ты неохотно. Они поставили палатку и принялись сортиро-
вать свое имущество. Выбросили банки с консервами, насмешив этим  людей,
так как на Великой Северной Тропе  консервы  -  самое  желанное,  о  чем
только может мечтать путешественник.
   - А одеял тут у вас - на целую гостиницу! - заметил один из тех,  кто
помогал Хэлу и Чарльзу, в душе потешаясь над ними. - Половины и то слиш-
ком много. Вам надо их сбыть с рук. Палатку бросьте, да и всю посуду то-
же - кто это будет ее мыть в дороге? Господи помилуй, вы что думали? Что
будете разъезжать здесь в пульмановских вагонах?
   Так по указанию опытных людей безжалостно выбрасывалось  все  лишнее.
Мерседес даже заплакала, когда содержимое ее вещевого  мешка  вытряхнули
на землю и стали отбрасывать в сторону одну  часть  туалета  за  другой.
Плакала вообще - и плакала над каждой выброшенной вещью отдельно. Обхва-
тив руками колени, она в неутешном горе  качалась  взад  и  вперед.  Она
твердила, что и шагу не сделает дальше не только ради одного, а хотя  бы
ради дюжины Чарльзов. Она взывала ко всем и каждому, но в  конце  концов
утерла слезы и принялась выбрасывать даже такие предметы,  которые  были
совершенно необходимы в дороге. Покончив с собственным мешком, она стала
разбирать вещи спутников и в своем азарте прошлась по ним как смерч.
   После всех трудов на нартах осталась только половина поклажи, но и та
была с гору. Вечером Чарльз и Хэл пошли  покупать  собак  и  привели  их
шесть, не местных, а привозных. Теперь в упряжке было  уже  четырнадцать
собак - шесть из первой упряжки Перро, Тик и Куна,  купленные  им  перед
рекордным пробегом, да шесть новых. Впрочем, эти новые, привозные  соба-
ки, хотя их уже дрессировали раньше, немногого стоили.  Среди  них  было
три гладкошерстных пойнтера и один ньюфаундленд, а две собаки  представ-
ляли какую-то неопределенную помесь. Новички, видимо,  были  еще  совсем
неопытны. Бэк и другие старые собаки смотрели на них  презрительно.  Бэк
сразу показал им, чего нельзя делать, но никак ему не удавалось  научить
их тому, что нужно было делать. Им не нравилась работа  ездовой  собаки.
Пойнтеры и ньюфаундленд были совершенно сломлены духом, запуганы  чуждой
им обстановкой дикого Севера и жестоким обращением. А у двух дворняг во-
обще души не было, им можно было сломать только кости.
   Так как беспомощные новички никуда не годились, а старая упряжка  вы-
билась из сил, пройдя почти - без передышки две с половиной тысячи миль,
то ничего хорошего нельзя было ожидать. Но Хэл и Чарльз  были  настроены
радужно и полны гордости. Как же, теперь у них все на славу - шутка ска-
зать, в упряжке четырнадцать собак! Они видели,  как  люди  отправляются
через перевал к Доусону, как возвращаются оттуда - и ни у одного из этих
путешественников не было столько собак!
   А между тем путешественники по Арктике имели серьезные  основания  не
впрягать в одни нарты четырнадцать собак: ведь на одних нартах невозмож-
но уместить провизию для такого количества собак. Но Хэл и Чарльз  этого
не знали. Они все рассчитали карандашом  на  бумаге:  столько-то  собак,
столько-то корма на собаку, столько-то дней в пути, - итого...  Карандаш
гулял по бумаге, а Мерседес смотрела через плечо мужа и  с  авторитетным
видом кивала головой - все было так просто и ясно.
   Назавтра, поздним утром, Бэк повел длинную собачью упряжку  по  улице
Скагуэя. Ни он, ни другие собаки не проявляли никакой резвости  и  энер-
гии. Они вышли в путь смертельно усталые. Бэк уже четыре  раза  проделал
путь между Соленой Водой и Доусоном, и его злило, что ему, усталому, за-
езженному, опять надо пускаться в такой трудный путь. Не по душе это бы-
ло ему, не по душе и другим собакам. Новые собаки всего боялись, а  ста-
рые и опытные не питали никакого доверия к своим нынешним хозяевам.
   Бэк смутно понимал, что на этих двух мужчин и  женщину  нельзя  поло-
житься. Они ничего не умели, и с каждым днем становилось очевиднее,  что
они ничему не научатся. Все они делали спустя рукава, не  соблюдали  по-
рядка и дисциплины. Полвечера у них уходило на то, чтобы кое-как разбить
лагерь, и пол-утра - на сборы в путь, а нарты они нагружали так беспоря-
дочно и небрежно, что потом весь день то и дело  приходилось  останавли-
ваться и перекладывать багаж. В иные дни они не проходили и десяти миль,
а бывало и так, что вовсе не могли тронуться с  места.  Никогда  они  не
проходили в день и половины того расстояния, которое путешественники  на
Севере принимают за среднюю норму, когда рассчитывают, какой запас  пищи
надо брать для собак.
   С самого начала было ясно, что Хэлу и Чарльзу не хватит в пути  корма
для собак. А они еще к тому же перекармливали их и тем самым  приближали
катастрофу. Привозные собаки, не приученные хронической  голодовкой  до-
вольствоваться малым, были ужасно прожорливы. А так как местные,  вконец
измученные, шли медленно, то Хэл решил, что обычная норма питания недос-
таточна, и удвоил ее. К тому же Мерседес, со слезами в красивых  глазах,
дрожащим голосом упрашивала его дать собакам побольше, а  когда  Хэл  не
слушался, она крала из мешков рыбу и тайком подкармливала их. Но  Бэк  и
его товарищи нуждались не столько в пище, сколько в отдыхе. И  хотя  они
бежали не быстро, тяжесть груза, который они тащили, сильно  подтачивала
их силы.
   А потом к этому прибавился и голод. В один прекрасный день Хэл сделал
открытие, что половина корма для собак уже съедена, тогда  как  пройдено
всего только четверть пути, а достать в этих местах  корм  ни  за  какие
деньги невозможно. Тогда он урезал дневные порции ниже  нормы  и  решил,
что надо ехать быстрее. Сестра и зять с ним согласились.  Но  ничего  из
этого не вышло: слишком перегружены были нарты и слишком неопытны  люди.
Давать собакам меньше еды было проще всего, но заставить их бежать быст-
рее они не могли, а так как по утрам из-за нерасторопности хозяев в путь
трогались поздно, то много времени пропадало даром. Эти  люди  не  умели
подтянуть собак, не умели подтянуться и сами.
   Первым свалился Даб. Незадачливый воришка, который всегда попадался и
получал трепку, был тем не менее добросовестным работником. Так как  его
вывихнутую лопатку не вправили и не давали ему роздыха, ему  становилось
все хуже, и в конце концов Хэл пристрелил его из своего большого кольта.
На Севере все знают, что собаки, привезенные из других мест, погибают от
голода, если их посадить на скудный паек местных лаек. А так как  Хэл  и
этот паек урезал наполовину, то все шесть привозных собак в упряжке Бэка
неминуемо должны были погибнуть. Первым околел ньюфаундленд,  за  ним  -
все три пойнтера. Упорнее их цеплялись за жизнь две дворняги, но и они в
конце концов погибли.
   К этому времени три путешественника утратили всю мягкость  и  обходи-
тельность южан. Развеялось романтическое очарование путешествия по  Арк-
тике, действительность оказалась чересчур  суровой.  Мерседес  перестала
плакать от жалости к собакам, - теперь она плакала только от  жалости  к
себе и была поглощена ссорами с мужем и братом. Ссориться они никогда не
уставали. Раздражительность, порожденная невзгодами, росла вместе с эти-
ми невзгодами, переросла и далеко опередила их. Эти двое мужчин и женщи-
на не обрели того удивительного терпения, которому Великая Северная Тро-
па учит людей и которое помогает им в трудах и жестоких страданиях оста-
ваться добрыми и приветливыми. У новых хозяев Бэка не было и капли тако-
го терпения. Они коченели от холода, у них все болело:  болели  мускулы,
кости, даже сердце. И оттого они стали сварливыми, и с утра до ночи гру-
бости и колкости не сходили у них с языка.
   Как только Мерседес оставляла Чарльза и Хэла в  покое,  они  начинали
ссориться между собой. Каждый был глубоко уверен, что он делает  большую
часть работы, и при всяком удобном случае заявлял об  этом.  А  Мерседес
принимала сторону то мужа, то брата, - и начинались бесконечные семейные
сцены. Заведут, например, спор, кому из двоих, Чарльзу или  Хэлу,  нару-
бить сучьев для костра, - и тут же начнут ни к селу ни к городу поминать
всю родню, отцов, матерей, дядей, двоюродных братьев  и  сестер,  людей,
которые находятся за тысячи миль, и даже тех, кто давно в  могиле.  Было
совершенно непонятно, какое отношение к рубке сучьев для  костра  имеют,
например, взгляды Хэла на искусство или пьесы, которые писал его дядя по
матери. Тем не менее к спору все это приплеталось так же  часто,  как  и
политические убеждения Чарльза. И какая связь между длинным языком сест-
ры Чарльза и разжиганием костра на Юконе - это было ясно одной лишь Мер-
седес, которая разражалась потоком комментариев на эту  тему,  а  кстати
уже высказывалась относительно некоторых других неприятных  особенностей
мужниной родни. Тем временем костер не разжигался, приготовления к  ноч-
легу не делались, собаки оставались ненакормленными.
   У Мерседес был особый повод для недовольства - претензии чисто  женс-
кого свойства. Она была красива, изнеженна, мужчины всегда рыцарски уха-
живали за ней. А теперь обращение с ней мужа и брата никак  нельзя  было
назвать рыцарским! Мерседес привыкла ссылаться всегда  на  свою  женскую
беспомощность. Чарльза и Хэла это возмущало. Но она протестовала  против
всяких покушений на то, что считала самой  основной  привилегией  своего
пола, и отравляла им жизнь. Она устала, она чувствовала себя  больной  и
потому, не жалея больше собак, все время ехала  на  нартах.  Однако  это
слабое и прелестное создание весило сто двадцать фунтов - весьма  солид-
ное прибавление к тяжелой поклаже, которую приходилось тащить ослабевшим
и голодным собакам. Мерседес целыми днями не слезала с  нарт  -  до  тех
пор, пока собаки не падали без сил и нарты не останавливались. Чарльз  и
Хэл уговаривали ее слезть и идти  на  лыжах,  просили,  умоляли,  а  она
только плакала и докучала богу многословными жалобами на их жестокость к
ней.
   Раз мужчины ссадили ее с нарт, но они тут же пожалели об этом и зака-
ялись впредь делать что-либо подобное. Мерседес, как капризный  ребенок,
стала нарочно хромать и села на дороге. Мужчины пошли дальше, а  она  не
тронулась с места. Пройдя три мили, они вынуждены были вернуться за ней,
снять часть груза и силой посадить ее снова на нарты.
   Собственные страдания делали этих трех людей равнодушными к страдани-
ям собак. Хэл считал, что закалка - вещь необходимая, но эту свою теорию
применял больше к другим. Сперва он пробовал проповедовать ее  сестре  и
зятю, но, потерпев неудачу, стал дубинкой вколачивать ее собакам. К тому
времени, как они дошли до Пяти Пальцев, запасы собачьего провианта  кон-
чились, и какая-то беззубая старуха индианка согласилась  дать  им  нес-
колько фунтов мороженой лошадиной шкуры в обмен на кольт, который вместе
с длинным охотничьим ножом украшал пояс Хэла. Шкура эта, содранная  пол-
года назад с павшей от голода лошади какого-то  скотовода,  была  весьма
жалким суррогатом пищи. От мороза она стала подобна листовому железу,  а
когда собака с трудом проглатывала кусок, он и после того,  как  оттаял,
был совсем непитателен и только раздражал желудок.
   Терпя все это, Бэк, словно в каком-то тяжелом кошмаре, плелся во гла-
ве упряжки, тянул нарты, насколько хватало сил, а когда  силы  изменяли,
падал и лежал, пока его не поднимали на ноги  дубинкой  или  бичом.  Его
прекрасная длинная шерсть утратила всю густоту и блеск. Она свалялась  и
была грязна, и во многих местах, где дубинка Хэла разрезала кожу, на ней
запеклась кровь. Мускулы его превратились в какие-то узловатые  волокна,
и он настолько исхудал, что под дряблой кожей, висевшей складками, резко
выступали все ребра и кости. Это могло надорвать любое сердце, но сердце
у Бэка было железное, как давно доказал человек в красном свитере.
   Не в лучшем состоянии, чем Бэк, были и остальные собаки. Они  превра-
тились в ходячие скелеты. Их осталось теперь семь, включая и  Бэка.  Они
были так измучены, что уже стали нечувствительны к ударам бича и  дубин-
ки. Боль от побоев ощущалась ими как-то тупо, и они все видели и слышали
словно издалека. Это были уже полумертвые  существа,  попросту  мешки  с
костями, в которых жизнь едва теплилась. На остановках они  раньше,  чем
их распрягут, падали без сил тут же, у дороги; и казалось, что последняя
искорка жизни в них угасла. Когда же на них обрушивались  удары  дубинки
или бича, эта искра чуть-чуть разгоралась, и они, с  трудом  поднявшись,
брели дальше.
   Наступил день, когда и добряк Билли упал и не  мог  уже  встать.  Ре-
вольвера у Хэла больше не было, и он прикончил Билли  ударом  топора  по
голове, затем снял с трупа упряжь и оттащил его в сторону от дороги. Бэк
все это видел, и другие собаки видели, и все они понимали, что то же са-
мое очень скоро будет с ними. На другой день околела "Куна,  и  осталось
их теперь только пятеро: Джо, такой замученный, что не мог уже даже  ог-
рызаться, Пайк, хромающий калека, который утратил всю  свою  хитрость  и
плутоватость, одноглазый Соллекс, все еще преданный делу и затосковавший
оттого, что у него уже не хватало сил тащить нарты. Тик, который никогда
еще не ходил так далеко, как этой зимой, и которого били чаще и сильнее,
потому что он был самый неопытный из всех, и  Бэк,  все  еще  занимавший
место вожака, но уже неспособный поддерживать дисциплину и не пытавшийся
даже это делать. От слабости он брел, как слепой, и, различая все словно
сквозь туман, не сбивался с тропы только потому, что ноги привычно нащу-
пывали дорогу.
   Стояла чудесная весна, но ни люди, ни собаки не замечали ее.  Что  ни
день, солнце вставало раньше и позже уходило на покой. В  три  часа  уже
светало, а сумерки наступали только в девять часов вечера. И весь долгий
день ослепительно сияло солнце. Призрачное безмолвие зимы сменилось  ве-
сенним шумом пробуждавшейся жизни. Заговорила вся земля, полная  радости
возрождения; все, что в долгие месяцы морозов было недвижимо, как  мерт-
вое, теперь ожило и пришло в движение. В соснах поднимался сок. На  ивах
и осинах распускались почки. Кусты одевались свежей  зеленью.  По  ночам
уже трещали сверчки, а днем копошилось, греясь  на  солнышке,  все,  что
ползает и бегает по земле. В лесах перекликались куропатки, стучали дят-
лы, болтали белки, заливались певчие птицы, а высоко в небе кричали  ле-
тевшие косяками с юга дикие гуси, рассекая крыльями воздух.
   С каждого холмика бежала вода, звенела  в  воздухе  музыка  невидимых
родников. Все кругом оттаивало, шумело, качалось  под  весенним  ветром,
спешило жить. Юкон стремился прорвать сковывавший его ледяной покров. Он
размывал лед снизу, а сверху его растапливало солнце.  Образовались  по-
лыньи, все шире расползались трещины во льду, и уже тонкие  пласты  его,
отколовшись, уходили в воду. А среди всего этого разлива весны,  бурного
биения и трепета просыпающейся жизни,  под  слепящим  солнцем  и  лаской
вздыхающего ветра, брели, словно навстречу смерти, двое мужчин,  женщина
и собаки.
   Собаки падали на каждом шагу. Мерседес плакала и не слезала  с  нарт,
Хэл ругался в бессильной ярости, в слезящихся глазах Чарльза застыла пе-
чаль.
   Так дошли они до стоянки Джона  Торнтона  у  устья  Белой  реки.  Как
только остановили нарты, собаки свалились, как мертвые. Мерседес, утирая
слезы, смотрела на Джона Торнтона. Чарльз присел  на  бревно  отдохнуть.
Садился он с трудом, очень медленно - тело у него словно одеревенело.
   Разговор начал Хэл. Джон Торнтон отделывал топорище, выстроганное  им
из березового полена. Он слушал, не отрываясь от работы, и лишь время от
времени вставлял односложную реплику или давал столь же лаконичный совет
- только тогда, когда его спрашивали: он знал эту породу людей и не сом-
невался, что советы его не будут выполнены.
   - Там, наверху, нам тоже говорили, что дорога уже ненадежна, и  сове-
товали не идти дальше, - сказал Хэл в ответ на предостережение Торнтона,
что идти сейчас по льду рискованно. - Уверяли, что нам уже не  добраться
до Белой реки, - а вот добрались же!
   Последние слова сказаны были с иронией и победоносной усмешкой.
   - И правильно вам советовали, - заметил Джон  Торнтон.  -  Лед  может
тронуться с минуты на минуту. Разве только дурак рискнет идти сейчас че-
рез реку - дуракам, известно, везет. А я вам прямо говорю: я не стал  бы
рисковать жизнью и не двинулся бы по этому льду даже за все золото Аляс-
ки.
   - Ну еще бы, ведь вы не дурак, - бросил Хэл. - А мы  все-таки  пойдем
дальше, к Доусону. - Он взмахнул бичом. - Вставай, Бэк! Ну! Вставай, те-
бе говорят! Марш вперед!
   Торнтон строгал, не поднимая глаз. Он знал: бесполезно удерживать су-
масбродов от сумасбродств. И в конце концов в мире ничего не  изменится,
если станет двумя-тремя дураками меньше.
   Но собаки не вставали, несмотря на окрики. Они давно уже дошли до та-
кого состояния, что поднять их можно было только побоями. Бич  засвистал
тут и там, делая свое жестокое дело. Джон Торнтон сжал  зубы.  Первым  с
трудом поднялся Соллекс. За ним Тик, а за Тиком,  визжа  от  боли,  Джо.
Пайк делал мучительные усилия встать. Приподнявшись на  передних  лапах,
он упал раз, упал другой и только в третий ему наконец удалось встать. А
Бэк даже и не пытался. Он лежал неподвижно там, где упал. Бич раз за ра-
зом впивался ему в тело, а он не визжал и не сопротивлялся. Торнтон нес-
колько раз как будто порывался что-то сказать, но молчал. В  его  глазах
стояли слезы. Хэл продолжал хлестать Бэка. Торнтон встал, в  нерешимости
заходил взад и вперед.
   В первый раз Бэк отказывался повиноваться, и этого  было  достаточно,
чтобы привести Хэла в ярость. Он бросил бич и схватил дубинку. Но и град
новых, еще более тяжелых ударов не поднял Бэка на ноги. Он, как и другие
собаки, мог бы еще через силу встать, но в отличие от них сознательно не
хотел подниматься. У него было смутное предчувствие надвигающейся  гибе-
ли. Это чувство обреченности родилось еще тогда, когда он тащил нарты на
берег, и с тех пор не оставляло Бэка. Целый день он  ощущал  под  ногами
тонкий и уже хрупкий лед и словно чуял близкую беду там,  впереди,  куда
сейчас снова гнал его хозяин. И он не хотел вставать. Он так исстрадался
и до того дошел, что почти не чувствовал боли от ударов. А они продолжа-
ли сыпаться, и последняя искра жизни уже угасала в нем. Бэк  умирал.  Он
чувствовал какое-то странное оцепенение во всем теле. Ощущение боли  ис-
чезло, он только смутно сознавал, что его бьют, и словно издалека слышал
удары дубины по телу. Но, казалось, это тело не его и все это происходит
где-то вдалеке.
   И тут совершенно неожиданно Джон Торнтон с каким-то нечленораздельным
криком, похожим больше на крик животного, кинулся на человека  с  дубин-
кой. Хэл повалился навзничь, словно его придавило  подрубленное  дерево.
Мерседес взвизгнула. Чарльз смотрел на эту сцену все с той же  застывшей
печалью во взгляде, утирая слезящиеся глаза, но не вставал,  потому  что
тело у него словно одеревенело.
   Джон Торнтон стоял над Бэком, стараясь овладеть собой.  Бушевавший  в
нем гнев мешал ему говорить.
   - Если ты еще раз ударишь эту собаку, я убью тебя! - сказал он  нако-
нец, задыхаясь.
   - Собака моя, - возразил Хэл, вставая и вытирая кровь с губ.  -  Уби-
райся, иначе я уложу тебя на месте. Мы идем в Доусон!
   Но Торнтон стоял между ним и Бэком и вовсе не  обнаруживал  намерения
"убраться". Хэл выхватил изза пояса свой длинный, охотничий нож.  Мерсе-
дес вопила, плакала, хохотала, словом, была в настоящей истерике.  Торн-
тон ударил Хэла топорищем по пальцам и вышиб у него нож.  Хэл  попытался
поднять нож с земли, но получил второй удар по  пальцам.  Потом  Торнтон
нагнулся, сам поднял нож и разрезал на Бэке постромки.
   Вся воинственность Хэла испарилась. К тому же ему  пришлось  заняться
сестрой, которая свалилась ему на руки, вернее на плечи, и он  рассудил,
что Бэк им ни к чему - все равно издыхает и тащи