я была
хорошая память, и при третьем властном звонке я уже не сомневался, что  за
дверью стоит мой отец.
   - Я не уверен, - сказал я, - но думаю, что это - Сатана.
   - Не надо открывать, - сказала Лайза.
   - Нет, впустите мерзавца, - сказал  Капитан.  -  Нам  не  страшен  этот
зверь.
   Я оказался прав. Это был мой отец, и притом не один. Куда хуже было то,
что рядом с ним стояла моя тетка.
   - Так вот, значит, ты где, Виктор, - взвизгнула она, и меня,  наверное,
всего передернуло при звуке этого ненавистного и почти забытого имени.
   Отец, по-моему, заметил мой страх.
   - Извини, Джим, - сказал он, и я отдал ему должное за то, что  на  этот
раз он вспомнил мое новое имя, - мне пришлось привезти ее, потому что  она
все равно явилась бы и без меня.
   - Кто эта женщина? - спросила моя тетка.
   Слова отца придали мне немного храбрости.
   - Лайза - моя мама, - с вызовом заявил я.
   - Ты оскорбляешь память  незабвенной  усопшей.  -  У  моей  тетки  была
странная манера в определенных обстоятельствах  говорить  так,  будто  она
читает молитвенник. Это, наверное, оттого, что она часто ходила в церковь.
   - Я считаю,  -  заявил  Сатана,  -  что  нам  надо  сесть  и  спокойно,
интеллигентно все обсудить.
   - Кто этот человек и что он тут делает?
   - У вас что, глаз нет? - раздался наконец голос Лайзы. -  Чай  пьет.  В
этом есть что-то дурное?
   - Как его зовут?
   - Капитан, - сказал я.
   - Это же не имя.
   - Право, Мюриел, будет куда лучше, если ты сядешь, - сказал мой отец, а
Капитан пододвинул стул, и моя тетка присела на  краешек,  словно  боялась
подцепить своим задом заразу от того из нас, кто последним на нем сидел.
   - Она наняла частного сыщика, - сообщил нам  мой  отец.  -  Понятия  не
имею, как он напал на след. Они чертовски ловкие, некоторые из этих ребят,
ну и, конечно, ваши соседи, видно, наболтали.
   - Я даже знаю, кто именно, - вставила Лайза.
   - Мюриел попросила меня поехать с ней. Она сказала, что боится, как  бы
с ней не расправились.
   - Боится? - переспросил Капитан. - Эта женщина чего-то боится?
   - Тех, кто крадет детей, - изрекла моя тетка.
   - Ну что ты, что ты, Мюриел, - сказал Сатана, - ты же не права. Я  ведь
говорил тебе, что мы играли по-честному и что он выиграл.
   - Ты говорил мне, что он сжульничал.
   - Конечно, сжульничал, Мюриел. Но ведь и я тоже. Женщины,  -  обратился
он к Капитану, - ничего не смыслят в такой игре, как шахматы. В  общем,  я
объяснил ей, что по закону отвечаю  за  мальчика  я  и  что  я  дал  Лайзе
разрешение...
   - Моя сестра на смертном одре просила меня присматривать...
   - О да, и я тогда согласился, но ведь это было  давно.  Ты  же  сама  в
прошлом году сказала, что устала от ответственности.
   - Ну, не настолько устала, чтобы не выполнять своего долга. Пора  бы  и
тебе выполнить свой. - Она повернулась к  Лайзе:  -  Мальчик  не  получает
образования. А на этот счет существуют законы.
   - Ты наняла, безусловно, хорошего сыщика, Мириам, - сказал Сатана.
   - Мюриел! Пора бы тебе после стольких-то лет знать, как меня зовут.
   - Извини, Мюриел. По мне, что Мюриел, что Мириам - одно и то же.
   - Вот уж не вижу ничего общего.
   - Джим учится дома, - сказала Лайза.
   -   Надо,   чтобы   местные    власти,    занимающиеся    просвещением,
удовлетворились этим.
   - Да как они об этом узнают?
   - Узнают после того, как я у них побываю. Кто же учит Виктора?
   - Я, - сказал Капитан. - Я учу его географии и истории. А  закон  Божий
преподает Лайза. Он уже умеет складывать, вычитать и  умножать.  А  ничего
больше и не требуется. Не думаю, чтобы вы сами много понимали в алгебре.
   - А какие у вас данные, чтобы преподавать, мистер... мистер?..
   - Зовите меня Капитаном, мэм. Все меня так зовут.
   - Какой город - столица Италии, Виктор?
   - Современная география не интересуется  названиями,  мэм.  Это  старо.
География интересуется пейзажами. География учит вас,  как  путешествовать
по миру. Расскажи ей, Джим, как проехать из Германии в Испанию.
   - Сначала я доберусь до Бельгии, а  там  -  до  Льежа.  Оттуда  поездом
направлюсь в Париж, а из Парижа другим поездом - в Тарб.
   - Господи, какой еще Тарб?
   - Вот видите, мэм. Вы тоже не знаете названия, зато  Джим  знает,  куда
надо ехать из Тарба. Продолжай, Джим.
   - После Тарба я пешком пойду через Пиренеи. Ночью.
   - Глупости да и только. Как это - "пойду ночью"?
   - Буду прислушиваться, не раздастся ли на снегу звук шагов  германского
патруля.
   Подозреваю, что именно этой фразой  я  положил  конец  моему  домашнему
обучению. Через несколько недель я уже ходил в местную школу. Мне было там
неплохо, потому что никто не считал меня амаликитянином. Я чувствовал себя
таким свободным, шагая один по лондонским улицам, словно, как и обгонявшие
меня прохожие, спешил в контору на работу. Уроки были  менее  интересными,
чем те, что давал мне Капитан, но я уже понял, что уроки с  ним  не  дадут
мне нормальных знаний - даже по географии.



6

   Думаю, года через два или через два с небольшим после того, как я пошел
в школу, мы расстались с Капитаном на самое долгое время. Была суббота,  и
в школе в этот день занятий не  было.  Лайза  ушла  за  хлебом  и  в  виде
исключения оставила меня  одного  делать  уроки.  Вот  тут-то  и  раздался
звонок. Это был не условный звонок Капитана и не звонок моего отца. Звонок
был тихий, не вызывающий  тревоги,  даже  какой-то  дружеский.  Звонивший,
видимо, выждал для вежливости, затем позвонил снова, и звонок  по-прежнему
был нетребовательный, ненастырный. Я знал, что Лайза по доброй воле ни  за
что не открыла  бы  двери  никому,  кроме  Капитана,  но  сейчас  хозяином
положения был я.
   Я спросил сквозь дверь:
   - Кто там?"
   И некий голос ответил:
   - Откройте, пожалуйста. Я полицейский.
   Я  разволновался   и,   почувствовав   гордость   от   своего   первого
соприкосновения с той  силой,  к  которой  иной  раз  мечтал  со  временем
присоединиться, впустил его.
   Вошедший совсем не походил на полицейского: на нем  не  было  формы,  и
меня это несколько разочаровало. Он странным  образом  напомнил  Капитана.
Оба в качестве маскировки ходили в обычном костюме, и  я  подумал:  может,
это какой-то вдруг объявившийся брат, о котором я никогда  не  слыхал?  Он
сказал:
   - Я хотел бы поговорить с твоим отцом.
   - Он тут не живет, - сказал я чистую  правду,  решив,  что  полицейский
имеет в виду Сатану.
   - А где твоя мать?
   - Вышла купить хлеба.
   - Тогда я, наверное, подожду, пока она вернется.
   Он уселся в единственное  наше  кресло  и  стал  еще  больше  похож  на
пришедшего в гости родственника.
   - Ты всегда говоришь правду? - спросил он.
   Я счел за лучшее быть точным, разговаривая с человеком из полиции.
   - Иногда, - сказал я.
   - Где живет твой отец, когда его здесь нет?
   - А он и никогда здесь не живет, - сказал я.
   - Никогда?
   - Так ведь он же был здесь только раз или два.
   - Раз или два? Когда же это?
   - В последний раз года два назад.
   - Ничего себе отец!
   - Мы с Лайзой не любим, когда он тут появляется.
   - Лайза - это кто?
   - Моя мама. - Тут я снова вспомнил, что должен говорить правду. - Ну, в
общем, вроде мамы, - добавил я.
   - Что значит - вроде?
   - Моя мама умерла.
   Он вздохнул.
   - Ты хочешь сказать, что Лайза умерла?
   - Нет, не она, конечно. Я же говорю вам. Она пошла к булочнику.
   - Ей-богу, нелегко тебя понять. Хорошо бы твоей "вроде маме" вернуться.
Я хочу задать ей несколько вопросов. Если твой отец не  живет  здесь,  так
где же он живет?
   - По-моему, тетка говорила мне как-то, что он живет в таком  месте  под
названием Ньюкасл, а сама моя тетка живет в Ричмонде. - И, разговорившись,
желая показать свою готовность быть искренним, я принялся выкладывать  ему
всю информацию, какой располагал: - Но они не так  уж  хорошо  ладят.  Она
зовет его Сатаной.
   - Вот тут, - сказал он, - судя по тому, что ты говоришь, она,  пожалуй,
не так уж и не права.
   В эту минуту дверь наверху отворилась, и я  услышал  на  лестнице  шаги
Лайзы.
   Что-то побудило меня крикнуть ей:
   - Лайза, у нас тут полисмен.
   - Я сам мог бы ей это сообщить, - сказал он.
   Лайза вошла в комнату с воинственным видом, держа буханку хлеба,  точно
кирпич, который она приготовилась швырнуть.
   - Полисмен?
   Он попытался успокоить ее.
   - Я только хочу задать вам несколько вопросов, мэм.  Это  не  займет  и
минуты. Думаю, вы сможете немного помочь нам.
   - Я не стану помогать полисмену, и точка.
   - Мы пытаемся разыскать джентльмена, выступающего под именем "полковник
Кларидж".
   - Я не знаю никакого полковника Клариджа. Я не общаюсь с  полковниками.
Никогда в жизни ни одного полковника не знала. Можете вы представить  себе
полковника в этой кухне? Вы только посмотрите на  плиту.  Да  полковник  в
жизни не захочет сесть рядом с такой плитой.
   - Иногда, мэм, он выступает под другими именами. Например, Виктор.
   - Говорю вам,  я  не  знаю  никаких  полковников  и  никаких  Викторов.
Разговор со мной вам ничего не даст.
   Я потом частенько размышлял, что вызвало этот  визит  и  что  произошло
потом. Пройдет не один год, прежде чем я снова увижу Капитана. Да и  тогда
посещения его были кратки, и я не всегда бывал при  этом  дома.  Случалось
иной раз, вернувшись из школы, я замечал на столе недопитую чашку чаю.
   Скучал ли я по нему? Что-то не  помню,  чтобы  я  испытывал  какие-либо
чувства,  разве  что  время  от  времени  дикое  желание  пережить  что-то
интересное. Полюбил ли я Капитана, этого псевдоотца, ставшего мне столь же
далеким, как и мой настоящий отец? Любил ли я Лайзу, которая ухаживала  за
мной, кормила меня как надо, отправляла  в  положенное  время  в  школу  и
встречала по возвращении поцелуем, в  котором  чувствовалось  нетерпеливое
ожидание? Любил ли я вообще кого-нибудь? Знал ли я, что такое любовь? Знаю
ли я это сейчас, много лет спустя, или я только читал о любви  в  книжках?
Капитан, конечно, вернулся - он всегда со временем возвращался.
   Теперь, когда я расстался с Лайзой и покинул то,  что  привык  называть
"домом", я узнаю об его отъездах, лишь  когда  навещаю  Лайзу.  Иногда  он
отсутствует целый год, иногда - два. Но я никогда не слышал,  чтобы  Лайза
жаловалась. В дверь я всегда звоню условным кодом,  так  как  уверен,  что
иначе она меня не впустит. Она, наверно, всякий раз надеется, что это  он,
а не  я.  Только  трижды  мои  посещения  совпали  с  его  наездами,  и  я
почувствовал, что он считает, будто я там по-прежнему живу.
   - Ходил за покупками? - спросил он меня однажды дружески и без  всякого
интереса,  а  в  другой  раз  мимоходом  спросил,   как   мне   работается
журналистом. - Ты не задерживаешься слишком поздно? -  спросил  он.  -  Ты
ведь знаешь, Лайза не терпит темноты.
   В тот раз он ушел первым, и Лайза взмолилась:
   - Никогда не говори ему, что ты тут больше не живешь. Я не хочу,  чтобы
он волновался из-за меня. Хватает у него и своих волнений.
   Почему я съехал, бросив ее? Пожалуй, мне надоела комедия,  которую  все
чаще и чаще разыгрывала Лайза, когда Капитан особенно долго  отсутствовал.
Я чувствовал, что Лайза ее разыгрывает, чтобы защитить его от упреков, и я
мирился с этим, пока считал, что рано или поздно он вернется и поселится с
нами. Не привык я быть под материнским крылом. До  сих  пор  я  знал  лишь
опеку тетки, которую ненавидел, и, пожалуй, начал смотреть на Лайзу как на
псевдотетку, а  не  псевдомать.  В  присутствии  Капитана  я  еще  мог  ее
выносить. Капитан ведь никогда не пытался строить из  себя  отца.  Он  был
искателем приключений, принадлежавшим к  миру  Вальпараисо,  о  котором  я
грезил ребенком, и меня, как многих  мальчишек,  наверное,  влекла  тайна,
неопределенность, отсутствие однообразия - этой наихудшей  черты  семейной
жизни.
   Я не чувствую себя виноватым в том, что оставил Лайзу.  Я  уверен,  что
Капитан посылает ей деньги из того далека, где находится, и почему-то  мне
кажется, что там, без меня, они стареют вместе, хоть  он  и  редко  бывает
теперь с нею. Я всегда недоумевал...




ЧАСТЬ ВТОРАЯ


7

   "Я всегда недоумевал". По поводу чего "недоумевал" - спрашиваю я  себя,
перечитывая эту повесть нашей жизни, - повесть,  которую  я  начал  писать
много лет тому назад, а потом, уехав из дома,  забросил.  Ответа  на  свой
вопрос я не нашел.
   Из полиции мне сообщили, что Лайза  находится  в  больнице,  в  тяжелом
состоянии, и я поехал в тот дом, который по-прежнему нехотя называл "своим
домом",  чтобы  проделать  все  нудные  процедуры,  какие   требуются,   в
преддверии кончины близкого человека. Родственников, которым можно было бы
перепоручить эту малоприятную обязанность, у Лайзы не было. А она чуть  не
погибла в нелепой дорожной катастрофе, когда переходила улицу, возвращаясь
от булочника, куда раньше за хлебом ходил обычно я. Полиция нашла у нее  в
кармане письмо ко мне - письмо, в котором с типичной для нее заботливостью
она напоминала, что надо сделать прививку от гриппа; и  весть,  что  Лайза
при смерти, на какое-то время преисполнила меня чувства вины: ведь если  б
я не бросил ее, за хлебом пошел бы я и ничего бы не случилось.
   В больнице она велела мне, с трудом  ворочая  языком,  уничтожить  кучу
писем, так как не хотела, чтобы чужие глаза читали их.
   - Почему я их хранила - сама не знаю, - сказала она. -  Он  ведь  пишет
всегда уйму глупостей. - И добавила: - Только не сообщай Капитану,  что  я
тут.
   - Но если он вдруг объявится...
   - Не объявится. В последнем письме он говорил,  что  придет,  может,  в
будущем году, а может, и через год... - И добавила: - Будь к нему  добрым.
Он всегда был добрым к нам.
   - А он тебя любит? - вырвалось у меня запретное слово.
   - Что значит - любит. Говорят, что Бог нас любит. Если это  любовь,  по
мне, уж лучше доброта.
   Я  приготовился  обнаружить  в  доме  письма  Капитана,  и,  к   своему
удивлению, нашел эту неоконченную  повесть  -  вымысел,  автобиографию?  -
которую я  тут  и  воспроизвел.  Рукопись  лежала,  тщательно  перетянутая
резинками, под несколькими кипами писем, которые хранила Лайза в ящике  на
кухне,  вообще-то  предназначенном  для  салфеток  и  разных   бесполезных
предметов, вроде вышитых кружочков, употреблявшихся вместо подставок в  те
далекие дни.
   Поначалу я даже не узнал собственного почерка  -  таким  он  был  тогда
четким. Теперь же, по прошествии стольких лет,  после  всей  этой  спешной
работы, какую приходится  выполнять  низкооплачиваемому  журналисту,  всех
этих мелких сообщений для газеты, которые я презираю в  душе,  мой  почерк
стал крайне неразборчивым.
   В юности  я  одно  время  питал  тщеславную  надежду  стать  "настоящим
писателем", как я себе это представлял; тогда-то я,  очевидно,  и  написал
этот фрагмент. Вполне возможно, я избрал такую форму потому, что мало знал
жизнь окружающего мира, и, следовательно,  это  едва  ли  могло  кого-либо
заинтересовать. Должно быть, я оставил здесь этот набросок - чего? - когда
внезапно и постыдно распростился  с  жизнью  в  подвале,  воспользовавшись
редким отсутствием Лайзы и прихватив немного денег из той суммы, что нашел
у нее в спальне, - оставшегося, решил я про себя, ей хватит до  следующего
поступления от Капитана. Он ведь никогда еще ее  не  подводил,  а  изъятая
мною небольшая мзда, подумал я, -  это  дележ  по  справедливости.  Лайза,
конечно, куда больше истратила бы на меня в предстоящие месяцы, а  теперь,
без меня, все денежки пойдут на ее личные расходы -  правда,  она  никогда
ничего зря не расходовала.
   Лайза  явно  читала  мою  рукопись  (я  с  радостью  обнаружил,  листая
страницы, что там не было никакой оскорбительной  критики  ее  материнских
забот), так  как  на  последней  странице  нацарапала  не  очень  грамотно
несколько слов, которые вполне могли бы  служить  эпитафией  на  могильной
плите Капитана, а возможно, она решила написать свое окончательное  мнение
для всех полицейских, приходивших донимать ее расспросами: "Что бы там  ни
говорили, а Капитан был очень добр к нам обоим. Он был... (она  зачеркнула
слово "был") он очень хороший человек". Характерно, что она не  употребила
этого таинственного термина "любовь", - для могильного камня осталось лишь
подчеркнутое  признание  добродетелей  Капитана.  Да  и  была  ли   вообще
физическая любовь (это ли я имел в виду, ставя свой знак  вопроса?)  между
этими двумя странными людьми, которых я, будучи ребенком, почти что  и  не
знал?
   Чудно мне было сидеть совсем одному в  этом  жалком  подвале,  на  этой
запущенной улице Кэмден-Тауна, и читать сначала написанное мною много  лет
назад, а потом просматривать одно за другим письма Капитана, которых я  до
сих пор никогда не видел;  все  они  лежали  в  конвертах  с  иностранными
марками. Я вскоре обнаружил, что они по-прежнему приходили на этот адрес в
Кэмден-Тауне, хотя Капитану хотелось, чтоб было иначе. По крайней  мере  в
своих намерениях он был добр к нам обоим. Он довольно регулярно  писал  из
своего далека, хотя редко  сообщал  свой  адрес,  чаще  просил  писать  до
востребования. В последний раз он исчез при мне незадолго до появления еще
одного полицейского в штатском. А потом с  интервалами  в  два-три  месяца
стали поступать от него небольшие пакеты - иногда с письмом,  иногда  без,
но всегда с деньгами или ценностями. Пакет бросала в почтовый ящик  чья-то
рука, предварительно позвонив условным кодом.
   - Мне это не нравится. Это же просто невыносимо, - сказала  мне  как-то
Лайза. - Нечестно. Ведь такой уговор был только между ним  и  мной.  Когда
так звонят, я думаю... может, на этот раз...  и  все  не  он.  Мне  иногда
кажется,  что  этот  условный  звонок  -  единственное,  что  нас   вообще
связывало. - И, следуя велению долга, добавила: - Кроме тебя, конечно.
   Потом несколько месяцев  денег  не  было  и  писем  тоже.  По  счастью,
владельцу дома отказали в разрешении снести его, как он намеревался, и  он
нехотя сдал три верхние комнаты вместе с мебелью, так что  Лайза  получала
чаевые и могла кое-что заработать. В  противном  случае  на  ее  жалованье
сторожихи мы бы не жили, а лишь существовали бы впроголодь.
   Перебирая сейчас письма Капитана, я вспомнил, как к  нам  вдруг  пришло
письмо с испанской маркой и штемпелем  местечка  на  Коста-Брава.  Капитан
прислал тогда небывало крупную сумму  -  чек  швейцарского  банка  на  три
тысячи фунтов, - и я вспомнил, как испуганно вскрикнула Лайза:
   - Какой ужас! Что он наделал? Они же схватят его. Засадят в  тюрьму  на
годы и годы.
   В ту пору у нас с Испанией не было договора о  выдаче  преступников,  и
если не что другое,  то,  во  всяком  случае,  это  обстоятельство  спасло
Капитана от такой участи.
   Я обнаружил это письмо наверху в одной из пачек  и  прочел  его  сейчас
впервые. Судя по дате, оно прибыло незадолго до того, как я ушел от  Лайзы
и стал работать учеником репортера в местной газете,  получив  это  место,
несмотря на мой юный возраст, благодаря удачному описанию одного странного
события, которого на  самом  деле  никогда  не  было.  Возможно,  внимание
редактора привлекло название моей вещицы - "Попался, который кусался". Мне
было страшновато: а вдруг редактор проверит источник, на  который  я  безо
всяких оснований ссылался, но я хорошо рассчитал время -  газета  как  раз
шла в набор и редактору не терпелось поместить эту  историю  в  выпуск  до
того, как она появится под крупными  заголовками  в  таких  гигантах,  как
"Мейл" или "Экспресс". До этого случая я был достаточно наивен и  разделял
убеждение Лайзы, что газете важнее правда, чем  читательский  интерес,  но
мой успех помог мне избавиться от наивности.
   Я отправился к Лайзе сообщить добрую весть о том, что получил работу, -
весть тем более, на мой взгляд, добрую, что я так  лихо  смошенни