ой гостинице. Но вы
можете не волноваться. Сказать по правде, волнует  меня  мистер  Смит.  Он
способен на опрометчивые поступки. Я бы охотно встретился с вашим отцом  -
извините, с мистером Смитом - и  попытался  уладить  эту  ненужную  ссору.
Возможно, он от злости куда-нибудь улетел. Если его нет в отеле. Так  где,
вы говорите, он держит свой самолет?
   До сих пор я ему ничего  не  говорил,  а  сейчас  рассказал,  как  мог.
Внимание его тотчас зацепил план несуществующего города.
   - Ах вот как, там - это очень странно. Какое же там может быть укрытие?
   - Да что-то вроде сарая. - Спиртное развязало мне  язык  и  высвободило
любопытство. - Чего я не понимаю, так не  понимаю:  ну  как  вы  могли  бы
работать вместе. Вы мне ничего конкретно не  говорили,  но,  по-моему,  вы
стоите на противоположных позициях.
   - Противоположных позиций не существует, когда речь идет о деньгах. Ваш
отец ведь работает не ради какой-то высокой цели. Он  работает  ради  этой
вашей приемной матери, а она умерла. И ему уже не  надо  зарабатывать  для
нее деньги. И для вас ему тоже не надо  зарабатывать.  Я  могу  найти  вам
дело, которое вполне вас обеспечит. Ему, конечно, нужно немного для  себя,
и тут я могу помочь ему, если только он меня послушает.
   - Каким образом?
   - Буду хорошо платить за любую информацию, какую он мне доставит.
   Я заметил, что мистер Квигли всегда  употреблял  слово  "информация"  и
никогда "разведывательные данные". Возможно, он считал слово  "информация"
более безобидным.
   - Не возражаете, - спросил мистер Квигли, - чтобы я прямо с утра  пошел
и встретился с ним? За это время он  уже  успеет  все  обдумать.  Ситуация
изменилась. Ваша мать - как же ее звали, Лайза? - умерла.
   - Можете делать что хотите. Это не поможет. Он никогда не простит  мне,
что я ему лгал.
   - Пожалуй, я сумею преподнести ему вашу ложь в новом свете.
   - Он вам не доверяет.
   - Мне, возможно, и не доверяет. Но в финансах доверяют банку. И я  могу
быть для него таким банком.
   Мне до смерти надоели эти два слова  -  "банк"  и  "финансы".  Хотелось
спать.
   Под конец мистер Квигли оказал мне великую услугу: нашел мне неподалеку
более или менее подходящую комнату и заплатил за одну ночь. Уже  прощаясь,
он попросил меня звать его Фредом.
   - Вообще-то, мое имя Сирил, - сказал он, - но все мои настоящие  друзья
зовут меня Фредом. - Такое было впечатление, точно он оставил свою подпись
- настоящую или фальшивую - под неким соглашением, и я  невольно  подумал,
что имя Сирил куда больше подходит ему, чем широко распространенное Фред.


   Меня  разбудили  около  десяти  и  позвали  к  телефону.  Чей-то  голос
произнес:
   - Говорит Фред. - И я долгое время не мог вспомнить, кто такой Фред.  -
Квигли, - нетерпеливо пояснил голос. - Я - в  "Континентале".  Пожалуйста,
немедленно идите сюда.
   - Немедленно не могу. Я не одет.
   - В таком случае, пожалуйста, одевайтесь быстрее.  -  Он  говорил  так,
словно уже был моим работодателем.
   Я увидел его в холле - он ждал меня и тотчас отвел в сторонку, подальше
от ушей портье.
   - Он уехал, - сказал он.
   - Уехал - куда?
   - Это-то я и  хотел  бы  знать.  У  портье  есть  письмо  для  него.  С
английской маркой. Это интересно. Попросите дать  его  вам.  Скажите,  что
идете к мистеру Смиту. И попросите портье дать вам  ключ  от  его  номера.
_Мне_ они не дадут, но они знают,  что  вы  там  жили,  а  номер  все  еще
числится за ним.
   - А зачем мне ключ - или вам?
   - Там могут быть следы.
   - Чего?
   - Того, что он затеял.
   - Мне казалось, вы знаете - это как-то связано с оружием.
   - Я же газетчик, - Квигли продолжал держаться своего  неправдоподобного
прикрытия, - мне нужны подробности.
   - Если это подробности финансового порядка, - сказал я не без  издевки,
- они, я полагаю, наверняка заинтересуют "Уолл-стрит джорнел".
   Но до Квигли не дошло, что я подтруниваю над ним.
   - Да, финансовые дела мистера Смита  представляют  большой  интерес,  а
также - кто его финансирует. Думаю, это  письмо  может  дать  нам  ключ  к
разгадке.
   Я не стал  препираться  и  пошел  за  письмом  и  ключом.  Получить  их
оказалось делом нетрудным. Портье,  по  всей  вероятности,  думал,  что  я
ночевал в номере. Войдя в комнату, которую мы делили с  Капитаном,  мистер
Квигли быстро приступил к осмотру.
   - Он не мог  уехать  далеко,  -  сказал  он.  -  Явно  намерен  сегодня
вернуться. - И он протянул мне скомканную пижаму, лежавшую на диване.
   - Это я тут спал, - сказал я. - Это моя пижама.
   - А-а! - Он не огорчился, успев за это  время  перевернуть  подушку  на
кровати. - В таком случае эта - его. Все равно  выходит  так  на  так.  Он
рассчитывает вернуться.
   - Вы этому рады?
   - Да, потому что куда легче наблюдать за ним, когда он тут. Я  полагаю,
он полетел обычным маршрутом. Над Коста-Рикой. Затем пересечет  границу  и
сбросит оружие где-нибудь в районе Эстели, где особенно сильны сандинисты.
   - Я что-то не пойму, о какой вы говорите стране.
   - Посмотрите-ка в гардеробе, а я проверю ведро для мусора.
   Я повиновался. Мне самому было интересно. Никогда еще я так  близко  не
соприкасался с деятельностью  Капитана,  благодаря  которой  мы  с  Лайзой
вполне уютно жили столько лет. Чем-то близким к  "информации",  как  любил
это называть мистер Квигли, можно считать лишь прочитанную мною строчку  в
"Телеграф", где говорилось о "мужчине с военной выправкой",  спросившем  у
ювелира, как пройти на Бэкстер-стрит. Бэкстер-стрит, а теперь Эстели - два
неведомых мне места, упоминание о которых отделяло друг от друга несколько
лет.
   - А где это - Эстели? - спросил я.
   - Я же говорил вам.  Там,  где  у  гвардейцев  Сомосы  наиболее  слабые
позиции, а у сандинистов - наиболее сильные.
   - О какой стране вы все-таки говорите?
   - До чего же вы, видно, невежественный малый. Неужели вы не знаете, что
в Никарагуа идет "гражданская война? Ну ладно,  помогите  мне  хотя  бы  и
проверьте гардероб.
   - Там нет ничего. Только костюм и несколько рубашек.
   - А в карманах?
   - Ничего, - солгал я, ибо там было письмо, которое я сунул  в  один  из
своих карманов, даже не взглянув на адрес. Я ведь еще не служу  у  мистера
Квигли, сказал я себе. То, что он предоставил мне комнату  на  одну  ночь,
даже без скромного завтрака, еще ни к чему не обязывает.
   - Он явно планирует вернуться, - сказал мистер Квигли, - но, может, нам
еще удастся перехватить его до того, как он улетит. Мне  сказали,  что  он
вышел из отеля всего полчаса назад. Не мог он далеко уехать на этом  своем
старом "рено", да и большой арсенал на нем не увезешь. Разве что несколько
гранат. А они едва ли пригодятся против  танков,  которые  США  поставляют
Сомосе. Так что не презирайте финансовую информацию. Это штука удивительно
сложная. Кстати, насчет английской марки на письме. Вы говорите, его  жена
умерла - так кто же ему пишет? Впрочем, сейчас не это главное. Надо  ехать
- и быстро. Если мы перехватим его и обнаружим в самолете  противотанковые
гранаты, я не представляю себе, как полковнику  Мартинесу  удастся  замять
без скандала это дело. А скандал будет очень на руку янки  -  как  и  моей
газете, конечно. Любая газета любит скандал.
   - Но куда же вы хотите ехать?
   - К его самолету, конечно. Вы ведь знаете, где он держит его.
   Душная ночь, проведенная в маленькой гостинице, где не открывалось окно
и была такая жесткая подушка, не уменьшила моей  злости  против  Капитана,
так что я не стал медлить. Я готов был заработать награду.
   Вот теперь "мерседес" мистера  Квигли  произвел  на  меня  впечатление.
Когда он встретил меня в аэропорту, я был до того измотан, что не  обратил
на машину внимания. Сейчас же я сел рядом с  ним  и  несколько  неуверенно
стал давать указания - через большой мост, мимо военных бараков Зоны, мимо
церквей, полей для  гольфа,  роскошных  вилл,  затем  снова  по  настоящей
Панаме, пока мы не доехали до карты несуществующего города.
   - Тут  -  помедленнее,  -  сказал  я  мистеру  Квигли.  -  Скоро  будем
сворачивать.
   Он покорно слушался меня, но думал о своем. Он сказал:
   - Если мы его схватим, скандал разразится  такой,  что  может  полететь
договор о канале. Сенат будет счастлив.
   - Какой договор, о каком канале?
   Он пропустил мимо ушей мой невежественный вопрос.
   - И конгресс - тоже. - И добавил: - Это  письмо  с  английской  маркой.
Прочтите-ка мне его, пока мы едем.
   - Не думаю, чтоб  Капитану  понравилось,  если  я  вручу  ему  вскрытое
письмо.
   - Я сильно подозреваю, что мы опоздали. Возможно, мы никогда больше его
не увидим. Ну да ладно. Поступайте как знаете. Не вскрывайте письма,  пока
мы не доберемся до его - как это называется? - взлетной полосы.  А  вернее
сказать - улетной. Если его там нет, уже не будет оснований  не  вскрывать
письма. Ведь даже если он вернется, как он узнает, что оно вообще было.
   - Оно не  может  представлять  для  вас  интерес.  Я  узнал  почерк  на
конверте. Оно от покойницы.
   - От покойницы?
   - От Лайзы.
   - А-а, в таком случае забудем о нем. Мистер Смит ведь знает, как  долго
письма идут до Панамы.
   - Стойте. Я почти уверен, что это здесь.
   Я увидел в кустах следы от шин  "рено".  Мы  поехали,  подскакивая,  по
оставленной ими колее, пока не увидели взлетной полосы и пустого сарая.
   - Боже мой! - воскликнул мистер Квигли. (Я ни разу не слыхал, чтобы  он
употребил более сильное выражение.) - Ну и дорога! Не хотелось бы мне  тут
ехать... или взлетать... с грузом противотанковых гранат. - Какое-то время
он сидел, уставясь в пустоту, затем включил мотор.  -  Мне  надо  назад  -
послать телеграмму.
   - Информацию финансового характера?
   - Вы недалеки от истины - можно назвать это и так, -  с  обычной  своей
осторожностью ответил он.
   В угрюмом и мрачном молчании он  повез  меня  назад,  а  я  раздумывал,
пользуется ли он в своих телеграммах кодом - возможно, самым  простым,  из
какой-нибудь книги, о чем я мальчишкой читал в  одном  романе  о  шпионах.
Шпион и те,  кому  он  передает  информацию,  выбирают  фразу  из  заранее
согласованной книги - скажем, из полного собрания сочинений Шекспира,  что
дает широкий выбор строк, и на основе этой фразы  и  порядка  слов  в  ней
устанавливается код. Я пытался представить себе, какую  книгу  выбрали  бы
мистер Квигли и его американские друзья. Не  Апдайка.  У  Апдайка  слишком
короткие фразы, и код легко разгадать. Возможно, мистер Квигли  выбрал  бы
большой классический роман, вроде "Унесенных ветром".
   Подъехав к отелю "Континенталь", мистер Квигли нарушил молчание.
   - Вам нечего смущаться, - сказал он.  -  Номер,  который  вы  делили  с
мистером Смитом, все еще числится за ним. Вы можете даже спать на кровати.
Я сразу же позвоню, как только что-нибудь узнаю.
   Когда я брал ключ у портье, он сказал мне:
   - Тут вашему отцу звонили по телефону и оставили поручение.
   Я прочел в лифте: "Просьба позвонить в Бюро полковника Мартинеса".  Ну,
подумал я, полковнику Мартинесу придется долго ждать, пока ему позвонят.
   Два непрочитанных письма, лежавших в кармане, не давали мне  покоя,  и,
оставшись один, я первым делом вскрыл то, что было адресовано мне. Сначала
из конверта выпали чек и авиабилет, а потом уже письмо. Оно поразило  меня
своей длиной, а по мере того, как я читал, и содержанием. Капитан  столько
лет носил это в себе, а теперь что-то побудило  его  высказаться,  и  этим
"что-то" была, конечно, смерть Лайзы.

   "Джим, ты ежедневно врал мне со времени твоего приезда  и  одному  богу
известно, почему вдруг перестал. По всей вероятности, ждал, чтобы я  нашел
тебе работу, устроил тебя и ты продолжал бы жить на мой счет, как  жил  на
мой счет все эти годы. А я ведь содержал тебя ради Лайзы, теперь же  Лайза
умерла. И я не желаю больше видеть тебя - слишком много  связано  с  тобой
воспоминаний о Лайзе. Оставляю обратный билет до Лондона  и  чек,  который
поможет тебе продержаться, пока ты не найдешь работы дома, недели  две-три
- надо только получить по нему до отъезда отсюда. А здесь тебе  не  место.
Но последний мой тебе совет и мой последний долг по  отношению  к  тебе  -
предупреждаю: держись подальше от этого Квигли.  Мне  очень  жаль,  что  я
попросил его встретить тебя, но он оказался под рукой, а он  всегда  готов
оказать мне мелкую услугу. Таким путем он поддерживает со мной контакт,  и
за это ему платят его хозяева, черт бы их всех побрал. Они из меня  ни  на
пенни ничего не выудили.
   У тебя нет никаких оснований верить мне. Я  хорошо  это  знаю.  Я  тоже
врал, но никогда не врал тебе или - что бы там ни говорил  тебе  Сатана  -
Лайзе; врал я только фараонам. Я знаю, это черно-копотная история. Я начал
красть не для того, чтобы разбогатеть. Крал без всякой цели. Это была  для
меня  игра,  рискованная  игра,  вроде  рулетки.  На  войне  привыкаешь  к
опасности, начинаешь даже получать от нее  удовольствие.  В  том  немецком
лагере мне было до смерти тошно от отсутствия риска, а когда я  перебрался
через границу, было до смерти тошно от мира и покоя, царившего в испанском
монастыре. Когда я вернулся в Англию и стал учиться летать, это тоже  было
очень легко - все равно как учиться вождению. А потом не успел я подняться
в воздух - как наступил мир. Никакой опасности.  Никакого  насладительного
волнения. И я начал красть. Это меня забавляло, пока  я  не  встретился  с
Сатаной и не увидел в больнице несчастную  Лайзу,  у  которой  по  веленью
Сатаны убили ребенка, а она так хотела его иметь. Не знаю, была ли  она  в
самом деле так уж привязана ко мне. Она была девчонка честная, и не думаю,
чтоб  когда-нибудь  стала  употреблять  слово  "любовь",  раз  она  ее  не
чувствовала. С тех пор я вел опасную игру только ради нее, чтобы она могла
спокойно жить, когда меня не станет. Когда ты сказал мне, что она  умерла,
я понял, что больше ей не нужен. Я никогда не рисковал, - после того,  как
встретил Лайзу, но сейчас все мои  обязательства  кончились.  Я  благодарю
Бога, если он существует, за то, что он даровал мне  хотя  бы  это.  Я  не
горюю - ничего плохого теперь уже с Лайзой не случится, она свободна, и  я
наконец свободен - свободен и от тебя  тоже.  Я  снова  бежал  из  лагеря.
Теперь, когда Лайзы нет, я могу сделать кое-что полезное для моих друзей и
могу пойти на любой риск. Для тебя я сделал уже  достаточно.  Я  не  хочу,
чтобы ты писал мне. Ничего написанного тобой я читать не стану. Ты  предал
Лайзу. После того как получишь это письмо, не  дожидайся  меня.  Уезжай  и
никогда больше сюда не возвращайся".

   Письмо было подписано:  "Капитан!  Полковник!  Майор!  Сержант!  Сеньор
Смит!" - с восклицательным знаком после каждого слова. Интересно,  подумал
я, почему он не поставил и своей настоящей фамилии, но, наверное,  захотел
одно из своих имен оставить для себя. В конце-то концов, с той поры, когда
он пил джин с тоником и мы ели копченую  лососину,  мы  с  ним  так  и  не
сблизились. Его интересовала только  Лайза,  а  письмо  от  нее,  которое,
пожалуй могло бы подготовить его к тому, что  надо  ждать  смерти,  и  все
вышло бы тогда мягче, чем у меня, пришло слишком поздно.  Мне  было  жаль,
что так получилось, но все равно его письмо было нелегко переварить.
   Я вскрыл то, которое он теперь уже никогда не прочтет. Лайза не  любила
писать длинные письма, а это и вообще было совсем короткое. Она писала.

   "Дорогой Капитан, доктор и сестра мне этого не говорят, но я знаю,  что
скоро умру. И вот я пишу то, что всегда стеснялась сказать. Я люблю тебя с
того дня, когда ты пришел с Сатаной ко мне в больницу.  У  тебя  тогда  на
рубашке не хватало пуговицы, а башмаки надо было почистить. Такого доброго
человека, как ты, я никогда не встречала.
   Лайза".

   Это письмо удивило меня. Значит, между ними все-таки была любовь. Каким
бы ни было это чувство, оно, видимо,  было  куда  более  прочным,  чем  те
случайные радости в постели, какие выпадали на мою долю. И, лежа на диване
в  номере  Капитана,  дожидаясь,  когда  наконец  ко  мне  придет  сон,  я
почувствовал  укол  ревности.  То,  что  Лайза  после   стольких   лет   и
необъяснимых отсутствий помнила, что у Капитана  не  хватало  пуговицы  на
рубашке, было выше моего понимания, и меня захлестнуло чувство собственной
неполноценности. Я был снова отщепенцем, амаликитянином. Тем  не  менее  я
сохранил письмо. Оно может доставить удовольствие Капитану и смягчить  его
гнев, если он вернется, но, засыпая, я все же злился на  них  обоих  и  на
этот непонятный мир, в котором они жили. Мне  приснился  странный  сон:  я
долго шел по дороге  к  большому  темному  лесу,  который  по  мере  моего
приближения все отступал и отступал. Мне почему-то было необходимо попасть
в этот лес, но сил у меня становилось все меньше, и тут меня разбудил визг
телефона у кровати Капитана. Снимать трубку  мне  не  хотелось.  Я  боялся
услышать голос Капитана, но звонил мистер Квигли.
   - Это Джим?
   - Да.
   - Я так долго звоню.  Уже  четыре  с  половиной  минута.  -  Вечно  эта
точность в цифрах. Возможно, это качество присуще всем финансистам.
   - Я спал.
   - Мне звонил полковник Мартинес. До сих пор он ни разу мне  не  звонил.
Должно быть, что-то важное. Он хочет видеть вас. Он посылал за вами  в  ту
гостиницу, куда я вас поместил, но вас там не нашли. Вы меня слушаете?
   - Да. А откуда ему известно, где я ночевал?
   - Это вы его спросите. В его обязанности входит знать  все.  Сейчас  за
вами едет Пабло. Ничего ему не рассказывайте.
   - Пабло?
   - Нет, нет. Полковнику Мартинесу, конечно.
   В дверь постучали, и я положил трубку на рычаг. Надоел мне этот  мистер
Квигли. Я открыл дверь, и на пороге был Пабло.


   Часовые стояли, казалось, на каждом шагу, и всем им  Пабло  должен  был
показывать свое удостоверение: у ворот штаба национальной гвардии, у входа
в здание, у двери в приемную, куда нас провели. Все это время Пабло молчал
и молча сел рядом со мной. Его револьвер больно тыкался мне  в  бок,  и  я
начал терять терпение.
   - Полковник Мартинес, - сказал я, - похоже, занятой человек.
   Но Пабло не реагировал.
   Когда наконец подошла моя очередь, Пабло расстался со мной  у  двери  в
кабинет, и я с любопытством увидел перед  собой  полковника,  сидевшего  в
другом конце комнаты. Ни один полицейский не сказал бы, что это человек  с
военной выправкой. У него было доброе бледное взволнованное лицо, и, когда
он поднялся, чтобы со мной поздороваться, я увидел,  что  он  низенький  и
бочкообразный.
   - Извините, что заставил вас ждать, мистер Смит, - сказал он,  медленно
и тщательно выговаривая слова  по-английски,  но  с  типично  американской
гнусавостью, по всей вероятности приобретенной за долгие годы жизни  рядом
с Американской зоной.
   - Бэкстер, - поправил я его.
   Он опустил взгляд, передвинул  какие-то  лежавшие  на  столе  бумаги  и
поправился:
   - Мистер Бэкстер.
   За этим последовала долгая пауза. Он что, забыл, зачем меня вызвал, как
забыл и мое настоящее имя? В любом случае  он  мне  нравился  куда  больше
мистера Квигли. В нем было какое-то прямодушие, которое,  на  мой  взгляд,
никак не вязалось с военной формой... или же полицейской.
   - Садитесь, пожалуйста, мистер Бэкстер,  -  сказал  он.  -  Мы  немного
беспокоимся по поводу мистера Смита  -  его  неожиданного  отсутствия.  Он
должен был выполнить для нас одну небольшую работу и вдруг взял  и  исчез,
словно растворился в воздухе. -  Он  слегка  закашлялся,  что  было  очень
вовремя и помогло мне промолчать. - Мы, конечно, знаем, что вы  дружите  с
мистером Квигли. - Слово  "мы"  в  его  устах,  казалось,  охватывало  всю
национальную гвардию, и я на секунду удивился, зачем им понадобилось вести
наблюдение за каким-то маленьким иностранцем, но тут я вспомнил про Пабло.
Конечно же, он обо всем докладывал. Я сказал:
   - Ну, не очень-то др