобы
налить нам еще по порции виски. - Что-то я разболтался, больше чем  нужно.
А все потому, что слишком долго был чертовски одинок.
   - А кто эти ваши друзья?
   - Славные ребята. Я пытаюсь помочь им, но мы стараемся не слишком часто
встречаться. Сейчас мы задумали кое-что действительно важное, и каждый  из
нас по  большей  части  работает  в  одиночку.  За  исключением  тех,  кто
сражается в открытую...
   - За караваны с мулами?
   - Точно - за караваны с мулами.
   - А мистер Квигли имеет к этому отношение?
   - Оставь мистера Квигли в покое. Я бы ему не слишком доверял.
   - У меня такое впечатление, что вы оба не доверяете друг  другу.  Зачем
же вы дружите?
   - Я ведь сказал тебе: мы не друзья. Идет игра. Серьезная игра  -  вроде
шахмат или трик-трака. Мы обмениваемся фишками, не имеющими  существенного
значения для игры, хотя, конечно,  все  в  известном  смысле  может  стать
существенным. Для его друзей или для моих. А ну давай  приканчивай  виски.
Время укладываться в постель - я хочу сказать, на диван. А  я  напишу  еще
строчку-другую Лайзе. Это вошло у меня в  привычку,  и  я  никогда  ей  не
изменяю.
   Я лег, но долго не мог заснуть. Я лежал и смотрел на  Капитана,  а  тот
написал строчку и замер,  потом  написал  другую  и  снова  замер,  словно
ребенок, выполняющий трудное задание, а не мужчина, пишущий письмо любимой
женщине - женщине, которая уже мертва.


   Мое любопытство больше всего возбудило упоминание Капитана о  самолете,
и я подумал: надо навести на это разговор, чтобы  таким  образом  оттянуть
момент, когда может вдруг выплыть, что Лайза  умерла.  Тут  мог  оказаться
полезным даже мистер Квигли. Когда я проснулся. Капитана опять не  было  -
он оставил лишь короткую записку, в которой говорилось, чтобы всю еду и по
возможности все необходимые покупки я записывал на счет в отеле.  "Вернусь
до наступления темноты. Просто небольшой черно-копотный полет". В конверте
лежало также сто долларов, и мне вспомнились годы детства, когда вот такие
же таинственные поступления получала Лайза после условного звонка в дверь.
Я не почувствовал благодарности - даже разозлился на Капитана, так как  не
желал тратить его деньги. Я предпочел  бы  заработать  их  сам  -  даже  с
помощью мистера Квигли. Адреса его у меня не было - на карточке стоял лишь
номер  телефона.  Даже  то,  что  Капитан  употребил  это  дурацкое  слово
"черно-копотный", раздражало меня.
   От злости я заказал по телефону большущий завтрак  -  все,  что  только
смог придумать, - и половину оставил нетронутым. Затем спустился в холл  и
там у двери увидел мистера Квигли, который тотчас поднялся  со  стула  при
моем появлении.
   - Ну, какое удачное совпадение, - сказал он, - а я  вот  только  зашел,
чтобы немного передохнуть... Ваш отец дома?
   - Отель - это не дом, - сказал  я.  Настроение  у  меня  было  все  еще
преотвратительное. Я  добавил:  -  А  отец  отбыл,  как  он  выразился,  в
небольшой полет.
   - Ох, уж эти его полеты. Так трудно бывает его застать.
   - А вы хотели застать его?
   - О, я люблю с ним поболтать. Его своеобразные  идеи  очень  интересуют
меня. Даже когда мы расходимся во мнениях.
   Я показал ему записку Капитана.
   - Что значит, черт подери, "черно-копотный"? - спросил мистер Квигли.
   - Когда-то я знал, но забыл. Я не ношу с собой толкового словаря. Да он
тут и не поможет. По-моему, Капитана привлекает только  звучание  слов.  А
что они означают, он часто понятия не имеет.
   Я  пересказал  мистеру  Квигли  то,  что  рассказывал  мне  Сатана  про
концентрационный лагерь и уцелевшую половину словаря.
   - В речи он редко употребляет такие слова и выражения, но, когда пишет,
они, видно, сами просятся на бумагу.
   - Как бывает у поэтов?
   - Какой же он поэт!
   И тут мне пришло  в  голову,  не  от  Капитана  ли  я  унаследовал  это
назойливое желание стать писателем? Безусловно,  не  от  Сатаны  и  не  от
матери, и мне стало немного  стыдно  оттого,  что  я,  возможно,  предавал
мистеру Квигли человека, который в определенном смысле породил меня. Разве
в своем стремлении найти нужное слово я  не  походил  на  Капитана,  вечно
искавшего караван мулов с золотом?
   Ход моих мыслей прервал мистер Квигли.
   - Знаете, а ведь я уже собирался вас разыскивать,  -  сказал  он.  -  Я
вчера связался со своей газетой, и они в  принципе  разрешили  мне,  -  он
подчеркнул слово "в принципе", - взять вас на подхват за шестьсот долларов
в месяц, которые вам будут выплачивать каждое первое число; соглашение это
может быть расторгнуто любым из нас без предупреждения.
   - Я не очень понял. За что же вы собираетесь мне платить?
   - О, вы наверняка узнаете о каких-то  мелких  событиях,  которые  могут
подойти для хроники в конце полосы. Потом мне иногда приходится уезжать на
несколько дней, и тогда я буду просить вас следить за тем, что происходит.
В таком месте, как  это,  что  угодно  может  вдруг  произойти.  Панама  -
прелюбопытное  местечко.   Маленькое   капиталистическое   государство   с
генералом-социалистом во главе, разделенное посредине американцами.  Мы  с
вами -  англичане  и  вполне  можем  представить  себе,  какие  тут  могут
возникнуть сложности. Это же все равно, как если бы  разделить  Англию  на
северную и южную половины и поместить американцев посредине. Американцы не
понимают возмущения панамцев - ведь благодаря  им  в  страну  течет  много
денег. Без них Панама была бы нищая, и американцы считают, что  их  должны
здесь любить, а вместо этого кругом одни  враги.  Деньги  ведь  делают  не
только друзей, но и врагов.
   Я не впервые заметил, что некоторые слова (в  частности,  "американцы")
мистер Квигли произносит со свойственным янки акцентом.
   - А вы-то сами - англичанин? - спросил я.
   - Можете посмотреть мой паспорт, - сказал он.  -  Родился  в  Брайтоне.
Большего англичанина трудно и представить себе.
   - Я спросил только потому, - извинился я (так как разве не  пытался  он
мне помочь?), - что иногда у вас такой акцент...
   - Акцент атлантического побережья, - признал он. - Видите ли, я  провел
не один год в Штатах, изучая мое ремесло.
   - Ремесло?
   - Финансового корреспондента, потому я и очутился здесь, в этой стране,
где сто двадцать три банка и генерал-социалист во главе. В такой  ситуации
финансовый  корреспондент  мигом  может   превратиться   в   политического
корреспондента и даже в военного. Словом, моей газете чрезвычайно  полезно
было бы иметь здесь двух нейтральных репортеров.
   - А почему бы вам не завербовать Капитана? Он ведь исколесил весь свет,
и опыт у него немалый.
   - Какого капитана?
   - Мы всегда так звали его - я имею в виду моего отца.
   - О, он и так достаточно занят... своими делами... какие они у него там
ни на есть. И своим самолетом. Кстати, вы не знаете, где  он  держит  этот
свой самолет?
   - Я полагаю, в аэропорту.
   - Да, я тоже так полагаю. Глупый я задал вопрос. Просто  я  никогда  не
видел  его  самолета.  Правда,   здесь   два   аэропорта.   Внутренний   и
международный, и я, как правило, пользуюсь международным.
   - Вы хотите, чтобы я спросил его?
   - Нет, нет, забудьте об этом. Это  было  пустое  любопытство.  Впрочем,
нет, по правде говоря, не совсем пустое. При моей профессии  мне  в  любой
момент может понадобиться небольшой самолет. Я могу хорошо заплатить -  то
есть я хочу сказать, моя газета, конечно, может хорошо заплатить, а  здесь
так мало частных самолетов.
   - А вы спрашивали его?
   - Когда-нибудь спрошу, если мне действительно понадобится, и я  уверен,
что он всегда  готов  будет  мне  помочь.  Как-никак  он  же  соплеменник,
англичанин, а в этой части света я скорее поверю англичанину, чем янки.
   - Почему? Вы же работаете на них.
   - О, я не имею в виду людей из моей газеты,  но  журналистикой  в  этой
части света заниматься непросто. Хорошая  информация  подчас  сопряжена  с
долей  риска.  Найдутся  люди,  которые  не   захотят,   чтоб   она   была
опубликована, так что в известном смысле  чувствуешь  себя  уютнее,  когда
знаешь, что есть еще один англичанин...
   Наша беседа в "известном смысле" шла кругами,  и  я  почувствовал,  что
почему-то не верю ни единому слову мистера Квигли. По-видимому, он заметил
мое недоверие.
   - Я тут болтаю с вами о всякой ерунде, - сказал он, - вместо того чтобы
заниматься делом. А у меня сегодня уйма всего.
   - Какие же у вас сегодня дела?
   - Дать информацию, конечно, как всегда, дать информацию. Если вы  почти
каждую неделю не даете в газету чего-то новенького, они считают,  что  вам
не за что платить деньги. Иной раз, признаюсь, хоть выдумывай.
   Это было мне вполне понятно - разве не таким же путем  я  получил  свою
первую работу? Пожалуй, впервые я почувствовал,  что  у  меня  может  быть
что-то вообще с мистером Квигли. И мне захотелось помогать ему -  если  бы
только он уточнил, в чем именно. Я шагнул к стойке  портье,  чтобы  отдать
ключ, и услышал за своей спиной:
   - Ну, я пошел. Скоро увидимся.
   Я обернулся, но он уже ушел, исчез, хоть и не  растворился  в  воздухе,
ибо в воздухе Панамы, сыром и насыщенном еще не пролившимся за  этот  день
дождем, нельзя раствориться.


   - Я хочу кое-что тебе показать, - сказал мне Капитан.
   Он порезался, бреясь, и пригнулся к зеркалу,  чтобы  лучше  рассмотреть
ранку. Мне вспомнилось, как много  лет  тому  назад  он  порезался,  когда
сбривал бороду.
   - Надо было вам тогда оставить бороду, - сказал я, - сейчас не пришлось
бы бриться.
   - Это ведь было много-много лет назад, и к тому же Лайзе  не  нравилась
моя борода. Когда я тогда вернулся, она сказала мне, что я стал  другим  -
такого человека она не знает.
   - Я думаю, она имела в виду не бороду.
   - Наверно, ты прав. Но я удивлен, что  в  том  возрасте  ты  сумел  это
заметить.
   - Она боялась, что без бороды вас схватит  полиция.  То  есть  если  вы
сбреете ее.
   - Опять верно. Но сейчас все обстоит иначе.  Я  ведь  не  имею  дела  с
английскими фараонами. Они привыкли заниматься простыми вещами - убийством
или кражей драгоценностей. А здесь с помощью бороды или изменения прически
людей не проведешь. Приходится быть куда осторожнее. Здесь все - политика.
- И, отвернувшись от зеркала, Капитан сказал: -  Слава  богу,  тюрьма  мне
здесь не грозит. Грозит только смерть.
   - Господи помилуй, почему?
   - А чего волноваться по поводу смерти? Смерть неизбежна, так не все  ли
равно? А если все пойдет благополучно, Лайза будет богатой женщиной, когда
меня не станет.
   - Она никогда не хотела быть богатой.
   - Ладно, вычеркиваем слово "богатой". Я хочу, чтобы она была обеспечена
- только и всего... если что-то случится со мной.
   Всякий раз, как он упоминал о Лайзе, сердце у меня уходило в пятки: ему
же придется рано или поздно узнать, что она умерла. Я снова пожалел, что с
самого начала не сказал ему о ее смерти.
   - Я тут веду игру с более высокими ставками, - продолжал он между двумя
взмахами бритвы, - чем драгоценности на какую-то тысячу фунтов, а потому и
наказание немного тяжелее. По крайней мере для  тех,  кто  считает  смерть
более тяжким наказанием, чем тюрьма. Но я-то знаю,  что  такое  тюрьма.  Я
хлебнул там предостаточно во время войны. А, черт, опять порезался. Дай-ка
мне кровоостанавливающую палочку. Да  я  бы  в  жизни  не  бежал  из  того
немецкого лагеря, если бы считал, что тюрьма лучше смерти.
   - Значит, эта история - правда? - спросил я.
   - Конечно, правда. А что?
   - Мой отец считал, что многие ваши истории - чистая ложь.
   - Да ведь это же Сатана любил приврать, а не я.  И  выиграл  я  тебя  в
трик-трак, а не в шахматы.
   - А эта история о вашем побеге через Пиренеи и о том, как вы  попали  к
испанским монахам?
   - Так откуда же я мог бы научить тебя хоть немного испанскому и как  бы
я справлялся здесь, если бы его не знал?
   - А насчет всех этих мулов?
   - Сегодня, - сказал он и, отвернувшись от зеркала, торжественно  поднял
вверх бритву, как священник поднимает Святые Дары, - я покажу тебе  одного
из мулов в его стойле. Только ты да  и  я  будем  знать,  где  это  стойло
находится, - ну и еще, конечно, несколько моих настоящих друзей,  которые,
надеюсь, никогда меня не предадут.  -  Он  вытер  лезвие  бритвы  и  снова
повернулся ко мне. - Это большая  тайна,  -  сказал  он.  -  Ты  ведь  мой
_настоящий_ друг, правда?
   Можно ли винить меня за то, что я ответил ему: "Да, конечно"?  Если  он
не был моим другом, то кто же еще на всей земле был  моим  другом  теперь,
когда Лайза умерла?


   Мы сели в машину Капитана - весьма скромный  "рено"  -  и  проехали  за
город, через кварталы, застроенные банками, затем через  трущобы;  въехали
без всякой проверки в Американскую зону, промчались мимо игроков в  гольф,
солдатских бараков и церквей - Капитан по дороге называл некоторые из них:
церковь общины  Коко-Соло,  церковь  Почитателей  Библии  на  перекрестке,
назаретская  церковь,  церковь  Святых  последнего  дня,  церковь  Четырех
евангелий...
   - Их тут больше шестидесяти, - сообщил  он  мне,  подтверждая  подсчеты
Пабло, - хотя и не так много, как банков.
   - Коко-Соло, - не поверил я ему из-за созвучия с кока-колой, -  это  вы
наверняка придумали.
   - Нет, не придумал, но, возможно, указал не на ту церковь.  Это  вполне
мог быть храм Свидетелей Иеговы или Первых поселенцев на перешейке.  Очень
религиозные люди, эти янки. Я забыл показать тебе книжный развал "Аргози".
Вот это штука действительно уникальная. Единственная книжная лавка в Зоне.
Конечно, если столько времени уделять молитвам, не говоря  уже  о  военных
обязанностях, на чтение почти ничего не остается.
   Мы выехали из Зоны - по-прежнему, без проверки  -  и  свернули  налево,
затем снова повернули - я хотел написать "на север", но показания  компаса
в Панаме могут сбить с толку даже географа. Кто, например, догадается, что
канал из Атлантического океана в Тихий пролегает более или менее с  запада
на восток? Сейчас от этой нашей поездки  у  меня  остался  в  памяти  лишь
длиннющий забор вдоль дороги, на котором красовался  план  города  -  этот
город, судя по всему, намеревался строить Бостонский банк, но пока  еще  и
не начинал. Лишь ряд электрических столбов стоял вдоль  заасфальтированных
дорог, которые никуда не вели, если не считать  беспорядочно  сгрудившихся
на краю Тихого океана хижин.
   - Вот здесь, - сказал Капитан, - мы свернем направо, а затем  я  просил
бы тебя об этом месте забыть,  -  быстро  добавил  он;  мы  подскочили  на
колдобине и съехали на траву меж кустов  в  человеческий  рост.  И  оттуда
выкатили на короткую взлетно-посадочную полосу,  которая  даже  для  моего
неопытного глаза казалась на редкость разбитой.
   -  Вот  он,  -  с  несомненной  гордостью  объявил  Капитан,  остановив
автомобиль и указав на маленький самолетик, стоявший прямо на земле.
   - Выглядит он что-то больно стареньким, - заметил я.
   - Тринадцать лет летает, но машина вполне надежная. Если бы только  они
оставили ее в  покое.  -  Он  замолчал,  а  я  решил,  что  он,  очевидно,
погрузился в раздумья по поводу этих "они", кто бы "они" там ни  были,  но
оказался не прав. Он вдруг сказал: - Не упоминай о ней,  когда  будешь  ей
писать.
   Я почувствовал, что запутался в этих "они" и "ей". И спросил:
   - Не упоминать о ком?
   - О машине, конечно. Она будет волноваться.
   "Разве самолет может волноваться?" - подумал я.
   Какое-то время Капитан молча сидел за рулем, а я  боялся  нарушить  его
молчание - ведь молчание в моем положении было безопаснее слов.
   - _Она_ сдюжит, - наконец произнес он.
   - Доктор сказал... - начал было я, но тут понял, что  на  этот  раз  он
имел в виду самолет, а не Лайзу.
   По счастью, Капитан, видимо, не услышал моих слов, этих  опасных  слов,
которые могли открыть дверь и выпустить правду. Он сказал:
   - Я проверяю ее после каждого полета. Не потому, что боюсь, как бы чего
не случилось, но я не могу подвести других.
   - Других?
   Он  не  услышал  меня,  так  как  мысль  его  уже  заработала  в  новом
направлении.
   - Ты написал ей и сообщил, что ты здесь, что долетел благополучно?
   - О да, написал, - сказал я: на сей раз он явно говорил не о  самолете.
- А когда вы научились летать? - спросил я его.
   - Когда вернулся в Англию. Надоела мне эта чертова пехота, но, как  раз
когда я сдавал летные экзамены, война кон