Теперь уже они не шли налегке,  и  не  до
рекордов им было. Нет, они трудились без отдыха изо дня в  день,  тянули
нарты с тяжелой кладью. Это был почтовый обоз, он вез вести со всех кон-
цов земли людям, искавшим золото под сенью Северного полюса.
   Бэку это не нравилось, но он работал  хорошо  из  той  же  профессио-
нальной гордости, что воодушевляла Дэйва и Соллекса, и следил, чтобы все
его товарищи, гордились они своей работой или нет,  делали  ее  добросо-
вестно. Жизнь шла однообразно, как заведенная машина. Один день был  как
две капли похож на другой. По утрам в определенный час  повара  принима-
лись за дело. Разводили костры, готовили завтрак. Потом одни грузили  на
нарты палатки и все остальное, другие запрягали собак. В путь  трогались
примерно за час до того, как ночь начинала мутнеть, что было предвестни-
ком зари. По вечерам делали привал. Люди ставили палатки, кололи дрова и
ломали сосновые ветки для подстилки, приносили воду или лед поварам. За-
тем кормили собак. Для Бэка и его товарищей это было самым радостным со-
бытием дня. Впрочем, приятно было и потом, съев свою порцию рыбы, посло-
няться без дела часок-другой среди  других  собак,  которых  здесь  было
больше сотни. Между ними были опасные драчуны, но  после  трех  сражений
Бэка с самыми свирепыми авторитет его был признан, и стоило  ему  только
ощетиниться и оскалить зубы, как все уступали ему дорогу.
   Больше всего, пожалуй, Бэк любил лежать у  костра.  Поджав  под  себя
задние лапы, вытянув передние и подняв голову, он  задумчиво  смотрел  в
огонь. В такие минуты вспоминался ему иногда большой дом судьи Миллера в
солнечной долине Санта-Клара, цементный бассейн,  где  он  плавал,  бес-
шерстная мексиканка Изабель и японский мопсик Туте. Но чаще думал Бэк  о
человеке в красном свитере, о гибели Кэрли, о великой битве со Шпицем  и
о тех вкусных вещах, которые он ел когда-то или  мечтал  поесть.  Он  не
тосковал по родине. Страна солнца стала для него смутным и далеким  вос-
поминанием, которое его не волновало. Гораздо  большую  власть  над  ним
имели воспоминания о другой жизни, далекой жизни предков.  Благодаря  им
многое, чего он никогда раньше не видел, казалось ему знакомым.  А  инс-
тинкты (они тоже были не чем иным, как отголосками  жизни  предков),  не
просыпавшиеся в нем раньше, теперь ожили и властно заговорили.
   По временам, когда он так лежал у костра и сонно  щурился  на  огонь,
ему начинало казаться, что это пламя какого-то иного костра, у  которого
он грелся когда-то, и видел он подле себя  не  повара-метиса,  а  совсем
другого человека. У этого другого ноги были короче, а руки длиннее, мус-
кулы - как узловатые веревки, а не такие гладкие и обросшие жиром. Воло-
сы у него были длинные и всклокоченные, череп скошен от самых глаз к те-
мени. Человек этот издавал странные звуки и, видно, очень боялся  темно-
ты, потому что то и дело всматривался в нее, сжимая  в  руке,  свисавшей
ниже колена, палку с привязанным к ней на конце большим камнем.  Он  был
почти голый - только на спине болталась шкура,  рваная  и  покоробленная
огнем. Но тело его было покрыто  волосами,  и  на  груди  и  плечах,  на
тыльной стороне рук и на ляжках волосы были  густые,  как  мех.  Человек
стоял не прямо, а наклонив туловище вперед и согнув ноги в коленях. И  в
теле его чувствовалась какая-то удивительная  упругость,  почти  кошачья
гибкость и напряженность, как у тех, кто живет в постоянном страхе перед
видимыми и невидимыми опасностями.
   Иногда этот волосатый человек сидел у костра на корточках  и  дремал,
низко свесив голову. Локти он тогда упирал в колени, руками закрывал го-
лову, как от дождя. А за костром, в темноте, светилось множество  раска-
ленных угольков, и всегда парами, всегда по два: Бэк знал, что это глаза
хищных зверей. Он слышал, как трещали кусты, сквозь которые они продира-
лись, слышал все звуки, возвещавшие их приближение.
   И когда Бэк лежал на берегу Юкона и грезил, лениво глядя в огонь, эти
звуки и видения другого мира тревожили его так, что шерсть у него  вста-
вала дыбом и он начинал тихо повизгивать или глухо  ворчать.  Тогда  по-
вар-метис кричал: "Эй, Бэк, проснись!" - и видения куда-то исчезали, пе-
ред глазами снова вставал реальный мир, и Бэк поднимался, зевая и  потя-
гиваясь, словно он на самом деле только что проснулся.
   Дорога была трудная, груз тяжелый, работа изматывала собак. Они  ото-
щали и были в самом жалком состоянии, когда добрались наконец до  Доусо-
на. Им следовало бы отдохнуть дней десять или хотя бы неделю. Но два дня
спустя они уже спускались от Казарм вниз, на лед Юкона, с грузом  писем.
Собаки были утомлены, погонщики ворчали, и в довершение всего каждый бо-
жий день шел снег. По этому мягкому,  неутоптанному  настилу  идти  было
трудно, больше терлись полозья и тяжелее было собакам тащить  нарты.  Но
люди хорошо справлялись со всеми трудностями и усердно заботились о  со-
баках.
   Каждый вечер, разбив лагерь, погонщики первым делом занимались  соба-
ками. Собаки получали ужин раньше, чем люди, и никто  из  погонщиков  не
залезал в спальный мешок, пока не осмотрит лапы  своих  собак.  Все-таки
силы собак таяли. За эту зиму они уже прошли тысячу восемьсот миль, весь
утомительный путь таща за собой тяжело нагруженные нарты. А  тысяча  во-
семьсот миль подкосят и самую крепкую, выносливую собаку.  Бэк  пока  не
сдавался, заставлял работать других и поддерживал дисциплину в своей уп-
ряжке, но и он тоже был сильно переутомлен. Билли все ночи напролет ску-
лил и стонал во сне, Джо был мрачнее мрачного, а к Соллексу просто опас-
но было подходить не только со стороны слепого, но и со стороны  зрячего
глаза.
   Но больше всех измучился Дэйв. С ним творилось  что-то  неладное.  Он
стал раздражителен и угрюм; как только располагались на ночлег, он сразу
отрывал себе ямку и забирался в нее - туда погонщик и приносил ему  еду.
С той минуты, как его распрягали, и до  утра,  когда  опять  нужно  было
впрягаться, Дэйв лежал пластом. Иногда в пути,  дернувшись  от  сильного
толчка внезапно остановившихся нарт или напрягаясь, чтобы сдвинуть их  с
места, он жалобно стонал.
   Погонщик не раз осматривал его, но не мог понять, что с ним.  Наконец
этим заинтересовались все остальные погонщики. Они обсуждали вопрос и за
едой и перед сном, выкуривая последнюю трубку, а однажды вечером устрои-
ли настоящий консилиум. Дэйва привели к костру и ощупывали  и  мяли  так
усердно, что он несколько раз взвыл от боли. Сломанных костей не обнару-
жили и так ничего не выяснили. Должно быть, у него что-то болело внутри.
   К тому времени, как они добрались до Кассьярской отмели, Дэйв уже так
ослабел, что то и дело падал. Шотландец дал сигнал остановиться и выпряг
его, а на место коренника поставил ближайшую собаку, Соллекса. Он  хотел
дать Дэйву роздых, позволить ему бежать на свободе, без упряжки, за нар-
тами. Но Дэйв, как ни был он болен и слаб, не хотел мириться с тем,  что
его отстранили от работы. Когда снимали с него постромки,  он  ворчал  и
рычал, а увидев Соллекса на своем месте, которое он занимал  так  долго,
горестно завыл. Гордость его возмутилась, и смертельно больной Дэйв вся-
чески протестовал против того, что его заменили другим.
   Когда нарты тронулись, он побежал сбоку, ныряя в рыхлом снегу, и  все
время старался цапнуть Соллекса или бросался на него и пробовал повалить
в снег по другую сторону тропы; он делал попытки  втиснуться  в  упряжку
между Соллексом и нартами и все время скулил, визжал и лаял  от  боли  и
досады. Шотландец пробовал отгонять его бичом, но Дэйв не обращал внима-
ния на обжигавшие кожу удары, а у погонщика совести не хватило  хлестать
его сильнее. Пес не желал спокойно бежать за нартами по наезженной доро-
ге, где бежать было легко, и продолжал упорно  нырять  в  мягком  снегу.
Скоро он совсем выбился из сил и упал. Лежа там, где свалился, он  тоск-
ливым воем провожал длинную вереницу нарт, мчавшихся мимо него.
   Потом, собрав остаток сил, Дэйв кое-как тащился вслед, пока  обоз  не
сделал остановки. Тут Дэйв добрел до своего прежнего места и стал  сбоку
около Соллекса. Его погонщик отошел к другим нартам - прикурить от труб-
ки соседа. Через минуту он вернулся и дал сигнал к отправке. Собаки дви-
нулись как-то удивительно легко, без всякого усилия - и вдруг все с бес-
покойством повернули головы и остановились. Погонщик тоже удивился: нар-
ты не двигались с места. Он кликнул товарищей  взглянуть  на  это  диво.
Оказалось, что Дэйв перегрыз обе постромки Соллекса и  уже  стоял  прямо
перед нартами, на своем старом месте.
   Он молил взглядом, чтобы ею не гнали. Погонщик был озадачен. Товарищи
его стали толковать о том, как собакам обидно, когда их изгоняют из  уп-
ряжки, хотя эта работа их убивает. Вспоминали всякие случаи, когда соба-
ки, которые по старости или болезни уже не могли работать,  издыхали  от
тоски, если их выпрягали. Общее мнение было таково, что раз уж Дэйву все
равно издыхать, надо пожалеть его и дать ему умереть со спокойной  душой
на своем месте у нарт.
   Дэйва снова впрягли в нарты, и он гордо потащил их, как прежде,  хотя
временами невольно стонал от приступов какой-то боли  внутри.  Несколько
раз он падал, и другие собаки волокли его дальше в постромках. А однажды
нарты наехали на него, и после этого Дэйв хромал на заднюю ногу.
   Все-таки он крепился, пока не дошли до стоянки.  Погонщик  отвел  ему
место у костра. К утру Дэйв так ослабел, что идти  дальше  уже  не  мог.
Когда пришло время запрягать, он с трудом подполз  к  своему  погонщику,
судорожным усилием встал на ноги, но пошатнулся и упал.  Потом  медленно
пополз на животе к тому месту, где на его товарищей надевали  постромки.
Он вытягивал передние лапы  и  толчком  подвигал  свое  тело  вперед  на
дюйм-два, потом опять и опять проделывал то же самое. Но силы скоро  ему
изменили, и, уходя, собаки видели, как Дэйв лежал на снегу, тяжело  дыша
и с тоской глядя им вслед. А его унылый вой долетал до них, пока они  не
скрылись за прибрежным лесом.
   За лесом обоз остановился.  Щотландец  медленно  зашагал  обратно,  к
только что покинутой стоянке. Люди все примолкли. Скоро  издали  донесся
пистолетный выстрел. Шотландец поспешно возвратился к  саням,  защелкали
бичи, весело залились колокольчики, и нарты  помчались  дальше.  Но  Бэк
знал, и все собаки знали, что произошло там, за прибрежным лесом.


   V
   ТРУДЫ И ТЯГОТЫ ПУТИ

   Через тридцать дней после отъезда из Доусона почтовый обоз во главе с
упряжкой Бэка прибыл в Скагуэй. Собаки были изнурены и измучены  вконец.
Бэк весил уже не сто сорок, а сто пятнадцать фунтов. Собаки меньшего ве-
са похудели еще больше, чем он. Симулянт Пайк, всю жизнь ловко  надував-
ший погонщиков, теперь хромал уже не притворно, а понастоящему. Захромал
и Соллекс, а у Даба была вывихнута лопатка, и он сильно страдал.
   Лапы у всех были ужасно стерты, утратили всю свою подвижность и упру-
гость и ступали так тяжело,  что  тело  сотрясалось  и  собаки  уставали
вдвойне. Все дело было в этой смертельной усталости.  Когда  устаешь  от
короткого  чрезмерного  усилия,  утомление  проходит  через  какиенибудь
два-три часа. Но тут была усталость от постепенного и длительного  исто-
щения физической энергии в течение многих месяцев тяжкого труда. У собак
уже не осталось никакого запаса сил и никакой способности к  их  восста-
новлению: силы были использованы все до последней крупицы,  каждый  мус-
кул, каждая жилка, каждая клеточка тела смертельно утомлены.  Да  и  как
могло быть иначе? Менее чем за пять месяцев собаки пробежали две с поло-
виной тысячи миль, а на протяжении последних тысячи  восьмисот  отдыхали
всего пять дней. Когда обоз пришел в Скагуэй, видно было, что они просто
валятся с ног. Они с трудом натягивали постромки, а на спусках едва мог-
ли идти так, чтобы нарты не наезжали на них.
   - Ну, ну, понатужьтесь, бедные вы мои хромуши! - подбадривал  их  по-
гонщик, когда они плелись по главной улице Скагуэя. - Уже почти доехали,
скоро отдохнем как следует. Да, да, долго будем отдыхать!
   Люди были в полной уверенности, что  остановка  здесь  будет  долгая.
Ведь и они прошли на лыжах тысячу двести миль, отдыхали за все время пу-
ти только два дня и по справедливости и логике вещей заслуживали основа-
тельного отдыха. Но в Клондайк понаехало со всего света столько  мужчин,
а на родине у них осталось столько женщин, возлюбленных, законных жен  и
родственниц, не поехавших в Клондайк, что тюки с почтой грозили  достиг-
нуть высоты Альпийского хребта. Рассылались и  всякие  правительственные
распоряжения.
   И вот собак, ставших негодными, приказано было заменить новыми и сно-
ва отправляться в путь. Выбывших из строя собак нужно было сбыть с  рук,
и, поскольку доллары, как  известно,  гораздо  ценнее  собак,  последних
спешно распродавали.
   Только в те три дня, что они отдыхали в Скагуэе, Бэк и  его  товарищи
почувствовали, как они устали и ослабели. На утро четвертого дня  пришли
двое американцев из Штатов и купили их вместе с упряжью за бесценок. Эти
люди называли друг друга Хэл и Чарльз. Чарльз был мужчина средних лет со
светлой кожей и бесцветными слезящимися глазами, с усами, лихо закручен-
ными, словно для того, чтобы замаскировать вялость отвислых губ. Хэлу на
вид было лет девятнадцать или двадцать. За поясом у него торчали большой
кольт и охотничий нож. Этот пояс, набитый патронами, был самой  заметной
частью его особы. Он свидетельствовал о юности своего хозяина,  зеленой,
неопытной юности. Оба эти человека были явно не на месте в здешней  обс-
тановке, и зачем они рискнули ехать на Дальний Север,  оставалось  одной
из тех загадок, которые выше нашего понимания.
   Бэк слышал, как эти двое торговались с правительственным агентом, ви-
дел, как они передали ему деньги, и понял, что шотландец и все остальные
погонщики почтового обоза уходят из его жизни навсегда, как ушли Перро и
Франсуа, как до них ушли другие. Когда его  и  остальных  собак  упряжки
пригнали в лагерь новых хозяев, Бэк сразу приметил царившие здесь  грязь
и беспорядок. Палатка была раскинута только  наполовину,  посуда  стояла
немытая, все валялось где попало. Увидел он  здесь  и  женщину.  Мужчины
звали ее Мерседес. Она приходилась женой Чарльзу и сестрой Хэлу, - види-
мо, это была семейная экспедиция.
   Бэк с тяжелым предчувствием наблюдал, как они снимают палатку и  наг-
ружают нарты. Они очень усердствовали, но делали все бестолково. Палатку
свернули каким-то неуклюжим узлом, который занимал втрое  больше  места,
чем следовало. Оловянную посуду уложили немытой. Мерседес все время суе-
тилась, мешала мужчинам и трещала без умолку, то читая  им  нотации,  то
давая советы. Когда мешок с одеждой уложили на передок нарт, она объяви-
ла, что ему место не тут, а позади. Мешок  переложили,  навалили  сверху
несколько других, но тут Мерседес обнаружила вдруг какие-то забытые  ве-
щи, которые, по ее мнению, следовало уложить именно в этот  мешок,  -  и
пришлось опять разгружать нарты.
   Из соседней палатки вышли трое мужчин и наблюдали за ними,  ухмыляясь
и подмигивая друг другу.
   - Поклажи у вас дай боже! - сказал один из них. - Конечно, не мое де-
ло вас учить, но на вашем месте я не стал бы тащить с собой палатку.
   - Немыслимо! - воскликнула Мерседес, с  кокетливым  ужасом  всплеснув
руками. - Что я буду делать без палатки?
   - На дворе весна, холодов больше не будет, - возразил сосед.
   Мерседес решительно покачала головой, а Чарльз с  Хэлом  взвалили  на
нарты последние узлы поверх горы
   всякой клади.
   - Думаете, свезут? - спросил один из зрителей.
   - А почему же нет? - отрывисто возразил Чарльз.
   - Ладно, ладно, это я так... - добродушно сказал  тот,  спеша  замять
разговор. - Просто мне показалось, что нарты у вас малость перегружены.
   Чарльз повернулся к нему спиной и стал затягивать ремни  старательно,
но очень неумело.
   - Конечно, ничего, - подхватил другой сосед.  -  Собаки  могут  целый
день бежать с этакой штукой позади.
   - Безусловно! - отозвался Хэл с ледяной вежливостью и,  взяв  в  одну
руку бич, другой ухватился за поворотный шест.
   - Ну! Пошли! - крикнул он и взмахнул бичом. - Вперед!
   Собаки рванулись, напряглись, но тут же остановились. Им не под  силу
было сдвинуть нарты с места.
   - Ленивые скоты! - крикнул Хэл. - Вот я вас! - Он поднял бич и  хотел
стегнуть собак.
   Но вмешалась Мерседес. С криком: "Не смей, Хэл!" - она схватилась  за
бич и вырвала его из рук брата.
   - Бедные собачки! Дай слово, что ты в дороге не  будешь  их  обижать,
иначе я шагу отсюда не сделаю!
   - Много ты понимаешь! - огрызнулся Хэл: - Не знаешь, как  надо  обра-
щаться с собаками, так не суйся! Они ленивы, вот и все, только  кнута  и
слушаются. Спроси у кого хочешь. Ну, вот хотя бы у этих людей!
   Мерседес с мольбой посмотрела на соседей. На ее  красивом  лице  было
написано отвращение, - она не могла видеть, как мучают животных.
   - В этих собаках, если уж хотите знать, еле душа держится,  -  сказал
один из мужчин, отвечая на ее взгляд. - Они совсем измотаны, вот  в  чем
дело. Им отдых нужен.
   - Какой там отдых к чертовой матери! - проворчал безусый Хэл.
   А Мерседес, услышав, как он чертыхается, горестно вздохнула. Однако в
ней сильны были родственные чувства, и она поспешно выступила на  защиту
брата.
   - Не обращай внимания, - сказала она ему решительно. - Это наши соба-
ки, и делай с ними, что считаешь нужным.
   Снова бич Хэла обрушился на собак. Они налегли на ремни, уперлись ла-
пами в накатанный снег и, почти распластавшись, напрягли  все  силы.  Но
нарты удерживали их, словно якорь. После двух попыток  собаки  останови-
лись, тяжело дыша. Бич бешено свистел в воздухе, и за собак снова  всту-
пилась Мерседес. Она стала на колени подле Бэка и со слезами  на  глазах
обняла его за шею.
   - Бедные вы, бедные собачки! - воскликнула она жалостливо. - Ну,  по-
чему вы не хотите постараться? Ведь тогда вас не будут бить!
   Бэку Мерседес не понравилась, но он был слишком измучен,  чтобы  дать
отпор. Ее ласки он принял, как принимал все неизбежные неприятности это-
го дня.
   Один из зрителей, который наблюдал все это, стиснув зубы и  с  трудом
удерживая гневные слова, не выдержал наконец и заговорил:
   - На вас мне, откровенно говоря, наплевать, но собак жалко. И  потому
я вам скажу, что надо делать, чтобы помочь им. У  вас  полозья  накрепко
примерзли. Отбейте лед. Навалитесь всем телом и качайте нарты  вправо  и
влево, пока не сдвинете их с места.
   Сделали третью попытку. На этот раз Хэл, вняв дельному  совету,  сбил
лед и оторвал от земли примерзшие полозья.  Перегруженные  и  громоздкие
нарты медленно поползли вперед, а Бэк и его товарищи под градом ударов с
отчаянными усилиями тянули их. В ста ярдах от стоянки дорога делала  по-
ворот и круто спускалась к главной улице.  Удержать  тяжело  нагруженные
нарты на таком спуске мог бы лишь опытный погонщик, но никак не Хэл.  На
повороте нарты опрокинулись, и половина клади высыпалась на дорогу,  так
как ремни были слабо затянуты. Собаки и не подумали остановиться. Легкие
теперь нарты, лежа на боку, прыгали за ними. А  они  бежали,  обозленные
жестоким обращением и тем, что их заставили везти  такой  тяжелый  груз.
Бэк словно взбесился. Он мчался со всех ног, и вся  упряжка  мчалась  за
ним. Тщетно Хэл орал: "Стоп! Стоп!"  -  они  его  не  слушали.  Он  пос-
кользнулся и упал. Опрокинутые нарты перелетели через него, и собаки по-
неслись по главной улице Скагуэя, рассыпая, на потеху зрителям,  остатки
поклажи.
   Какие-то сердобольные горожане  остановили  собак  и  стали  собирать
упавшие с нарт пожитки. При этом они не  скупились  на  советы.  Хэлу  и
Чарльзу было сказано, что, если они хотят как-нибудь доехать до Доусона,
надо бросить половину клади и удвоить число собак.  Хэл,  его  сестра  и
зять слушали сове